Введение: две диаметрально противоположные традиции
"Там, где некогда был центр испанских позиций, в полях перед Рокруа стоит небольшой современный памятник - невзрачная серая глыба, можно сказать, могильная плита былого испанского величия".
В. Веджвуд, "Тридцатилетняя война".
В основе Чеченской войны - эпохальное по своему значению столкновение между двумя очень разными нациями, олицетворяющими силы, борьба между которыми продолжается с начала человеческой истории; русскими, издавна идентифицировавшими себя с серией созданных ими бюрократиче ских государств, и чеченцами, у которых едва ли было какое-либо государст во за всю их историю, и чьи поразительные боевые качества произрастают не из государственной организации, а из особой этнической традиции. На улицах Грозного деморализованные войска Вавилона под командованием не военных, а придворных евнухов и коррумпированных чиновников в очередной раз были повержены "варварами" с гор.
Борьба чеченцев в 1994-96 годах была последней в серии антиколониаль ных войн (от Индокитая, Алжира и португальских колоний в Африке до Афганистана), свидетелями которых были два последних поколения. Однако успех чеченцев и их командиров - более ошеломляющий, чем успехи других антиколониальных войн и является очень необычным, пожалуй, даже уникальным примером в истории современных войн вообще.
Дело в том, что чеченцы победили не только не имея поддержки реального государства, но, строго говоря, не имея даже какой-либо формальной военной или политической организации, победили только за счет силы своего общества и его традиций (хотя они и были оснащены советским оружием и опытом военной подготовки).
Это отличает Чеченскую войну от вооруженных восстаний второй половины ХХ века, возглавлявшихся коммунистами и националистами и организованных и руководимых современными кадровыми партиями (даже зулусы, одержавшие временную победу над британскими войсками в 1879 году, имели преимущество в виде чрезвычайно дисциплинированной системы полков, контролировавшейся жестокой и эффективной военной автократией). Большинство афганских моджахедов, конечно, тоже не обладали серьезной партией или военной организацией, но, хотя они и изнурили Советскую армию, нельзя сказать, что их победа была такой же решительной, как победа чеченцев. Эту триумфальную победу, казалось бы, "дезорганизованных", "примитивных" или даже "варварских" сил над современной европейской армией можно сравнить только с победами эфиопов над итальянцами при Адуа, марокканцев над испанцами при Аннуале и с некоторыми победами индейцев над англичанами и американцами.
С одной стороны, эта победа говорит многое о русских - если современная российская армия не лучше итальянской или испанской армий тех времен, то мировой военный порядок, действительно, встал с ног на голову. Но с другой стороны, победа чеченцев - это свидетельство их неординарных военных способностей и воинского духа чеченской традиции, преобразованной событиями и влияниями двадцатого века.
У чеченцев не было ни одного из преимуществ, какими обладал Вьетконг: режиму Дудаева не удалось создать какое-либо подобие кадровой партии, и в начале войны "формальные" вооруженные силы Чечни состояли менее чем из двух тысяч человек. Подавляющее большинство чеченских бойцов присоединилось к ним уже после того, как началась война. Они вступали не в отряды армии, а в спонтанно организовавшиеся группы родственников, друзей и соседей. Более того, хотя отдельные операции были блестяще спланирова ны генералом Масхадовым и неформальным штабом командиров, у Масхадова никогда не было того всеобъемлющего контроля над чеченскими войсками, какой был у генерала Зиапа над вьетконговскими. История Чечни, как до войны, так и после войны, показывает, что чеченское восстание 1990-х в значительной мере было не только восстанием против советского и российского государства, но и против государства современного типа как такового. Как у афганцев и берберов, традиции чеченцев таковы, что они нелегко сносят иго какого-либо государства - даже своего собственного - и дисциплина у них появляется только перед лицом общего национального врага.
