Особые традиции вирдов в большей мере оказывают влияние на политическое поведение в наши дни; так, например, мне рассказали, что члены вирда Доку Шейха, проповедовавшего в конце XIX - начале ХХ века, живущие в Толстом Юрте, где он когда-то жил, до сих пор подвержены влиянию его пацифистского учения, и это является одной из причин, по которой большая часть местного населения объединилась в сентябре 1994 года вокруг Хасбулатова. (Между прочим, пацифизм и умеренность Доку Шейха не спасли его от преследования и ареста властями Российской империи). Мне тоже рассказали, что вирд Арсанова также всегда выступал за компромисс с Россией, и что его нынешний глава - Бауддин Арсанов, полковник КГБ, брат которого в советские времена был депутатом. Его отец также был советским чиновником высокого ранга. Другой член этого вирда стал в последние годы Советской власти Верховным муфтием Чечни. Сажи Умалатова, известная чеченская коммунистка, тоже родом из вирда Арсанова. Внук Бауддина, Ильяс Арсанов, которого я встретил в декабре 1994 года с Русланом Лабазановым, похоже, выступал в роли посредника.
В то время как тейп, очевидно, в большей степени политически мертв, "клан" в более широком, неформальном смысле слова продолжает оставаться важной характеристикой чеченского общества, как, впрочем, и многих других обществ. Его роль велика не столько в "политике" в обычном смысле, сколько в стратегии индивидуального экономического выживания. Особенно это касается чеченских мужчин. Связи по наследственной линии остаются очень важными в чеченском обществе в большей степени потому, что они поддерживали многих молодых чеченцев, которые не могли найти адекватного и, что не менее важно, респектабельного (согласно чеченским критериям) трудоустройства в советской экономике. На этом основана и роль этих связей (а не формальных тейпов) в формировании базы чеченских криминальных групп.
Кланы вроде того, что доминировал в руководстве коммунистической партии при Доку Завгаеве, частично основаны на тейпах, но они также сочетают многие другие элементы: от связей внутри семей и между семьями до бюрократических клик и союзов, экономических и региональных групп интересов, связей с группами бизнеса и мафией и так далее.
Для эмоциональной и моральной легитимизации новых политических группировок через обращение к общему происхождению или старым семейным или местным связям дух тейпа, однако, все еще может иметь значение. Так, Хасбулатов, когда он вернулся в Чечню в августе 1994 года в надежде перехватить власть у Дудаева (или, по его словам, сыграть роль "посредника и миротворца"), попытался собрать вокруг себя новый "клан", используя для этого многочисленные собрания старейшин тейпов и ведущих членов вирдов и часто говоря о различных тейповских традициях. Это казалось не просто практической стратегией для создания себе политической базы, но и моральной стратегией, которая должна была легализовать возвращение в политическое общество Чечни человека, который с трудом говорил по-чеченски и провел почти всю жизнь в России, где и создал себе имя как политик.
Вместе с тем, совершенно очевидно, что реальная база авторитета и влияния Хасбулатова в Чечне основывалась не на его тейпе, а на его роли главы парламента России и его "борьбе против этой свиньи Ельцина". Большинст во значительных фигур, которых он привлек на свою сторону, не были связаны с ним по семейной линии, а были в основном теми представителями чеченской интеллигенции и элиты советских времен, которые по той или иной причине оказались вне поддерживаемого Россией лагеря оппозиции в с.Знаменском (по причине своих родственных связей, или из-за прошлого бюрократического соперничества, или же потому, что знаменский лагерь им казался слишком пророссийским). Кое кто из них присоединился к Хасбулатову, ибо искренне надеялся, что он может остановить войну. Вооруженная сила нового "клана" Хасбулатова возникла также не на основе родственных связей и не на основе идеологии: это была просто криминальная группа во главе с Русланом Лабазановым, которому Хасбулатов предложил убежище у себя в Толстом Юрте через месяц после того, как Лабазанова прогнали из Аргуна, и с которым у Хасбулатова вообще не было никаких клановых, родственных или вирдовых связей.
