Генерал Александр Лебедь и другие русские политики, которых на Западе считают "националистами", неоднократно говорили о России как многонациональном государстве, и генерал Лебедь, как и российское правительст во, говорил об исламе и буддизме вместе с православным христианством, как о российских традиционных религиях, которые государство должно поощрять и поддерживать (что, конечно, не обязательно предполагает демократию и вполне совместимо с более или менее благожелательной диктатурой). Закон, принятый Думой в июне 1997 года, ограничивающий деятельность иностранных религиозных групп, в то же время определил иудаизм, ислам и буддизм как официальные религии, поддерживаемые государством - что-либо подобное совершено немыслимо в Сербии или Армении.
Надо сказать, что в своей, скорее идеологической, чем этнической исторической самоидентификации, русские не уникальны - особая природа русского "национального идеализма" была в чем-то преувеличена историками типа Пайпса. Рассматривая примеры из мировой истории в прошлом и настоящем, понимаешь, что как раз "классические", "нормальные" и "самодостаточные" этнические нации на самом деле выглядят ненормально, по крайней мере, в ряду великих держав.
Франция, Америка, Отоманская империя, Китай, Индия и Великобри тания - все они, каждая по-своему, выработали на разных стадиях истории самоопределения, которые были далеки от этничности и которые в большей или меньшей степени были открыты для членов других этносов. Такая открытость и способность привлекать и ассимилировать другие этносы была в действительности условием роста этих держав. То же самое относится и к вновь основанным государствам в Африке - бывшим колониям, в которых империи без разбору объединили самые разные нации и этносы (насколько успешно этим государствам удалось ассимилировать эти различные группы и создать новые идентичности - это уже другой вопрос).
Британскую империю часто рассматривают как державу с необычной этнической исключительностью: британские офицеры, служившие в Индии, посетив центрально-азиатские районы России до Первой мировой войны, были потрясены легкостью взаимоотношений между русскими и "местными". Но британская идентичность была полностью открытой для шотландцев, а позднее и для евреев; и если Британская империя изначально рассматрива лась как Английская империя, то можно сказать, что затем эта империя поглотила этническую идентичность своих основателей. Если Москва была "Третьим Римом", то Британская империя была "Новым Римом", и английский национализм настолько смешался с британским имперским патриотизмом, что в наши дни этому национализму трудно найти себе даже подходящее название, и он выживает, только маскируясь странным образом как "евроскеп тицизм". И это не так уж отличается от того, как русский национализм был поглощен Советским Союзом.
Отсутствие чисто русской этнической идентичности сыграло,таким образом, важнейшую роль в том, что удалось избежать этнических конфликтов не только с соседними государствами с большим удельным весом русского населения, с Казахстаном, например, но и в автономных республиках, входящих в состав России, в которых титульные национальности заявили о своих правах и получили долю государственности, как, например, Татарстан и Якутия. Конечно, здесь не обошлось без этнических трений, но на удивление незначительных, по сравнению с тем, что испытали другие постколони альные регионы, или с тем, что обещали некоторые ужасающие предсказа ния 1992 года.
Опасность заключается в том, что по мере того, как Россия теряет и свою роль, и осознание себя как лидера других наций (и отказывается от попыток сохранить влияние в значительных районах бывшего Советского Союза за пределами своей собственной территории), она может выработать не новую форму плюралистского полиэтнического патриотизма, а ущербный, замкнутый, этнический патриотизм сербского типа. И если это произойдет, идеологический отход от империи окажется не благом, а катастрофой для всего региона.
Мы рассмотрели в какой-то мере типологические, культурные и социальные факторы русского поражения в российско-чеченской войне. Теперь мы должны рассмотреть факторы чеченской победы.
3. Чечня: воинственное анархическое общество
"Один из них спросил меня, чего пытаются достичь эти итальянские добровольцы в Сицилии. "Они приезжают, чтобы учить нас хорошим манерам, - ответил я, - но это им не удастся, потому что мы боги". Кажется, он не понял меня, но улыбнулся и пошел дальше своей дорогой. Так что я отвечу и тебе, мой дорогой Шевальи: сицилийцы никогда не захотят измениться по той простой причине, что они думают, что совершенны..."
Джузеппе Томас ди Лампедуза, "Леопард".
