Патриотизм и рядовой
Когда речь идет о состоянии России как военной державы и качестве ее вооруженных сил, еще один вопрос, который следует рассмотреть - это общественная мораль. Новые социальные ценности капитализма и материализ ма и общая атмосфера коррупции в России двояко сказались на вооруженных силах. Во-первых, они заразили сами вооруженные силы коррупцией. Впрочем, в особом воздействии извне они не нуждались, так как в России армия, кажется, даже лидировала в этом отношении. К настоящему моменту Россия достигла уровня коррупции, какой поразил меня когда-то в Пакистане; когда коррупция становится настолько всепроницающей, что оставаться честным в общественном и официальном планах (в противоположность личному, частному) кажется просто чем-то глупым, иррациональным, неуместным, не заслуживающим похвалы и уважения, вроде целомудрия при королевском дворе в Неаполе. Учитывая присутствие на вершине власти таких людей как Ельцин, Черномырдин и Березовский, говорить русскому капитану или сержанту, что при его зарплате продавать военное оборудование или топливо аморально, невозможно именно с моральной точки зрения и было бы прямым оскорблением его умственных способностей.
Совершенно очевидно, что это сказалось на желании солдат рисковать своей жизнью и здоровьем ради своей страны. Я говорю "очевидно", но удивительно, в сколь многих анализах российской армии, которые я читал, обыкновенные солдаты рассматриваются как пешки, которые можно легко передвигать, не учитывая при этом их настроений. Вопрос индивидуальной морали всегда был ключевым в войне, но как никогда важен в наши дни, так как индивидуальный солдат или небольшая группа солдат обладают в современной боевой пехоте большой автономией. Времена Фридриха Великого или даже Первой мировой, когда бесстрашные и устремленные офицеры и сержанты вели за собой солдатские массы, давно прошли. Другая причина заключается в том, что важной частью современных армий стали технически обученные солдаты, а не легко управляемые крестьянские массы.
В наши дни, если большая часть солдат не хочет выходить из укрытий или БМП и переходить в наступление, офицеры мало что могут сделать; солдат же по собственному желанию не пойдет на то, чтобы быть раненым или убитым за страну, лидеров которой он презирает, а эти лидеры, в свою очередь, презирают и эксплуатируют его.
Опрос общественного мнения в октябре 1994 года - за два месяца до начала войны, - показал, что 95% населения были убеждены, что реальной властью в России обладает "мафия". Большинство солдат, с которыми я разговаривал в Чечне, разделяли это мнение. Но какой нормальный человек будет рисковать своей жизнью ради мафии, которая вдобавок ему и не платит?
Часто утверждают, что важную роль в поведении солдата играет его преданность своей небольшой группе или отделению, желание "не подвести своих". Это, безусловно, верно и, если армия, или даже полк, достаточно преданы своему делу и желают сражаться, это настроение скажется на небольшой группе, и испуганные или относящиеся с безразличием солдаты не покинут строя. Но если же армия или полк в целом деморализованы и относятся ко всему с безразличием, то тогда, наоборот, их настроения будут действовать вразрез с настроениями немногих, желающих воевать, убеждая это меньшинство, что их смелость - глупа и бесполезна и только подвергает опасности их товарищей.
Эта военная проблема напрямую связана с вопросом, часто задаваемым американскими наблюдателями в России: можно ли сравнить новых российских капиталистов с "баронами-разбойниками" конца XIX века в Америке, например, с "медноголовыми", господствовавшими в штате Монтана. Говоря другими словами, не может ли оказаться так, что в конце концов эти капиталисты сыграют важную положительную роль в экономике, а возможно, и социальной сфере, какими бы жадными, коррумпированными и отвратитель ными они не казались в настоящий момент.