Таким образом, нельзя сказать, что тейповые связи вообще ничего не значили, но они служили скорее оправданием и легитимизаций процессов, происходивших в независимости от них. Начинавшийся "криминальный феодализм", если можно так сказать, был "приручен" традиционными наследственными связями, и Лабазанов, криминальный "новый феодал", использовал их, пытаясь узаконить свою роль в глазах чеченского общества.
Через несколько месяцев после начала войны один из лидеров чеченской мафии в Москве попытался объяснить мне, как функционирует чеченское общество в наше время. Я спросил его, набиралась ли чеченская мафия на основе тейпов или вирдов. Он ответил, что эта система не является до такой степени формальной:
"Важно, чтобы человек был рекомендован нам теми, кого мы знаем и уважаем. Это могут быть наши родственники, или кто-либо, связанный с нами другим образом. Мы, чеченцы, - маленький народ, мы все знаем друг друга, и знаем, кто заслуживает уважения, а кто нет. Дело в том, что если кто-либо присоединится к нам, то его семья и те, кто его порекомендовали, отвечают за его поведение. Если он предаст или подведет нас, что случается крайне редко, то они будут опозорены и потеряют уважение других. Они сами разберутся с ним, заставят извиниться и исправить дело каким-то способом. Нам не придется ничего делать самим. Поэтому чеченцы редко убивают друг друга, в отличие от русских и других народов. Нам незачем. У нас есть наши традиции, и они очень сильные."
"Трудно быть чеченцем"
Как показывает предыдущее высказывание, семейные и родовые (в менее строгом значении слова) связи продолжают играть чрезвычайно важную роль в Чечне. Заметнее всего это проявилось, когда после вторжения России в Чечне начали спонтанно организовываться отряды добровольцев на основе больших семей и соседства. По словам одного из чеченских религиозных старейшин, "тейп - это слишком большая и рассредоточенная единица, и потому прямой контроль с его стороны над всеми, кто в него входит, невозможен. Более важна семейная группа, включая и семью матери. Она решает, идет ли юноша сражаться или нет, если только, конечно, он еще не решил сам за себя. Если его отец или наиболее уважаемый взрослый в их большой семье говорит - "сражайся", то парень будет сражаться. Если ему говорят: "не сражайся", он по крайней мере выслушает со вниманием...".
Очень часто большую роль играл также вирд, с которым связана семья. В отсутствии формальной военной дисциплины (по крайней мере до того времени, когда начали вводиться наказания по шариату) мужчин удерживала в их подразделениях спонтанная, никем не навязываемая дисциплина, основанная на чести и чувстве стыда и связанная прежде всего с желанием сохранить уважение своих родственников и соседей. Бойцы этих подразделений, таким образом, были почти буквально "как братья".
Конечно, в современных армиях, как и в большей части армий на протяжении всей истории, желание "не подвести товарищей" играет важную роль в удержании солдат на линии фронта; этот мотив, однако, значительно усиливается, если дезертировать - значит опозориться перед своей семьей и опозорить свою семью перед всеми родственниками и всеми родственниками родственников, ибо смелость, уважение и "имя" - наиболее чтимые достоинства мужчины. Только очень смелый человек может решиться быть трусом в таких обстоятельствах.
Яркий пример того, как влияли семья и традиции на борьбу чеченцев - это те невероятные усилия, какие прилагали чеченские бойцы, чтобы передать тела погибших товарищей их семье. Это исходило из желания показать уважение семье погибшего, но в еще большей степени - из-за того, что для чеченцев чрезвычайно важно быть похороненным в деревне своей семьи или своего клана, рядом с предками (это, между прочим, серьезно затруднило подсчет убитых во время войны).