Так же как Дудаев с 1991 по 1994 гг. не сумел создать эффективные государственные институты на месте распавшихся советских, Масхадов с 1996 по 1998 гг. совершенно не сумел сохранить и использовать дух сотрудничества и дисциплину, возникшие в ходе борьбы против России. Можно было бы предположить, что невероятное давление войны должно было заставить чеченцев создать современные централизованные институты; однако пока что правительству Масхадова не удалось установить современную государственную власть в Чечне, что наглядно показал поток похищений и рейдов, совершенных чеченцами в России. Главным, несомненно, является то, что это правительство не может установить монополию на основные вооруженные силы, что обычно является определяющей характеристикой современного государства. Следует, однако, отметить в оправдание Масхадова, что ожесточение и колоссальный экономический развал, которые повлекла за собой война, и наличие тысяч безработных и весьма вооруженных бывших бойцов под его же командованием предельно усложнили стоящие перед ним задачи.
Контраст между Чечней в военное и мирное время удручает и похоже, что даже если Россия согласилась бы на независимость Чечни de jure (de facto она ее имеет), чеченцы не смогли по настоящему бы воспользоваться этим. К сожалению, отрицательные черты чеченцев - прямое продолжение их положительных черт, и те удивительные качества, которые они проявили в войне, тесно связаны с их старыми традициями "набегов" и их новыми успехами в области организованной преступности.
Подчеркивая уникальный и необычный характер чеченской победы, нужно отметить, что население Чечни и вооруженные силы сепаратистов были крайне малы. Вдумайтесь: кроме, пожалуй, эпизодов российского наступления на Грозный в начале войны и чеченской контратаки в августе 1996 года, когда силы чеченцев в Грозном и в остальных районах насчитывали до 6 000 человек, по общим подсчетам у чеченцев одновременно никогда не было в строю более 3 000 бойцов, то есть на каждого чеченского бойца приходилось 15 русских.
Конечно, общее число чеченцев, которые сражались в тот или иной момент войны, было гораздо больше. Тем не менее, в большинстве сражений у российских войск было огромное количественное преимущество, какого не было у французов и американцев в Индокитае, у французов в Алжире, и у советских войск в Афганистане.
Типичная проблема, с которой сталкивались организованные армии - от римлян до американских "рейнджеров", сражавшиеся с "примитивными" врагами или партизанами, - это заставить врага стоять и сражаться. Согласно максиме полковника Чарльза Каллвелла: "Тактика помогает регулярной армии, в то время как стратегия помогает врагу, следовательно, цель регулярной армии - сражаться, а не маневрировать". Но чеченцы приняли этот вызов и победили регулярную русскую армию в открытом бою.
Их победа - свидетельство того, что поскольку для отдельно взятого солдата война сводится к испытанию его духа и морали, победа "цивилизован ной" и "современной" стороны никогда не гарантирована.
Сокрушительное поражение российской армии коренится не только в неразберихе и развале в российских вооруженных силах, но и в глубоком упадке российского государства и российского общества. Однако демилитаризация российского общества - это только крайний пример (обостренный бедностью и цинизмом) глобальных процессов, идущих в современном индустриаль ном мире.
Поражение в Чечне отражает также специфические аспекты русской национальной традиции. Русское национальное самосознание, по крайней мере со времен Петра Великого, всегда зависело от двух империалистических государств, призывавших не к этнической, а к идеологической, транснациональ ной верности, одно - православию, царю и империи, другое - коммунизму и Советскому Союзу. В результате после развала советского государства способность России к национальной мобилизации резко уменьшилась. Эта слабость особенно заметна при сравнении России с некоторыми соседними с ней государствами, чья способность к такой мобилизации сформировалась в борьбе против иностранного правления. Но российские имперские традиции принесли один положительный результат: несмотря на все уродливые ужимки фашистских групп в России, этнический компонент русского национализма остается сравнительно слабым, особенно учитывая, сколько страданий русский народ перенес за последние годы. До сих пор русские видят себя нацией, возглавляющей другие нации, а не нацией (как балканские народы), изгоняющей других с целью создания этнически чистой России. Пусть так и остается надолго!