На этот вопрос есть три ответа - экономический, политический и культурный, причем последний имеет особое значение для судеб русской армии. Что касается экономической роли этих русских "медноголовых", то, как правильно и неоднократно было уже замечено, американские "медноголовые" были пионерами индустрии: они открывали первые шахты и строили железные дороги для того, чтобы вывезти медную руду. Они и им подобные построили промышленность Америки. За редким исключением российские "бароны-грабители" наоборот, не построили ничего нового сами: их богатство произрастает из контроля над уже существующей советской инфраструктурой и над экспортом сырья. С точки зрения политики, следует заметить, что в конце XIX в. в Америке уже сложилась конституционная демократия, которая демократическими средствами привела к власти силы, в конце концов обуздавшие "баронов-грабителей", и во времена Теодора Рузвельта положившие начало современной системе государственного контроля. Возможно, в будущем российская демократия сможет достичь того же без вспышки насилия, но пока это кажется сомнительным. Что касается культурной стороны вопроса, то американские "бароны-грабители" не установили морального и культурного кода для всего общества, в котором были другие, во много раз более влиятельные модели, прежде всего связанные с религией, а также с политической традицией честной службы обществу. В новой России таких основополагающих моделей нет.
Если следовать аналогии между Россией в настоящем и США, мы должны были бы предположить, что Джордж Вашингтон был властолюбивый пьяница, который неоднократно позорил свою страну своим поведением, развязал убийственную войну против части своего народа и позволил кругу своих коррумпированных приятелей импортировать огромное количество алкоголя без пошлины, Томас Джефферсон сделал огромное незаконное состояние, возглавляя компанию, монопольно занимающуюся экспортом основного полезного ископаемого и помогая в то же время развалить государственную казну через высвобождение этой монополии от налогов; а Эндрю Джексон, готовясь к сражению под Новым Орлеаном, перво-наперво продал обмундирование своей армии, после чего отправил своих солдат на верную смерть во фронтальную атаку и тем самым прикрыл свои поступки.
Ничего подобного в США не было. Действительно, в XIX веке существовали государства, политическая традиция которых может быть описана в подобных красках, но это были не США, а страны Латинской Америки. В США, к счастью, по крайней мере до недавнего времени, в бюрократичес ком аппарате, в армии и даже в политическом истеблишменте было достаточно людей, для которых, по словам Мег Гринфилд, "честность была не одним из нескольких вариантов (поведения), когда можно обдумать, следовать ли ему или какому-либо иному, а обязанностью, которую надо не раздумывая выполнять" .
Если даже следовать марксистскому анализу и утверждать, что США в конечном счете управляли "медноголовые", тогда придется применить и другой марксистский подход и признать, что многочисленные "мистификации" успешно скрывали этот факт от американских солдат. Их русские коллеги в наши дни, наоборот, идут в бой со стягами, на которых для всеобщего обозрения изображены лица Бориса Ельцина и Бориса Березовского.
Реформы, дисциплина, даже лидерство могут сделать не так уж много. В наибольшей степени дух армии должен рождаться спонтанно и изнутри, на основе соединения - в той или иной пропорции - национальной лояльности, общих социальных, моральных и культурных ценностей, и особых полковой или даже "клановой" лояльностей. Это иллюстрируют две цитаты посторонних наблюдателей немецкой и советской армий во Второй мировой войне, объясняющие, столкновение между ними было таким кровавым и длительным. Первое высказывание, как это ни удивительно, принадлежит Миловану Джиласу, в то время лидеру югославских коммунистов-партизан; он говорит о немецких солдатах, которых он видел во время переговоров 1943 года:
"Больше всего меня удивило во время этих переговоров, насколько идеология и менталитет нацистов были мало заметны в немецкой армии, которая совсем не была похожа на бездумную машину. Отношения между солдатами и офицерами казались менее основанными на дисциплине и более сердечными, чем в других армиях. Офицеры низших рангов ели из солдатского котла, по крайней мере здесь, на поле сражения. Более того, в их армии нельзя было заметить особенной организованности или слепого подчинения. Военный дух и единение их армии росли из жизненных националь ных источников, а не из нацистской дисциплины. Как и любые другие люди, окажись они на их месте, они были недовольны, что в силу обстоятельств оказались вовлечены в военные действия, но раз уж они были вовлечены, они были настроены победить, чтобы избежать нового и худшего поражения и позора".