Во время осады Грозного мне рассказали о буквально гомеровских сражениях, в которые ввязывались группы чеченских бойцов для того, чтобы завладеть и забрать тела убитых. Это особенно касалось случаев, когда бойцы были или родственниками или соседями убитого. По словам одного из сражавшихся:
"Вам это может показаться бессмысленным - рисковать своей жизнью, чтобы принести того, кто уже мертв и кому уже все равно. Но для семьи убитого это очень важно. Если мы не сделаем все, что от нас зависит, чтобы принести его, мы опозорим себя и перед его семьей и перед нашими семьями... Такова наша традиция".
Готовность чеченцев рисковать жизнью, а возможно и погибнуть, выражает поговорка чеченцев, которую теперь знают и русские: "Трудно быть чеченцем". Чувство того, что с рождения ты получаешь набор обязанностей, тяжелых, но благородных, в той или иной степени присуще большинству чеченцев, по крайней мере, тем, кто остается связанным с чеченским обществом. Значительная часть младшего поколения не следуют этим требованиям, но полностью игнорировать или не иметь никакого понятия о них не может никто.
Религия и национализм
Объясняя уникальную воинскую мораль чеченцев, нельзя оставить в стороне роль религии, но при этом важно не преувеличить ее политическую роль во время войны 1994-96 годов; следует также помнить, что картина может измениться по мере того, как ваххабиты распространяют свое влияние. Прежде всего, сохраняется сильная и глубокая вера чеченцев в то, что они - особый, избранный Богом народ. С этим связано также убеждение, что чеченские традиции, адат, якобы санкционированы исламом (хотя в действительности они часто полностью противоречат исламским заповедям). Это придает жизни и поведению чеченцев особые благородство, достоинство и красоту.
Прежде всего, конечно, ислам отличает чеченцев от русских, а поскольку они убеждены, что являются лучшими мусульманами из всех народов Кавказа, то, по их мнению, они - "выше" соседних народов Кавказа. Существует множество примеров и мусульманских и христианских народов, когда религия действует похожим образом. Самый яркий пример - Ирландия в XVI - XIX веках.
Процесс происходит примерно следующим образом:
1) На протяжении нескольких веков возникает какая-то форма этноса или этнокультурной идентичности, обладающая четкой формальной религиозной идентификацией (хотя за этой формальной религиозной идентификацией вполне могут скрываться, как в Ирландии XVI века или в голландских колониях в Ост-Индии, или на Кавказе в XVIII веке на деле языческая вера и ритуалы). 2) Затем на этот этнос нападает империя или другая национальная группа, придерживающаяся другой религии. 3) Ввиду этой угрозы этнос вырабатывает еще более сильную привязанность к своей религии и в особенности к тем ее формам, которые помогают военному и/или культурному сопротивлению. В этой борьбе могут также появиться новые религиозные формы и институты. На протяжении длительных периодов может казаться, и в какой-то мере это может быть правдой, что борьба, которую ведет данный этнос - религиозная, а не этническая или национальная.
В современную эпоху специфичная религиозная идентичность вытесняется нерелигиозным национализмом, в котором, однако, присутствуют символы и риторика, пронизанные языком религии.
Насколько новые националисты чувствуют себя привязанными к религии, зависит от двух факторов: от консерватизма (или "неразвитости", "отсталости") их общества и класса и от того, насколько серьезной кажется угроза ассимиляции или распада их национальной культуры под влиянием внешних культурных воздействий.
В случае Ирландии (или в меньшей степени - на Украине), где национальный язык или исчез, или оказался под угрозой быть вытесненным языком "империи", даже националисты, идеология которых зиждется на антиклерикальных принципах, иногда вынуждены прибегать к "национальной религии", как к последнему средству сохранить своеобразие их национальных культур.