Для того, чтобы объяснить, почему борьба чеченцев приняла такой упорный характер и привела этот маленький народ к победе, необходимо рассмотреть три взаимосвязанных фактора: специфические и весьма необычные традиции чеченского общества и культуры в период, предшествовавший принятию ислама; влияние суфизма в той форме, в какой он был принят, а затем адаптирован чеченской культурой; и влияние опыта прошлого, воспоминаний и легенд, накопленных за последние двести лет, прежде всего, конечно, связанных с борьбой против гнета Российской империи и Советского Союза.
"Воины-варвары"
Войска чеченцев в последней войне были "примитивными" в том смысле, что они не были организованы государством, а огромное их большинство возникло на основе неформальных социальных групп и традиций. В их войсках почти полностью отсутствовали армейская иерархия и организация, формальное обучение, официально утвержденные командиры, тактическая доктрина; у чеченцев также полностью отсутствовало большинство боевых средств, считающихся основными для современной армии: авиация, танки, тяжелая артиллерия, электронная разведка. В 1994 году, видя их неспособность к военной организации и мобилизации на государственном уровне, чеченцев можно было бы назвать полуплеменным, "анархичным" народом, и потому, используя фразу профессора Терни-Хайа, - народом, находящимся "ниже военного уровня".
До ввода российских войск в Чечню я был не слишком высокого мнения о чеченских бойцах, за исключением нескольких сот добровольцев из отряда Шамиля Басаева, сражавшихся в Абхазии. "Президентская гвардия" генерала Дудаева, как мне казалось, была не более, чем получившей официальную лицензию бандой, которую не трудно представить бегущей, как все такого рода банды, после первых же серьезных потерь. Борьба сил Дудаева и оппозиции между 1993 и 1994 годом казалась мне войной такого типа, какой характерен для многих примитивных племен - при сильном нежелании вступать в рукопашную борьбу и нести потери, обе стороны пытались повлиять друг на друга, создав впечатление рвения к сражению и демонстрируя свою многочисленность в надежде, что враг отступит, или же, подговаривая союзников врага бросить его.
Из-за неэффективности бойцов Дудаева во время схваток 1993-94-х годов я серьезно недооценил их способности; это также ввело в заблуждение тех, кто планировал в России военную операцию. Все дело заключается в том, что нежелание чеченцев сражаться было лишь нежеланием убивать других чеченцев, потому что чеченцу по ряду исторических и антропологических причин (таких как, кровная месть, например) очень трудно убить другого чеченца. Как сказал мне профессор А. Вачагаев в сентябре 1994 года, ни одна из сторон не хочет открывать огонь первой, потому что тот, кто проливает кровь первым, теряет поддержку других и престиж". Это объясняет и то, почему серьезные разногласия между Масхадовым, с одной стороны, и Басаевым, Радуевым и вахабитами, с другой, до сих пор (я пишу эти строки в июне 1999 г.) не вылились в массовое кровопролитие.
Я однажды спросил заместителя командующего сепаратистами в Шали, Саида Хасана, не боится ли он продолжать жить в своем доме после того, как русские, по крайней мере, формально, "заняли" город - наверняка доносчики в Шали знают его и легко могли бы выдать русским. Он ответил:
"Всем известно, кто здесь человек ФСК, и он знает, что нам это известно. Он не посмеет выдать кого-либо из своего города. С другой стороны, и мы не убьем его, пока он не причиняет нам вреда - нам нечего ссориться с его семьей понапрасну. Что же он тогда доносит своим хозяевам? Может быть, предает людей из других деревень, может быть, просто выдумывает что-нибудь. Даже не знаю".
Исключением из правила было решительное и успешное нападение сил Дудаева на отряд Руслана Лабазанова в Аргуне в октябре 1994 года. Лабазанов, собственноручно убивший бойцов президентской гвардии, разжег кровную месть, в основе которой лежали причины, связанные не с современной идеологической "гражданской войной", а с чеченскими традициями. Напротив, отсутствие агрессии между Дудаевым и бойцами оппозиционного Временного совета было удивительным, учитывая ненависть, которую лидеры сторон питали друг к другу. Однако, это чувство не распространялось на бойцов обеих сторон; более того, они не испытывали ни большого энтузиазма по отношению к своим лидерам, ни особого желания сражаться или умирать за них. Но вторжение ненавистных русских породило совершенно другую реакцию.