Это высказывание перекликается с тем, что писал Примо Леви о советской армии в конце Второй мировой войны (в отношении его слов о немцах нужно учитывать, что он видел СС, а не армию, а в отношении его характери стики русских - что они спасли его от смерти в Аушвице):
"В основном они жили вместе с дружеской простотой, как большая временная семья, без военных формальностей... И все же под неряшливой и анархичной внешностью можно было увидеть в каждом из этих грубых и открытых лиц прекрасных солдат Красной армии, доблестных людей старой и новой России, мягких в мире и жестких в войне, сильных внутренней дисциплиной, исходящей от согласия, взаимной любви и любви к их стране; это дисциплина, рожденная высоким духом, была сильнее раболепной и механической дисциплины немцев. Было легко понять, живя с ними, почему их дисциплина, а не дисциплина немцев, в конце концов восторжествовала".
Но Россия в наши дни - это государство, в котором "каждый за себя". Это показывают результаты опроса общественного мнения, проведенного в 1996 году Центром по изучению общественного мнения под руководством Юрия Левады в Москве; опрос касался реакции населения на социальные и экономические проблемы: задержку зарплат, угрозу безработицы и так далее, и того, какова бы была его реакция на еще большие несчастья. 70% ответили: "Я полагаюсь на себя и стараюсь делать все возможное для себя и моей семьи". Только 7% ответили, что они стараются действовать коллектив но и объединяться с другими, и только 4,6% ответили: "Я помогаю другим". Несмотря на то, что значительное число опрошенных ответило, что их состояние "невыносимо", Левада говорит, что "все показатели свидетельству ют, что социальное терпение населения остается относительно высоким и устойчивым" .
Это имеет большое значение для всех видов общественной политичес кой активности и протестов, для роста демократии и для организации рабочих; но это имеет и глубокие негативные последствия для армии и вероятнос ти ее восстановления. Одно из антропологических определений военных действий - это "организованная и направленная дружба".
Если согласиться с этим, то мы должны признать, что общество атомизированное, циничное, индивидуалистическое (в худшем смысле слова) и пронизанное взаимным недоверием, каким является Россия 1990-х, не в состоянии создать армию, наделенную той спонтанной дисциплиной и солидарностью, о которых писали Джилас и Леви. Это могло бы произойти лишь в случае, если бы вся нация, как единое целое, оказалась под непосредствен ной, очевидной, прямой угрозой извне, угрозой, с какой Россия вряд ли столкнется в ближайшем будущем.
2. Слабость русского национализма
"Членство (в коммунистической партии) предполага ет железную дисциплину и послушание, а не компромиссы и соглашения. Если разобщенность постигнет и парализует партию, то хаос и слабость русского общества проявятся в формах, не поддающихся описанию... Советская власть - это только оболочка, кора, под которой скрыта аморфная человеческая масса, в которой не допускается никаких организационных структур. В России даже не существует идеи местной власти. Современное поколение россиян никогда не испытывали спонтанности коллективного действия. Поэтому если по какой-либо причине исчезнут единство и эффективность партии как политического орудия, Советская Россия может превратиться в одну ночь из сильнейшего в самое слабое и самое жалкое общество".
Джордж Кеннан, 1947.
Собака, которая не лаяла
Отсутствие массового национализма в России, какого можно было бы ожидать в сложившейся ситуации, явилось важнейшим фактором поражения России в Чечне. В России не поднялось никакой волны спонтанного национального чувства и не возникло национальной мобилизации, которая компенсировала бы слабость российских сил на поле боя.
Вряд ли можно оспорить слабость российского национализма, если сравнить Россию с другими бывшими коммунистическими государствами Европы, особенно теми, на чьих территориях проживают разные этносы и чьи основные этносы имеют большие диаспоры. Деморализация общества, сопровождающаяся падением экономики и потерей нравственных устоев, хотя и очень важны, все же не являются достаточным объяснением, так как подобным испытаниям подверглись и другие посткоммунистические нации, в которых все же тем не менее зародились мощные национальные движения.