Но даже если угроза - не такая большая, некоторые националисты предпочитают "держаться поближе к религии", если гомогенизирующий процесс модернизации в их сообществе - особенно болезненный и трудный и тесно связан с внешней "имперской" властью и культурой. Только в очень редких случаях, когда мы имеем дело с очень ясно рассуждающими националистами и/или политиками, такая стратегия - результат сознательного выбора. Большинство, конечно, выбирает то или другое направление инстинктивно или под влиянием общих культурных изменений, которые они сами никогда не анализировали. Во время последней войны слово "атеист" часто использова лось чеченцами в отношении русских не в буквальном значении этого слова, а чтобы показать, что по контрасту с ними, у русских нет личного и национального достоинства и тех реальных или предполагаемых кодов поведения, какие, согласно представлениям чеченцев о самих себе, управляют их обществом. Таким образом, при Дудаеве чеченское национальное движение приняло религиозную окраску в основном потому, что ислам рассматривается даже совершенно нерелигиозными и религиозно необразованными чеченцами, как неотъемлемая часть национальной традиции и борьбы нации в прошлом против российского господства. Как советские офицеры, ни генерал Дудаев, ни полковник Масхадов не могли быть практикующими мусульмана ми, даже Шамиль Басаев, который всегда был убежденным мусульманином, до войны не казался мне слишком строгим приверженцем ислама. Ислам кажется не реальной мотивировкой чеченской борьбы, а скорее чем-то использовавшимся и режимом Дудаева, и отдельными чеченскими бойцами в качестве религиозного одеяния борьбы национальной.
Напротив, для имама Шамиля и лидеров различных чеченских и дагестанских восстаний вплоть до 1920-х годов религия, несомненно, была первоисточником вдохновения в гораздо большей степени, чем для современных лидеров и бойцов. Суфийский орден Накшбандийя был также институцио нальной основой армии и государства Шамиля и расширения его восстания по территории Чечни и Дагестана. С 1829 до 1921 годов чеченские войны и восстания против русских были также религиозными войнами ("газаватами"), проходившими под знаменами ислама и под руководством членов ордена Накшбандийя. Современные исламские радикалы хотели бы создать в регионе нечто похожее, но до сих пор они добились лишь очень небольшого прогресса в этом направлении.
Анархия и автократия
Во многих обществах типа чеченского, с традицией "организованной анархии" возникают громадные трудности в создании эффективных современных форм правительства - особенно демократического правительства, основанного на формальном и регулируемом консенсусе. Афганистан - трагический пример этого: система местных шура или советов, которых я видел за работой, будучи корреспондентом, и которые примиряли местные споры и обеспечивали локальное военное сотрудничество между различными командирами и их группами, оказалась совершенно неприменимой для Кабула и управления всей страной. Также и в Чечне древние традиции "вайнахской демократии" до сих пор не проявили себя более способными стать основой современного демократического государства, чем другие похожие племенные традиции.
Силы чеченцев не были абсолютно едины даже во время войны. Отсутствие централизованного командования и контроля было одной из причин нарушения перемирия осенью 1995 года: даже при наилучших намерениях Дудаев и Масхадов не могли предотвратить атак отдельных групп чеченцев на русских. Для судеб Чечни решающим будет, сможет ли чеченское правитель ство предотвратить рост антирусского терроризма и бандитизма отдельных групп, а с ними и ответных действий России против Чечни. Сейчас, в 1999 году, мало причин для оптимизма.
В заключение хотелось бы привести два замечания Роберта Монтеня о традициях берберов, которые имеют прямое отношение к Чечне 1990-х годов. Первое - это то, что общество берберов, будучи не в состоянии создать или вынести стабильное и эффективное управление упорядоченной ли бюрократией или консенсусом, колеблется между длительными периодами племенной "анархии" и более короткими периодами индивидуального деспотизма. В связи с этим он делает заключение, что, чем более продолжительней были эти периоды деспотизма и чем сильней был деспотизм, тем более неуправляемы ми и жестокими были следующие за этим взрывы анархии - "сиба", которые в свою очередь приводили к новому периоду деспотизма..
Если чеченцы не смогут создать стабильных механизмов законного правительства мирного времени, которое обладало бы эффективной монополией на вооруженные силы, то Чечня, скорее всего, останется нестабильной, бедной и по сути дела частью России - по той простой причине, что российское правительство всегда сможет стравливать чеченских лидеров в своих интересах.