"Эней с гранатометом"
Многие российские антропологи, в том числе Сергей Арутюнов и Георгий Дерлугьян, сравнивают чеченское общество с классической Элладой, с ее культурой и этносом, который был чрезвычайно разобщен и даже анархичен, но благодаря глубинным социальным структурам и традициям обладал удивительной способностью к объединению во время войны с внешним врагом.
Дерлугьян подчеркивает, что, как и древние греки (по крайней мере в Афинах), чеченцы давным-давно избавились от аристократии, которая, кроме того, и не была этнически чеченской. К тому же чеченцы, как и греки, в мирные времена становились предпринимателями, чрезвычайно успешными в своей области коммерции (в основном, конечно, криминального рода), и поэтому этот народ вряд ли можно считать "примитивным" в общепринятом смысле этого слова.
События показали справедливость этого сравнения. Однако в 1992-94-х годах, когда я еще не был знаком с многими глубокими антропологическими исследованиями, Чечня казалась мне и другим журналистам обществом "криминального феодализма", в котором институт советского государства исчезал, и люди искали защиты у главарей мафии и бандитов, одетых в "формы" официальных лиц, причем Чечня не могла даже обеспечить этих "форм". В принципе, это совсем не мешает успешному развитию частного предприни мательства, если при этом соблюдаются некоторые правила и ограничения, как это было в Англии в середине XV века, но это не предполагает, что такое общество легко организовать для совместного сопротивления. Такой поверхностный взгляд упускал из виду более глубокие источники солидарности и морали чеченцев, но элементы истины в нем были. И если бы режим Дудаева продолжил свое правление еще несколько лет, и Москва выработала бы более осторожную, более сдержанную и неспешную политику, то вполне возможно, что деморализованное, уставшее и циничное население Чечни в конце концов согласилось бы на автономию в Российской Федерации.
То, что случилось, когда русские вошли в Чечню, пожалуй, лучше всего суммировано в отрывке из эссе профессора Энтони Воллеса "Психологичес кая подготовка к войне":
"Все человеческие сообщества и сообщества многих высших приматов существуют в двух сменяющих друг друга состояниях. (Воллес отмечает, что это относится не только к современным организованным обществам, но и к "примитивным". Так среди американских индейцев, общество племени чероки формально признавало особые структурные фазы мира и войны, а племя чейенн признавало две основные формы существования общества: мир и охота на буйволов.) Для того чтобы обществу перейти от расслабленного состояния в состояние мобилизации, население должно осознать появление раздражителя, в ответ на которое каждый незамедлительно занимает свою позицию, согласно плану... Такими "раздражителями", особенно в случае мобилизации к войне, чаще всего бывают сообщения о событии определенного рода, на что люди отвечают гневом, решительностью, страхом или другим эмоциональным состоянием, какое нужно коммуницирующей группе..."
Процитирую также слова Роберта Монтеня о племенных союзах берберов в Марокко.
"Даже если у конфедерации, строго говоря, нет особых институтов, кроме обычного права, которому подчиняются все члены, ее солидарность обусловливается глубокими чувствами единства и долга друг перед другом и перед нею, которые возникают во времена конфликтов. Наши (т.е. французские) офицеры давно заметили это. "Ты пытаешься замирить их, - говорит один из героев Мориса Ле Гле, - и обнаруживаешь, что перед тобой вроде бы никак не связанные друг с другом люди. Ты должен охотиться за каждой кочующей семьей и говорить с каждым отцом семейства по отдельности, и на то, чтобы установить над ними какой-либо контроль, уходят годы. Однако, когда сталкиваешься с ними в бою, они нападают все вместе огромной массой, и не знаешь даже, как от них отбиться."
Вторжение российских войск в Чечню в декабре 1994 года оказалось как раз таким "раздражителем", затронувшим чувствительные нервы чеченской истории и, конечно, личные воспоминания всех чеченцев, подвергшихся депортации в 1944 году. Слабость, неэффективность и непоследовательность режима Дудаева, а также отсутствие в Чечне и какого-либо серьезного плана мобилизации населения и действенной "коммуницирующей группы", которая подхлестнула бы народ к войне - то есть именно тех элементов, о которых пишет профессор Воллес, - только подчеркивают невероятную стимулирующую силу этой исторической памяти. Дух сопротивления спонтанно родился в чеченском обществе. Однако это стало возможно только благодаря особому сочетанию древних традиций и событий современной истории.