Одна из важнейших причин этого - то, что разрушающее, атомизирую щее воздействие советского тоталитаризма в России продолжалось дольше и было более интенсивным, чем где-либо в коммунистической Европе. Коммунизм разрушил или значительно ослабил и традиционные институты российского общества (прежде всего церковь и дворянство) и незначительные, но разраставшиеся институты современного гражданского общества, которые зародились в России в последние десятилетия существования Российской империи.
Отсутствие гражданских институтов и традиций, несомненно, является значительной слабостью современной демократии в России и большей части бывших советских республик, что помогает охранять правление глубоко коррумпированных, обслуживающих самих себя элит, которые и не чувствуют и не демонстрируют ответственности за тех, кто теоретически их выбрал.
В этом заключается серьезное различие между сегодняшними Россией и русской диаспорой, с одной стороны, и немецкой диаспорой в 1920-х и начале 1930-х годов и процессом, который привел к победе нацизма, с другой. Ибо политические движения, предшествовавшие нацизму, как, впрочем, и сам нацизм, возникли на месте старых институтов и традиций гражданского и политического общества. Особенная злобность нацизма может быть объяснена именно столкновением между силой и укорененностью этих буржуазных традиций и тем невыносимым давлением, которому они подверглись в период между 1914 и 1933 гг.
Национальные чувства русских, однако, были серьезно ослаблены не только ударами по национальным традициям со стороны коммунистов в 1917-1941 годах, но и тем, как коммунистическая идеология эксплуатировала "русскость". Такая эксплуатация продолжала модель, установившуюся в Российской империи. Главной чертой русской национальной идентичности последних веков было то, что она основывалась на неэтнической преданнос ти: имперской, религиозной и идеологической. В противоположность тому, что утверждают западные аналитики, это наследие является скорее положительным фактором для России, ее соседей и Запада, так как оно уменьшает шансы, что русский национализм превратится в этнический шовинизм a la serbe, не взирая на те серьезные провокации, которым была подвергнута русская нация.
В Чечне, в отличие от других территорий, на которых проживает русская диаспора, местные русские на деле оказались под непосредственной физической угрозой и большинство было вынуждено уехать еще до войны 1994-96 годов. Это случилось не потому что президент Дудаев или затем президент Масхадов приказывали притеснять русских или смотрели сквозь пальцы на такие притеснения (у самого Дудаева была русская жена), а просто потому, что они были не в состоянии контролировать разгул преступности, захлестнув шей Чечню после национальной революции 1991 года.
Обыкновенные чеченцы, и особенно чеченские женщины, всегда обладали мощной защитой от нападений других чеченцев в виде чрезвычайно сильных традиционных кодексов поведения (включая кровную месть), которые лежат в основе отношений между чеченцами. У местных русских такой защиты не было, и потому они страдали и во времена Дудаева, и позднее, после вывода русских войск осенью и зимой 1996 года (хотя от действий российской армии пострадало значительно большее число русских, чем от чеченцев). По словам Георгия Галкина, атамана "грозненских казаков", который оставался в Чечне на протяжении всего правления Дудаева и первого года русской оккупации и делал все возможное, чтобы сотрудничать с Дудаевым, "наше положение при Дудаеве ухудшалось и ухудшалось. Не думаю, чтобы он лично имел что-либо против нас, но он не контролировал криминальные элементы. Никто не давал приказа выселить нас, но бандитизм стал ежедневным делом, к тому же - оскорбления, угрозы, изнасилования, захват квартир... Над моим младшим племянником, например, постоянно издевались в школе чеченские мальчишки. Они знали, что он племянник казацкого атамана, и преследовали его по дороге домой, избивали его, грабили и обзывали его. Тот факт, что я, по крайней мере, официально, был помощником Дудаева по вопросам меньшинств и находился под его защитой, не играл для них никакой роли".