"Бандитская" традиция и "чеченская мафия"
Вопрос "бандитской" традиции в Чечне - чрезвычайно деликатный. В отношении старой Чечни, до завоевания ее Россией, лучше, пожалуй, говорить о "набегах" как социальном институте, так как слово "бандитизм" обладает негативной окраской, предполагая криминальную активность, набеги же не считались чеченцами криминалом. Однако, как бы мы ни называли это явление, несомненно, этот институт играл важную роль в традиционном чеченском обществе и его влияние ощутимо и по сей день. (Британская администрация в Индии создала особое официальное название - "криминальное племя" и установила для таких племен специальный режим надзора и коллективных штрафов).
Эрик Хобсбаум и другие исследователи рассматривают историческую роль бандитизма как формы социального протеста. Бандитизм как форма косвенного этнического протеста против иностранного правления - менее исследованный предмет, но это явление - тоже очень распространенное. Примерами могут служить Ирландия XVIII века, южная Италия 1860-х годов, Грузия в годы российского и советского режимов. По всему Кавказу "абрек" или "честный бандит", - герой и устной и письменной традиции.
Набеги в Чечне, как и везде, по понятным причинам, были в основном уделом юношей, заданием, выполнив которое, они становились полностью взрослыми. У более взрослых мужчин были другие обязанности, прежде всего - заботиться о своей непосредственной семье и играть подобающую роль в более широкой семье.
Каковы бы ни были его древние корни, бандитизм в Чечне на протяжении последних 250 лет не был явлением статичным. В конце XVIII века (насколько возможно говорить об этом с определенностью) произошли два важных изменения, следствия которых проявляются и в наши дни. Первое, как предполагали, было связано с началом выращивания кукурузы в горах, что привело к бурному росту населения и социальному и экономическому давлению в направлении увеличения числа набегов.
Второе изменение связано с тем, что вместо своих традиционных соседей, чеченцы стали все больше иметь дело сначала с казаками, а затем - с Российской империей, и в то время, как влияние ислама на чеченцев росло, русские стали восприниматься не просто как объект нападения, а как религиозные враги. Это могло иметь большое значение, потому что если в своих традиционных рейдах чеченцы всегда соблюдали определенные ограничения, то по отношению к "неверным"-русским такие ограничения не были применимы. Как пишет весьма уравновешенный и непредвзятый наблюдатель Бэддли, побывавший на Северном Кавказе в 1890-х годах, когда память о старых временах была все еще жива:
"Кража скота, грабеж на дорогах и убийства считались, согласно этому странному кодексу, делами чести; они открыто провоцировались деревенской девушкой, часто, между прочим, необычайно привлекательной, чье презрение вызывал всякий, не совершивший подобных поступков, чтобы снискать ее расположение; все это, а также борьба против любого врага, но особенно ненавистных русских, были единственными занятиями, считавшимися достойными взрослого мужчины".
В наши дни традиция набегов среди чеченцев проявляется в их необычном успехе в мире организованной преступности и в простом разбое. Однако это не значит, что можно согласиться с русскими шовинистами, которые пытаются свалить вину чуть ли не за всю организованную преступность в России на чеченцев и прочие нерусские национальности; огромное большинст во криминальных групп в России состоят из этнических русских и организованная преступность в России сегодня - социальное, а не этническое явление, затрагивающее большую часть общества. Просто чеченцы оказываются в этом деле удачливее других по причинам, которые перечислялись ранее.