1. Истоки российского поражения
"Война - это испытание моральных и физических сил посредством последних... Можно сказать, что физические силы - не более чем деревянный эфес, в то время как моральные факторы - это драгоценный металл, настоящее оружие, тонкозаточенное лезвие". (Клаузевиц)
Стареющее и уставшее население
Глубокое военное ослабление России в конце ХХ века связано с демографическими изменениями, затронувшими все индустриальные страны, но в России приобретшими специфические постсоветские черты. Этот демографический сдвиг сказался в России в четырех основных сферах: в отношениях России с соседними государствами, особенно в Азии; в политическом поведении российского населения; в экономическом положении России и в российских вооруженных силах.
По словам Ричарда Пайпса: "В течение четырехсот лет непрерывный процесс двигал население России из центральных лесных районов в основном на восток и на юг, заставляя русских заполнять территории, населенные нациями других рас и культур, что повлекло серьезные демографические сдвиги в районах их передвижения".
К 70-м годам, однако, стало ясно, что этот двигатель заработал в противоположном направлении. В последние три десятилетия советской власти основной причиной замедления демографического роста было падение рождаемости у русских. Частично на русских (как и на украинцах, и на прибалтах) отразились общие мировые тенденции, связанные с урбанизацией, индустриализацией, общей "модернизацией" взглядов на семью, огромным ростом числа разводов и так далее. Но к этому добавились специфические аспекты советской жизни: нехватка жилья и потребительских товаров.
С конца 80-х годов рождаемость упала еще ниже: на 17% между 1990 и 1994 гг., с 13,4 новорожденных на тысячу населения до 9,3 - один из самых низких показателей рождаемости в мире. Только в первой половине 1996 года в России по ряду широко известных печальных причин умерло на 1,7 миллиона человек больше, чем родилось. Упадок здравоохранения и стандартов жизни отразился и на состоянии юношей, призванных на военную службу.
С середины 1970-х годов рост удельного веса мусульман в Советском Союзе по отношению к славянскому населению, благодаря высокому росту рождаемости первых и падению рождаемости вторых серьезно обеспокоил советское руководство и стал предметом обсуждения западных наблюдателей. В Чечне более высокая рождаемость была связана с традиционной культурой, но также и сознательно поощрялась чеченским обществом, стремившаяся восполнить огромные потери депортации и численно превзойти русских. Высокая рождаемость сыграла основную роль в восстановлении влияния чеченцев в Чечне после их возвращения из изгнания. В результате в Чечне оказалось большое число безработных молодых чеченцев, которые сыграли очевидную роль в радикализации политической ситуации в 1991 году и в чеченской национальной революции; они же составили основной контингент сражавшихся во время войны.
Возрастная структура населения оказала влияние и на политические взгляды русских. В наибольшей степени она повлияла на отношения России с ее соседями и на характер широко распространенного желания восстановить Советский Союз. Это стремление назад в СССР не было желанием националь ных завоеваний, мощи и славы, как могло бы показаться, а прежде всего - ностальгией по чувству защищенности, по стабильности и порядку, естествен ной у пожилого населения.
В ходе опроса 16 - 20 декабря 1994 года - еще до того, как потери российской стороны начали расти, только 30% респондентов высказались за "решительные меры с тем, чтобы установить порядок в Чечне". В то же время 36% были за мирное разрешение конфликта и 23% - за немедленный вывод российских войск. Через месяц, в январе 1995 года, уже 77% респондентов высказались против бомбардировок Грозного, и только 12% - "за"; 53,8% утверждали, что они всегда были против введения войск в Чечню.
Очень небольшие свидетельства энтузиазма к войне у большинства россиян появились только после кризиса с заложниками в Буденновске в июне 1995 года (вполне естественно рассматривавшегося русскими как террористическая акция). К февралю 1996 года 46% русских согласились с требованиями чеченских сепаратистов о выводе российских войск, и только 33% были за вывод войск лишь после того, как будет "восстановлен порядок", а в марте 1996 года, согласно опросу, проведенному центром Юрия Левады, за немедленный вывод войск были уже 52%.