Легко представить, как среди других наций нападки подобного рода вызвали бы волну этнической злобы и мобилизацию, в том числе и в этнические военизированные группировки, рвущиеся "защищать свой народ" и отомстить врагам. Тот факт, что такой мобилизации среди русских на Северном Кавказе не произошло, стал основной причиной, почему война между Российским государством и чеченскими сепаратистами не переросла в более широкомас штабную и страшную войну между русскими Северного Кавказа и чеченским народом. Этим чеченская война разительно отличается от войн в Боснии и в Закавказье.
Поражение "казаков"
Самое удивительное в отсутствии массовой мобилизации русских на Северном Кавказе - это то, что сила, называвшая себя войском, уже существовала, и как будто даже в больших масштабах. Это - "казаки", которые на самом, однако деле в большинстве своем не являются прямыми наследниками исторических казаков. Они были вполне готовы набирать по всей России, в соответствии со старой казачьей традицией, искателей приключений и легкой наживы, именовавших себя "защитниками земли русской".
Однако, на самом деле, за весь период с 1991 года и до настоящего времени, было только совсем немного случаев, когда организованные группы казаков действительно отправлялись в Чечню, чтобы защищать там русских. Уже в 1992 году казаки в Грозном и на Северном Кавказе в интервью со мной выражали сомнения, что их товарищи-казаки придут им на помощь; к декабрю 1995 года их сомнения переросли в открытую неприязнь и гнев, направленные на казацкое движение, российскую армию и правительство Ельцина. Удивительно, но российская армия не предприняла никаких попыток использовать казаков в качестве военной силы в Чечне; большинство офицеров не скрывало неприязнь к казакам, называя их не только недисциплинированны ми мародерами, но и трусами.
Слабость этнической мобилизации в казачество связана в большей мере с тем, что казаки серьезно пострадали во времена советской власти, так как многие из них играли значительную роль в антибольшевистском белом движении во время гражданской войны. Но в действительности, казачество было сломано как автономная сила гораздо раньше, когда после восстаний Разина и Пугачева царское правительство поставило казаков в подчинение империи и армии.
До депортации чеченцев и других наций в 1940-х годах казаки, наверное, пострадали от советской власти больше, чем кто либо, за исключением казахов и украинцев. Как и украинцы, казаки подверглись жестоким испытаниям во время сталинской коллективизации в 1929-30-х годах, когда десятки, а возможно и сотни тысяч казаков умерли от голода, но в отличие от украинцев они подвергались жестоким репрессиям еще при Ленине.
Первая массовая депортация в советской истории была депортацией терских казаков; в первые месяцы 1921 года, вслед за окончательной победой коммунистов над белой армией генерала Врангеля в Крыму, около 70 000 терских казаков были депортированы в Казахстан. За ними на протяжении 1920-х годов и в годы коллективизации последовали десятки тысяч других изо всех казацких регионов. Многие были уничтожены Красной Армией (в том числе и красными казаками) и десятки тысяч погибли во время голода 1921-22-х годов и в 1933. Около полмиллиона бежало на Запад после поражения белых, и их потомки разбросаны по всему миру. Советская власть продолжала беспощадное преследование казаков до конца 30-х годов.
Во время второй мировой войны частью сталинской стратегии восстановления русских традиций было временное и символическое восстановле ние казаческих военных традиций. Были организованы две казачьи дивизии (или, скорее всего, как и в настоящее время, они были лишь названы казачьими, так как совершенно неясно, формировались ли они на основе исторических казацких сообществ); советские хоры исполняли казацкие военные песни. Однако, как только закончилась война, эти подразделения были распущены и до последних лет правления Михаила Горбачева казаки не получали никакого официального признания.