Бандитизм продолжается и угрожает продолжаться, что негативно сказывается на самой Чечне. Нападения на поезда, проходящие через Чечню и из Дагестана и Азербайджана, постоянные кражи нефти из трубопровода, идущего из Баку, привели к тому, что Россия потеряла доверие к правительству Чечни как партнеру по переговорам, и отказалась от идеи использования Чечни в качестве пути сообщения; вместе с этим чеченское государство лишилось доходов, которые могло бы получить за транзит. Что касается захвата автобусов чеченцами в 1993-94-х годах (если они действительно были криминальными атаками, а не какими-либо провокациями), то именно они ускорили вовлечение администрации Ельцина в чеченские дела, что позже привело к российскому вторжению и войне.
Организованная преступность оказала и положительное и отрицатель ное влияние на современное чеченское общество. Отрицательная сторона связана с тем, что усилилось негативное отношение к чеченцам со стороны их соседей, не только русских, но и других кавказских народов, недовольных тем, что чеченские мафиозные группы сильнее их собственных; шансы создать эффективное современное чеченское государство еще больше ослабли; усилились тенденции к "криминальному феодализму", организованная чеченская преступность породила квазифеодальную роль настоящих злодеев типа Руслана Лабазанова и Бислана Гантемирова; в период 1991-94-х годов столкновения между криминальными группировками способствовали возвращению кровной мести, подавляемой при советской власти.
Еще более важно, что организованная преступность и прибыль, которую она получает, в сочетании с другими изменениями в социальной и экономической сфере, могут разрушить единство чеченского общества, создав впервые в истории Чечни значительные различия между очень богатыми и основной массой населения и таким образом покончив с равноправием, которое лежит в основе особой чеченской идентичности. Это уже начинает происходить, особенно среди молодежи и чеченской диаспоры, подрывая чеченские правила поведения, благодаря влиянию которых, как я уже подчеркнул, Чечня существовала в состоянии "организованной анархии", а не в гоббсовском хаосе, и которые легли в основу чеченского сопротивления в войне.
С другой стороны, "мафия" принесла Чечне огромные деньги, без которых позиция Чечни даже до войны была бы плачевной, и которые могут быть единственным шансом послевоенной реконструкции. До войны эти деньги можно было видеть в великолепных мечетях и домах-дворцах, построенных "бизнесменами" из Москвы и других мест. Из разговоров с обычными чеченцами было ясно, что большой части населения помогают богатые родственники.
Развал советского государства и контроля над черным рынком, особенно в кавказском регионе во времена Брежнева, принес первые благоприятные возможности для чеченских бизнесменов. Этому способствовали не только традиции и "непроницаемость" чеченского общества, но и то, что в результате депортации чеченцы оказались разбросаны по всему бывшему Советскому Союзу. Чеченцы обладают большой самоуверенностью в этой области. Лидер чеченской мафии, слова которого я уже цитировал, высказался таким образом (можно представить, как нечто подобное мог говорить лидер сицилийской мафии, описывая ирландские банды в начале нашего века):
"Мы, чеченцы, храним секреты, и никто из нас не расскажет их постороннему. Мы - едины. Но важнее даже то, что мы дисциплинированы и умеем сдерживать себя. В отличие от русских, мы не убиваем людей или крушим что-то просто из удовольствия или потому, что пьяные. Мы используем силу только, когда необходимо; но если мы предупреждаем, то все знают, что это серьезно и что лучше нас слушать. Поэтому все другие группы - русские, азербайджанцы, грузины и кто угодно - они все должны платить нам и уважать нашу территорию".
Это не кажется преувеличением. Например, когда в ноябре 1988 года толпа азербайджанских торговцев на московском рынке убила чеченского гангстера, который вымогал у них деньги, чеченцы объединились, чтобы учинить ответные избиения всех азербайджанцев, которых они могли найти, в результате чего более ста человек были серьезно ранены.
Однако, сила чеченской мафии в Москве значительно ослабла во время войны, когда милиция поддерживала другие криминальные группировки, что сказалось на уменьшении числа чеченцев в московском преступном мире. Сложно предугадать, что будет теперь, когда война закончилась. С одной стороны, трения между русскими и чеченцами должны ослабнуть; с другой стороны, влияние союзников криминальных элементов в рядах поддерживаемой Россией чеченской оппозиции явно уменьшилось, хотя оно может вновь возрасти, если Россия возобновит попытки скрытого влияния на Чечню.