В сентябре 1996 г. после августовского поражения и мирного договора, заключенного Лебедем и Масхадовым, 39% согласились с тем, что российское правительство должно гарантировать полное прекращение огня; 32% - с тем, что Россия должна согласиться на свободные выборы в Чечне, и 46% - что российские официальные лица, ответственные за начало войны в Чечне, должны понести наказание. Только 14% высказались за то, чтобы российские войска вновь заняли Грозный, и только 11% заявили, что российское правитель ство ни при каких условиях не должно допустить независимости Чечни.
Эти цифры показывают, что население России, столкнувшееся с реальной ценой войны, было очень мало озабочено престижем России или даже вопросом ее территориальной целостности, не говоря уже о славе империи.
Демилитаризация
На Западе, как и во всем остальном мире, написано огромное количество исследований (столь огромное, что сложно даже начать их перечень), описывающих и анализирующих эффект урбанизации и "модернизации" на социальное и демографическое поведение и обратное воздействие этого поведения на социальное и экономическое развитие. Но по причине изоляции советской науки от западной и контроля компартии над советскими научными исследованиями, разработки в этой области в Советском Союзе значительно отстали. Это - одна из причин, по которой "первобытная" точка зрения на национальные черты русских среди западных "экспертов" продержалась так долго. Другая причина - в том, что социальные изменения в Советском Союзе не были полностью признаны как модернизация, хотя на деле они были модернизацией, хотя и своеобразной отличавшейся особой жестокостью и экономически неэффективной.
В контексте поражения в Чечне важнейшим элементом модернизации в России была демилитаризация социальных установок, растущее нежелание служить в армии и нести военные потери, что на более ранней или более поздней стадии характерно для почти всех урбанизированных обществ.
Как и везде, одна из главных причин кроется в уменьшении размеров семьи. Грубо говоря, в прошлом родители, у которых было несколько сыновей (в какой бы то ни было стране), были готовы к потере сына на войне в большей степени, чем в настоящее время, когда в семье, как правило, только один сын. В Чечне я встречал женщин, искавших своих сыновей, и чаще всего это были не только их единственные сыновья, но и единственные дети. Еще один фактор - это изменение в основе семьи, также проявившееся повсеместно: переход от традиционных крестьянских семейных групп, основанных на экономических связях, к современным семьям, основанным на любви и привязанности.
Урбанизация
Важную роль в культурной демилитаризации сыграл и переход от преобладания деревенского населения к преобладанию городского, и от коллектив ного социального мира к индивидуалистическому. Многие военные эксперты в разговорах со мной говорили о распространенном представлении, что лучшие солдаты выходят из традиционных крестьян, как о мифе, и утверждали, что хорошая армия может сделать хорошего солдата из кого угодно. Внимательно слушаю их, но не верю ни одному их слову. Разумеется, можно превратить городского юношу в прекрасного солдата, но на его обучение и воспитание в нем военного духа придется затратить очень много времени и денег, чего у России, конечно, нет.
Все практические свидетельства прошлых войн показывают, что крестьяне, особенно из стран сурового климата, как Россия, - суровее, неприхотливее, послушнее и, самое важное, лучше выносят трудные погодные условия, чем горожане. Посмотрите на различные фашистские молодежные группы в России или городские банды молодежи, часть которых также любит пользоваться патриотической риторикой. Можно ли представить их сидящими неделями в траншеях под ледяным дождем, под огнем врага, и при этом сохраняющими боевой дух (если таковой у них когда-либо был)? Поэтому российская армия все еще пытается набирать в боевые подразделения деревенское население. Рядовой из колхоза под Самарой Валерий Кукаев 65-й Мотострелковой пехотной дивизии, захваченный в плен чеченцами, сказал мне с горечью: "Они думают, что мы более глупые, что мы поверим тому, что они говорят, и пойдем туда, куда нам сказано". Однако этот резерв истощается по мере того, как деревенское население в России сокращается, стареет, спивается и физически изнашивается.
Почему современные народы ведут войны
Каковы бы ни были намерения Сталина и его режима, и какова бы ни была идеология коммунистической партии, для подавляющего большинства русских солдат Вторая Мировая война не была ни империалистической завоевательной войной, ни войной, целью которой было распространение коммунизма. Из мемуаров военных и очевидцев, и из официально разрешенных, и из мемуаров диссидентов, очевидно, что это была война оборонительная, война самозащиты против врага, который стремился к беспощадному подчинению и порабощению славянских народов.