Зависимость от империи
Символическое использование казаков советским государством во время Второй мировой войны помогает проиллюстрировать важнейшую причину слабости русского национализма в наши дни. Исторически этот национализм зависел от сильных автократических государств, что, несомненно, является важнейшим препятствием, когда дело доходит до национальной мобилизации снизу, по типу националистической мобилизации прибалтов. Может быть, еще важнее то, что Советский Союз и (хотя и в меньшей степени) Российская империя не были государствами русской нации, в том смысле, в каком Литва - государство литовцев, а Хорватия - государство хорватов.
Советское государство было основано не на национальности, а на идеологии (как и США, хотя и совсем иной). Но и Российская империя, хотя и была в большей степени, чем СССР, русским государством, была тоже основана не на этничности, а на преданности царю и православной вере. Подданные царя разделялись в зависимости от религии, а не национальности; основное определение империи - "православная", подразумевало вхождение в нее нескольких нерусских этносов. Это также было самоопределением большинства русских крестьян, которые называли себя "православные" значительно чаще, чем "русские".
По словам Вадима Рыжкова, русского историка и журналиста из Днепропетровска, "русские - не националисты, в том смысле, в каком националисты прибалты или украинцы Галичины. Русские на протяжении веков поглощали так много других этнических групп, что стали своего рода "суперэтно сом", после чего советское государство вобрало в себя все их национальные чувства. У русских очень слабое национальное сознание, но у них есть - или, вернее, было - очень сильное сознание государства или империи. Вот поэтому, когда у них отбирают их государство, они не в состоянии действовать или организоваться с тем, чтобы защитить свои интересы...".
Илья Гринченко, доктор из Грозного, потомок казаков, сказал так:
"... Начиная со времен революции, вся политика коммунистов была нацелена на то, чтобы разрушить национальные традиции и способность к независимой социальной и политической организации. Не только среди русских, конечно, а везде. Но с русскими это удалось гораздо лучше, потому что другие народы, такие, как чеченцы, были защищены несколькими слоями защиты: непонятный язык, тесные клановые связи и преданность, тайные религиозные традиции и группы, в которые не мог проникнуть никто извне - никакой чиновник, не бывший чеченцем, или кагэбэшник.
Таким образом, чеченцы были в состоянии сопротивляться попыткам коммунизма взять верх над их национальной идентичностью и сохранили способность действовать самостоятельно. Русские же эту способность потеряли и стали полностью зависимы от государства и партии. Поэтому можно сказать, что русский народ понес самые большие потери от власти коммунистов. Мы потеряли... способность помогать самим себе и действовать спонтанно. В отличие от чеченцев, советское государство стало для нас нашим государст вом. Мы боялись не врагов извне, иностранцев, против которых мы могли объединиться, чтобы защитить себя. Мы боялись самих себя".
До Второй мировой войны советская власть, хотя и зависела от русского языка и традиционного для Российской империи централизованного управления, уничтожала русские национальные символы, традиции и целые классы с такой же жестокостью, с какой она действовала в отношении других национальностей. Начиная же со Второй мировой войны, коммунистическая партия ступила, если так можно сказать, в "вампирские" отношения с русскими традициями и чувствами. Как и в случае с казаками во время войны, партия эксплуатировала русские символы и чувства, но использовала их для собственных целей - для поддержки своего режима. Это четко проявилось в знаменитой победной речи Сталина в 1945 году, в которой он благодарил "великий русский народ" за его выносливость, веру и поддержку советского правительства - слова, в которых выявилась близость новых советско-русских отношений, и, вместе с тем, сохраняющаяся дистанция между советским и русским. Тем не менее, тот факт, что русские больше, чем другие народы, отождествляли себя с Союзом (хотя и не в такой степени, чтобы встать на его защиту в 1991 году), означал, что их чувство отдельной русской национальной идентичности было серьезно подорвано.