Возможности, которые возникли для всякого рода криминальных элементов во время развала Советского Союза и приватизации, уже были многократно описаны. В случае Чечни, национальная революция 1991 года, несомненно, усилила роль криминалитета. Многие фигуры, на которые опирался режим Дудаева, и особенно президентская гвардия, были набраны из мира организованной преступности. Во многих случаях по официальному прошению чеченских властей они были переведены в Чечню из тюрем в России во время общей неразберихи, наступившей после неудавшейся попытки контрреволюции в августе 1991 года; после перевода их незамедлительно отпускали. Это не пустые обвинения российской стороны: некоторые из тех освобожденных рассказывали мне об этом сами.
Можно выделить три причины такого отношения к преступности: во-первых, как уже было отмечено, это - уважаемая часть их традиции, не видевшей в "набегах" преступления; во-вторых, чеченцев совершенно не интересует, что о них думают другие; в-третьих, что самое главное, после того, что они испытали на протяжении последних двух веков, чеченцы считают, что у них нет никаких моральных обязанностей ни перед каким другим народом, государством или сводом законов; по отношению к русским же, наоборот, они сами могут предъявить длинный список долгов.
Я пытался показать два совершено разных культурных и социальных мира, столкнувшиеся в российско-чеченской войне, и причины чеченской военной победы, которые одновременно являются причинами тех колоссаль ных трудностей, с которыми сталкивается Чечня в своем стремлении создать упорядоченное современное государство. Мы не знаем, как сложится дальнейшая чеченская история, но ясно, что реинтеграция в Россию этого столь отличного от русских и столь "неудобного" для них народа уже невозможна.
Примечания
1. Статья представляет собой переработанный автором раздел его книги: "Chechnya: Tombstone of Russian Power". Yale University. Paperback edition, July, 1999. Во время войны и после нее в 1994-1996 гг. автор многократно был в Чечне в качестве московского корреспондента лондонской "Таймс".
2. C.V. Wedgwood, "The Thirty Years War". Methuen, 1981, p. 459.
3. З. Яндарбиев недавно назвал даже меньшее число: " У нас были - батальон Басаева и полк спецназа Гелаева, вместе - 500 человек. Еще полк новобранцев, но небольшой. ДБГ - до 100 человек и милиция - 100-200 человек. И все. Все остальное - ополчение". "Независимая газета". 13.01.1999. № 3. С. 8.
4. Colonel C.E. Callwell, Royal Artillery, "Small Wars: Their Principles and Practice". General Staff-War Office, 1899, reprinted in 1976 by EP Publishing Ltd, Wakefield, UK.
5. Carl Maria von Clausewitz, "On War", Penguin 1974, p. 185.
6. Richard Pipes, "Russia Under the Old Regime". Collier, New York, 1974, p. 15-16.
7. Об общих сдвигах в рождаемости, см.: A.J. Coale, B.A. Anderson and E. Harm, "Human Fertility in Russia Since the 19th Century". Princeton, 1979.
О росте удельного веса мусульманского населения в последние десятилетия существования СССР см.: Sergei Panarin: "Muslims of the Soviet Union: Dynamics of Survival" in Central Asia Survey, Vol. 12, No. 2, 1993. См. также: Mark Tolts, "The Modernisation of Demographic Behaviour in the Muslim Republics of the Former USSR", in Yaacov Ro'i (ed.), "Muslim Eurasia: Conflicting Legacies" Cass, London 1995.
8. Цифры взяты из опросов, проводившихся Всероссийским центром изучения общественного мнения во главе с Ю. Левадой.
9. Roger R. Reese, "Stalin's Reluctant Soldiers: A Social History of the Red Army, 1925-1941" University Press of Kansas, 1996.