В наши дни западные комментаторы, отрицающие свидетельства упадка военной мощи России, указывают на то, как быстро Россия может восстанавливать военный потенциал: в 1939 году советская армия потерпела серьезное поражение в финской войне, но уже менее чем через два года начала крушить немецкую армию. Здесь упущено самое главное. В финской войне, как и в первые пять месяцев войны с немцами в 1941 году, советская армия терпела поражения, так как была не подготовлена, ее командный состав был ослаблен, но прежде всего - из-за отсутствия морального фактора (в отличие от финнов, защищавших свои дома и свою родину и потому показавших себя столь прекрасными бойцами). Это документально подтверждено в новом великолепном исследовании Роджера Р. Риса. Он описывает советских солдат, направляющихся на финский фронт, дезертирующих чуть ли не толпами (240 человек только из одной дивизии!), открыто угрожающих застрелить собственных командиров и поющих песни о своем нежелании сражаться. Это совершенно естественно, поскольку большинство призывников были крестьяне, в предыдущие десять лет подвергавшиеся испытаниям коллективизации, экспроприации, террора и массового обнищания.
И если, начиная с октября 1941 года, советские и особенно русские солдаты начали отражать атаки с удивительной отвагой и решительностью, то это было заслугой не Сталина и его военачальников, а Гитлера и нацистов, которые продемонстрировали свои зверские намерения в том, как обращались с военнопленными и гражданским населением. Как я писал в статье в журнале "Нэшнл Интерест" в мае 1996 года, "если бы сейчас НАТО вдруг вторглось в Россию и атаковало Москву, то после обычной неразберихи и бойни в конце концов российские боевые самолеты могли бы оказаться над Парижем и Берлином. Но ничего подобного никогда не случится".
Значение морального фактора у солдат, сражающихся против агрессора, напавшего на их Родину - наверное, наистарейшее клише в военной литературе, что, однако, не уменьшает его справедливости. Очень важно также расстояние, отделяющее солдат от дома. Даже в таких маленьких странах, как Грузия и Азербайджан, во время войн в начале 1990-х поразительно было видеть, насколько далеки люди в столичных Тбилиси и Баку от боев в Абхазии и Карабахе и как мало столичной молодежи порывалось отправиться на войну - и это несмотря на всю ту ожесточенную националистическую риторику, которую можно было часто услышать из уст той же самой молодежи; большая часть грузинских и азербайджанских солдат, которых я встречал, были из районов, непосредственно подвергавшихся атакам. Однако ни один абхазец или карабахский армянин, прикованный к своему маленькому клочку земли, откуда некуда отступать, не мог сомневаться, что он находится на линии фронта; тоже самое можно сказать и о чеченцах. При этом для русского солдата из Москвы, не говоря уж о солдате, скажем, из Новосибирска, расположенного в нескольких тысячах километров от Чечни, идея прямой военной угрозы, исходящей из Чечни его дому, казалась абсурдной.
В действительности, несмотря на миф о "генетическом империализме" русских (как выразился американский обозреватель Джордж Вилл), в течение последних ста или около того лет, солдаты российских регулярных войск не выказывали большого ожесточения в войнах, которые начались за пределами территории России (хотя, конечно, они сражались лучше, чем в Чечне). Отсутствие у обыкновенного русского солдата в конце XIX века развитого "национального самосознания" было результатом неразвитости российского общества и, прежде всего, отсутствия всеобъемлющей государственной системы образования, направленной, перефразирую Юджина Вебера, писавшего о превращении "крестьян во французов", на превращение "крестьян в россиян". Очевидно, это также сыграло ключевую роль в том, что российские солдаты не выдержали суровых условий Первой мировой войны, в распаде армии российской империи и в революции. Очень важен в этом контексте тот факт, что для русских солдат территории, на которых они тогда сражались - прибалтийские провинции, Белоруссия, западная Украина - не были Россией, хотя и входили в состав Российской империи; для них они были "Польшей" и "Германией".