Это особенно относится к населению "русской диаспоры", которое в большинстве своем этнически смешано и имеет специфически советское происхождение. Чрезвычайно важно не забывать, что эти люди получили все свое образование только в советское время. До Октябрьской революции родители и родители родителей большинства из них были неграмотными. Иными словами, процесс модернизации и распространения единой национальной культуры через всеобщую систему школ, который происходил в Западной Европе на протяжении более ста лет, в имперской России не продвинулся достаточно далеко. В Советском же Союзе дети в школах подверглись не русификации, а советской модернизации посредством русского языка - что совсем не одно и то же.
То, как распался Советский Союз, остается совершенно непонятным, если не вникнуть в эти чрезвычайно сложные отношения между ним и русскими. Самое главное, что Советский Союз не рассматривался непосредст венно как "русская империя", в том смысле, в каком французская империя была французской.
Напротив, основная идея русского национализма, как она была сформирована советской властью, заключалась в том, что русская нация - не отдельный этнос, а лидер других наций. Как пелось в советском гимне, "Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь". Ясно, что эта вера содержала в себе значительный элемент лицемерия и самообмана, особенно в том, что касалось способа, каким эти нации были "сплочены". Тем не менее, с помощью советской пропаганды, это было усвоено многими русскими и в значительной мере окрасило их национальное чувство, которое в результате этого сильно отличалось от национализма, основанного исключительно на этнической и культурной идентичности.
Неэтническая природа основного течения русского национализма уходит корнями в прошлое Российской империи. Как уже говорилось, Российская империя была прежде всего основана на православии, и провозглашала себя "Третьим Римом" и лидером всего православного мира. Но не менее важно и то, что отсутствие сильного чувства русской этнической идентичности явилось отражением исторической и демографической реальности, ибо с XV века Россия завоевала и поглотила многие этнические группы, и во многих случаях ассимилировала их элиты, о чем свидетельствует большое число татарских и черкесских имен среди "русского" дворянства. Со времен Петра Великого Российская империя также подчинила себе большое число немцев и другие западные национальности, которые сохранили свою религию и культуру.
Со времен Петра и до конца XIX века российские императоры - сами все больше немецкой крови - были прежде всего императорами - даже если они и использовали русскую символику и исповедовали православие. Екатерина Великая, как и ее современники Иосиф Второй и Фридрих Великий, была не националистской, а централизатором, модернизатором и милитаристом. Ее собственная культура была чисто европейской. Государственный принцип, сформулированный графом Уваровым для Николая Первого - "православие, самодержавие, народность" обычно переводился на английский, как "Orthodoxy, Autocracy, Nationalism", но народность здесь не означает национализм, по крайней мере в современном этническом смысле. Имперский режим повернул к более узкому, более этническому варианту русского национализма только в конце XIX века, частично - в ответ на повсеместный рост национализма, частично - в отчаянной попытке привлечь на свою сторону массы перед лицом растущей угрозы революции.
Это различие между имперской и этнической преданностью может показаться в наши дни неуместным полякам или другим народам, пострадавшим от русского национализма, но никогда не жившим при этом в непосредствен ной близости с русским населением. Но это различие, несомненно, очень важно и для российских этнических меньшинств и для соседей России, среди которых есть русские меньшинства, потому что это - основной фактор, объясняющий слабую способность к национальной мобилизации в современной русской диаспоре и общераспространенное желание русских жить в мире с местными этническими меньшинствами.
Все это, конечно, не исключает сильных чувств и даже жестокого враждебного отношения к другим этническим группам - но это направленная вражда, нацеленная на определенные национальности и связанная с особыми причинами, особенно экономическими. Это относится прежде всего к евреям в последние десятилетия существования империи и некоторые периоды советской истории, и к кавказским национальностям в наши дни. Последних ненавидят прежде всего за их видную роль в структурах рыночной экономики и организованной преступности. Очень интересно, что на Северном Кавказе это относится и к армянам, традиционным союзникам России, в такой же степени как и, например, азербайджанцам (чеченцы - это особый случай). Однако в России нет всеобщей ненависти по отношению к другим этническим группам, как за пределами, так и внутри России. Россия столь обширна, что было бы странно, если у москвича было какое-то определенное отношение к татарам или якутам.