На первый взгляд, многие молодые чеченские бойцы кажутся - и, несомненно, хотят казаться - гомеровскими героями, Энеями с гранатомета ми. Это особенно проявляется в том, как они красуются своими одеянием и амуницией, в их хвастовстве, развязности и нетерпимости к формальной дисциплине.
"Гомеровский" аспект в чеченских традициях берет начало в традиции "джигитов", существующей у многих народов Северного Кавказа, а также у перенявших от них эту традицию казаков. Вербальное позерство генерала Дудаева перед правительством России казалось мне порой современным вариантом джигитства - осознанным выставлением напоказ того, что в его понимании было "традиционной" чеченской бравадой (иногда мне вообще казалось, что он или не в своем уме или абсолютно безответственный политик).
Этот древний элемент соревновательности и выставления напоказ своей доблести привнес свою специфику в борьбу чеченцев, но это, разумеется, лишь часть объяснения их героизма и их успеха. В конце концов, типичная черта гомеровских героев, как и многих других древних и "примитивных" воинов, - это их готовность развернуться и бежать с поля боя, когда этого требуют обстоятельства; но наиболее отличительной чертой чеченцев является как раз их желание стоять насмерть и сражаться. Кроме того, и это очень важно, герои Гомера - цари и знать, чеченцы же - традиционно эгалитарный народ (хотя в наши дни этот эгалитаризм постепенно разрушается с ростом нового класса мафии).
Эгалитаризм воинов: тейп, вирд и адат
За неимением места не представляется возможным описать в данном эссе дискуссию по вопросам возникновения и исторического характера системы тейпов, которую ведут российские антропологи. Три ведущих специалиста в этом вопросе - Магомед Мамакаев, Ян Чеснов и Виктор Часиев придерживаются разных точек зрения. Мамакаев утверждал, что тейпы - это очень древние роды или племенные субэтносы; Часиев и Чеснов считают, что тейпы появились около четырехсот лет назад в результате борьбы за совместное владение землей чеченских племен (или "крестьян") против феодалов и особенно против знатных землевладельцев нечеченцев (кабардинцев, кумыков и аваров).
Как уже было сказано, традиционному чеченскому обществу были свойственны исключительное, по сравнению с соседними народами, равноправие; еще в доисторический период (что в случае Чечни означает в период до начала XVIII века, до первых значительных исторических описаний чеченцев) чеченцы изгнали своих правителей, как чеченцев, так и нечеченцев, и это сыграло значительную роль в истории их сопротивления захватчикам. В чеченском фольклоре сохранилось много воспоминаний о борьбе против правителей в виде историй о принадлежавших им укрепленных башнях, развалины которых до сих пор можно увидеть в Чечне. Например, башня Тсой-Пкхеды связана с историей о принце Сепе, который пытался навязать droit de seigneur девушкам из своей деревни, и был убил братом одной из них. Борьба против этих правителей, должно быть, еще больше укрепила качества воинов в обычных, незнатного происхождения чеченцах. Оба эти аспекта суммирует древняя чеченская пословица: "Мы свободны и равны как волки".
Нет никаких сомнений, что тейпы действительно играли важную роль в чеченском обществе и в формировании условий, в которых происходило становление современной чеченской нации. В традиционной Чечне, как писал Мамакаев в 1973 году (то есть в годы советского правления и задолго до войны), "в центре чеченской жизни были такие идеалы, как домашний очаг, сильные и здоровые наследники мужского пола и процветание родственной группы. Смерть отдельного человека не считалась злом, так как она неизбежна и посылалась верховным Богом, Делой. Но если угроза исчезновения грозила тейпу, это считалось самым ужасным несчастьем. Это открыло путь для принятия в тейп новых членов извне, которые становились такими же равноправ ными членами тейпа, как и старые его члены... Прием в тейп сопровождался большими торжествами, включая ритуальное жертвоприношение быка. Это нашло отражение в чеченской пословице "зарезали быка", что означает, что мужчины из разных семей поклялись в дружбе и союзничестве."