В своем безразличии к "колониальным" войнам вдалеке от дома русские совсем не уникальны. Историки, подчеркивающие важность колониального соперничества в ухудшении взаимоотношений между Германией, с одной стороны, и Францией и Британией, с другой, правы; но при этом они не правы, полагая, что эти страны могли вступить в войну только по этой причине. Поразительно, но за 40 лет до 1914 года европейские державы много раз имели возможность вступить в борьбу за колонии, но каждый раз шли на попятную - в соперничестве за Египет в 1882 году, в борьбе за Афганистан в 1880-х и 1890-х, в фашодском кризисе 1898 г., в борьбе за Венесуэлу в конце 1890-х и Марокко в 1906 и 1911 гг.
Одной из причин было то, что даже самые убежденные французские империалисты не стали бы рисковать войной в Европе ради южного Судана. Но еще важнее то, что они понимали, что народ не пойдет за ними. Поколению, воспитанному на доктринах Клаузевица и все еще находящемуся под впечатлением побед армий французской революции и Наполеона, к которым добавились воспоминания о франко-прусской войне, не нужно было напоминать, насколько важен для победы моральный дух "вооруженного народа".
Партии социалистов и социал-демократов, проголосовавшие в августе 1914 года за военные кредиты, сделали это, полагая, что их национальные территории будут скоро атакованы (что касается Великобритании, то она считала, что немецкое вторжение в Бельгию нарушило и моральный принцип, и устоявшиеся старейшие и наиважнейшие интересы ее безопасности). Немецких социал-демократов часто клеймили позором за то, что они проголосова ли в поддержку войны, но они сделали это из опасений, что Россия вот-вот нападет на Австрию, что послужит прелюдией к нападению на весь немецкий мир. Однако, они никогда бы не проголосовали за войну в поддержку имперских амбиций кайзера в Марокко или Южной Африке, что прекрасно понимало правительство Германии.
Вследствие этого, европейские правительства, за редкими исключения ми, не вели колониальные войны регулярными армиями; по законам французских республик после 1870 года такая возможность вообще была полностью исключена, и основная сила в колониальных завоеваниях Франции - иностранный легион, состоял из наемников-иностранцев (во многом это относится и к колониальной армии Португалии в 1960-х и начале 1970-х гг.). Исключения подтверждают правило: правительства европейских государств, которые все же использовали призывников в колониальных или типа колониальных кампаниях, были или автократичные, полагавшие, что могут игнорировать настроения своего народа, или же они декларировали, что они защищают национальную территорию, а не империю, или же объявляли, что сражаются не с колонией как таковой, а с глобальной мировой угрозой. Тем не менее они всегда проигрывали, обычно из-за того, что призывники или их семьи (то есть электорат), или и те и другие не имели никакого желания продолжать сражаться.
Поражение русских в Маньчжурии в 1904 - 1905 годах также произошло во многом из-за непонимания простых солдат, что они делают, сражаясь с японцами в центре Китая. Французские призывники в Алжире (как и русские в Чечне) сражались на территории, которая, согласно конституции, была неотъемлемой частью Франции. Французское правительство пыталось использовать слова "мусульманство" и "коммунистическая угроза", чтобы вызвать общественную поддержку - "Jamais la marine sovietique a Mers el Kebir!" ("Советскому флоту не занять Мерс-ел-Кебир!").Но больших успехов оно не достигло. Советский Союз (еще одно автократичное государство) в Афганиста не и США во Вьетнаме вступили в войны, которые были частью идеологической борьбы. В обоих случаях вскоре обнаружилось, что у войск нет настоящей мотивации, а в США к тому же распалась общественная поддержка кампании.
Армия Британской империи, конечно, всегда была регулярной. Но только во время и сразу же после двух мировых войн британские солдаты были вовлечены в имперские задачи; и после 1945 г. одной из основных причин ухода из Индии был рост недовольства использованием призывников в качестве колониальной полиции. Бурская война также не велась силами призывников, и убежденные империалисты типа Черчилля или Киплинга оплакивали безразличие к ней британского населения, его нежелание служить и умереть за империю вдали от родины.