10. См. также: Carl van Dyke, "The Soviet-Finnish War of 1939-49" PhD dissertation, Emmanuel College, Cambridge, 1994. Эта работа, однако, обращает внимание прежде всего на тактическую неподготовленность и ригидность Советской армии и на характерную для нее тенденцию - организовывать фронтальные атаки, приводящие к большим потерям, что отчасти было связано с незаинтересованностью командования беречь жизни своих солдат - тенденцию, сохранившуюся во Второй мировой войне.
11. Частичное исключение - война в Малайе. Но и здесь война велась не столько против малайцев, сколько против коммунистов, поддерживавшихся китайцами. Кроме того, значительную часть британской армии здесь составляли гурки. Да и потери в этой войне были относительно невелики.
12. Meg Greenfield, "Three Ethics Questions". Newsweek, 13/1/97.
13. Milovan Djilas, "Wartime", translated by Michael B. Petrovich. Harcourt Brace Jovanovich, New York, 1977.
14. Primo Levi, "The Truce", translated by Stuart Woolf, with an introduction by Paul Bailey, Penguin, London 1979, p. 231-232.
15. Цифры были приведены Ю. Левадой в докладе на конференции Американской Ассоциации славянских исследований в Бостоне в ноябре 1996 г.
16. Harry Holbert Turney-High, "Primitive War: Its Practice and Concepts". University of South Carolina Press, 1949, p. 52.
17. George F. Kennan: "The Sources of Soviet Conduct" Foreign Affairs, July 1947, подписано `X'.
18. Директива Я. Свердлова от 24.01.1919 г. требовала от коммунистов и Красной армии организации "беспощадного массового террора" против казаков, прямо или косвенно участвовавших в борьбе с Советской властью.
19. Интервью с автором, Днепропетровск, 20.08.1995.
20. Интервью с автором, Грозный, 21.12.1995.
21. Лучшие исследования развития Российской империи как надэтнического государства - Andreas Kappeler, "Russland als Vielvoelkerreich", C.H. Beck, Munich, 1992.
22. Александр Лебедь. Пресс-конференция. Москва. 24.06.1996.
23. Giuseppe Tomasi di Lanpedusa, `II Gattopardo', Feltrinelli, Milan, 1974, p. 239.
24. "Это - племена, у которых общественный контроль для каких-то целей может быть вполне пригоден... Но он совершенно не эффективен для того, чтобы организованно вести военные действия, которые могут быть названы битвой. У них нет привычки к подчинению, совместной работе и взаимодействию... Военный уровень определяется социальной организацией, а не качеством оружия". Harry Holbert Turney-High, `Primitive War: Its Practice and Concepts', University of South Carolina Press, 1949, p. 23.
25. Интервью с автором, 23.09.1994.
26. `Anthony F.C. Wallace, `Psychological Preparations For War', в книге: Morton Fried et al (eds), `War: The Anthropology of Armed Conflict and Aggression', National History Press, 1968, p. 173ff.
27. R. Montagne "The Berbers: Their Social and Political Organisation", L.,1973, p. 35.
28. М. Мамакаев. "Чеченский тейп в период его разложения". Грозный, 1973, с. 33.
29. Ян Чеснов. "Трудно быть чеченцем". "Независимая газета", 22.09.1994.
30. Ю. Сосламбеков. "Чечня - взгляд изнутри". М., 1996, с. 41.
31. Сейчас он снова именуется Деукр-аул. В Толстой-Юрт его переименовали при советской власти, потому что здесь одно время, когда служил на Кавказе, жил Толстой.
32. Изначально такие кладбища были тейповые, но с течением времени они стали кладбищами "предков" в более широком смысле слова.
33. Наиболее подробное изложение адата я читал в книге Мамакаева (Ук. соч., с. 24-33).
34. Блестящая монография об институтах "упорядоченной анархии" в дореволюци онном Афганистане - G. Whitney Azoy, "Buuzkashi: Game and Power in Afghanistan" University of Pennsylvania Press, Philadelphia, 1982.