То, что в контексте правил чеченского общества и его традиций продолжает использоваться древнее чеченское слово "Дела", а не арабское и исламское "Аллах", свидетельствует о доисламском происхождении большинства из них. Дела, похоже, был верховный бог анимистского пантеона. Сильные элементы древнего политеизма до сих пор прослеживаются в фольклоре соседней с Чечней Ингушетии; в Чечне же эти элементы были ослаблены влиянием суфизма. Интересно также, что для древних чеченцев было свойственно стоическое отношение к смерти как к неизбежному явлению, и не были характерны "утешение" и надежда на рай, который сулил верующим, особенно мученикам, принятый ими позже ислам.
Во время войны я встречал многих чеченцев, выражавших "исламское" желание умереть, потому что, говорили они, "мы знаем, что Аллах обещал рай каждому мученику (шахиду), погибшему за религию и нацию" (это не совсем то, что Аллах в действительности сказал, но это не важно). Однако в целом у меня создалось впечатление, что старое, менее концептуальное, но, возможно, более глубоко прочувствованное отношение к смерти было важнее для готовности многих, не таких уж религиозных чеченцев, сражаться и умереть. Один из бойцов сказал мне: "Конечно, я не хочу умирать, но для чеченцев смерть не важна. Важно жить и умереть за свою семью и свой народ".
Роль тейпа в прошлом демонстрирует старая чеченская пословица: "Тейп - это крепость адата (обычаев предков)". В чеченском фольклоре также существуют всякого рода многочисленные высказывания, в которых члены того или иного тейпа наделяются определенными качествами. Так одни тейпы - "благородные", некоторые - "ненадежные" (к этим, в первую очередь относятся те, кто в XIX веке первыми пошли на перемирие с русскими, как, например, Терекской тейп, или же те, в которые изначально входили члены из нечеченских этнических групп). По мере того, как чеченцы расширяли свои территории, спускаясь с гор на терекские равнины в XVI и XVII веках, согласно легенде, в чеченские тейпы были приняты даже некоторые казаки (как и ногайцы и другие кочевники), что свидетельствует о привлекательнос ти жизни чеченцев и способности тейпов обеспечить защиту от нападений извне.
В более близкое к нам время тейповая организация помогла чеченцам противостоять внешнему врагу и ассимиляции (как подчеркивают и Мамакаев и Чеснов) и поддерживать этническую численность, кооптируя членов соседних этнических групп. Чеченцы значительно меньше, чем соседние с ними народы (в особенности азербайджанцы и дагестанцы) могли быть деморализованы падением или кооптацией в русский господствующий класс их элит по той простой причине, что на протяжении последних четырех столетий у них не было мощных ни светских, ни религиозных элит. Лидерство среди чеченцев, по крайней мере, начиная с XVII века, в основном было связано с личными качествами и престижем, а не с происхождением, при этом руководитель тейпа, халаканча, выбирался советом старейшин. Если глава тейпа был слишком стар, чтобы командовать им в случае войны или во время набегов, совет также избирал военного главу (бячча), типа шотландского "капитана клана", но ни в ком случае не наследственного. Можно провести параллель с выбиравшимися военными главами в некоторых племенах индейцев прерий, компетенция которых строго ограничивалась организацией набегов и военными действиями, а также с избиравшимися царями Спарты.
Однако, когда дело касается специфической роли тейпов, надо заметить, что даже в традиционном чеченском строе роль тейпа как фокуса наследственной преданности была ограничена лояльностью другим институтам: "тукхуму", или территориальной группировке нескольких тейпов; большой семье; группе семей, происходящих от одного предка, и "вирду", суфийскому братству, тоже все более становящемуся наследственным институтом. Во времена Шамиля его религиозная война и его военные институты - первые государственные или квазигосударственные структуры Чечни - объединили чеченцев вне зависимости от их тейпов, как в наши дни это делает национализм.
Как замечает Чеснов, по крайней мере со времен войн XIX века, и особенно, конечно, во время и после депортации 1944 года, тейпы теряли связь с определенной территорией, ослабевая, как фактор этнического деления. Таким образом, даже во времена расцвета тейпы, очевидно, не пользовались той неограниченной преданностью своих членов, какой обладали (по крайней мере, согласно легендам) шотландские кланы. Роль тейпа в современном чеченском обществе трудно установить точно. Менее образованные чеченцы сельского происхождения, которые остались больше других преданными традициям, не любят говорить об этом - такое ощущение, что в этом кроется осознанное или неосознанное чувство, что тем самым они выдадут "национальные секреты". Что касается более образованных чеченцев, живущих в городах, они обычно пытаются преуменьшить значение тейпов и традиций суфизма, очевидно, боясь, что из-за сохранения этих институтов чеченцев могут считать "неразвитыми" и "примитивными".
Многие чеченцы в наши дни просто не знают толком, что такое тейп или чем он был, и какова его структура. Например, дважды я сталкивался с чеченскими интеллигентами, которые уверяли меня, что тукхум - это подразделе ние тейпа, в то время как в реальности это, наоборот, группа тейпов. Это - ошибка, показывающая, как мало значит традиция для моих собеседников (если только это не было сознательной попыткой запутать и обмануть меня, но контекст разговора делает это маловероятным). Ситуация в настоящее время в общем такова: в плане личной идентичности и семейных традиций тейп обладает разной степенью значимости для чеченцев в зависимости от их "модернизации", урбанизации, образования, места проживания (жители гор в этом отношении более традиционны по сравнению с равнинными чеченцами), а также степени их преданности национализму или религии. Так, многие радикальные исламисты открыто заявляют, что с традицией тейпов надо кончать, потому что важен только Бог (и, возможно, нация), и что тейпы в лучшем случае - отвлекают от того, что действительно важно, а в худшем - источник раскола. Как другие подобные традиции в период их медленного распада, тейп продолжает играть роль в ритуалах, связанных с основными вехами жизни человека, и особенно в ритуале похорон. Как элемент национальной традиции тейп, как и ислам, считается большинством чеченцев чем-то, что следует оберегать и сохранять. Однако, как сила политической мобилизации и организации, тейп играет сейчас очень ограниченную роль. Такое сложное отношение к тейпам проявилось и в политике режима Дудаева. С одной стороны, Дудаев широко афишировал признание и восстановление тейпов и часто созывал общественные собрания старейшин различных тейпов, которым он оказывал нарочитое уважение. Это явилось частью возрождения общественного значения тейпов в период 1990-93 годов как элемента ранее подавлявшейся традиционной культуры. Чеченские политики во главе с Дудаевым пытались использовать это в собственных целях. По словам Сосламбекова, "некоторые политики в 1992 году организовывали съезды тейпов, надеясь, что количество членов тейпа может быть использовано как аргумент для получения ими места в правительстве. Организаторы съездов, конечно, держали в секрете свои истинные мотивы, вместо этого провозглашая необходимость объединения чеченского народа для возрождения традиций предков и так далее..."
После разгона чеченского парламента в мае 1993 года Дудаев использовал сменявшие друг друга "съезды" и "конгрессы", им же тщательно подобранные из разного рода старейшин, создавая фасад демократии и совещаний, и готовясь при этом, как утверждала оппозиция, объявить о своем назначении на пост пожизненного президента. От случая к случаю они голосовали за наделение его большими полномочиями. Дудаев также использовал их для более или менее неискренних попыток установить мир с оппозицией. Каждый раз, когда я посещал здание чеченского правительства между 1992 и 1994 годами, я знал наверняка, что столкнусь с какой-нибудь из групп таких старейшин; они сидели, обычно разговаривая между собой и потряхивая своими седыми бородами. Тоже самое происходило в стане оппозиции; Хасбулатов, в особенности, куда бы он ни ездил, созывал собрания старейшин. Конечно, эти старейшины и их тейпы, хотя и обладали символической ценностью, но не обладали реальной силой. Как однажды, согласно сообщениям, сказал сам Дудаев одной из групп таких старейшин, которые осмелились критиковать его: "Я собрал вас для того, чтобы вы служили нации, а не разобщали ее. Вы здесь благодаря мне. Если нет, идите по домам. Вы - не правительство, вы - не парламент, вы - ничто. Занимайтесь своим делом. Я вас не спрашивал, что мне делать".