(На конкурс ГИА Чеченпресс)
Б1аьргаш шаьш шайх теша, лергаш нахах теша.
(Глаза верят самим себе, уши - другим людям)
Поговорка
Сумерки. Гололед. Снега за окнами внедорожника уже почти не видно. Да его и днем-то не везде можно было разглядеть: потонул под разлитым мазутом. Черные озера на когда-то белых полях – мрачная картина. Такая же мрачная, как эти кустарные нефтяные заводики.
– Забылась. Как их называют по-русскому? – спросила Эми у Николая.
– Самовары. Сами варят, что могут. А что не могут, то жгут – лишь бы другим не досталось. Жалуются, что еды не хватает, а тут, считай, золото на помойку вышвыривают. Нормально, да? … Я закурю, не возражаете?
Поначалу она ожидала, что приставленный к ней сопровождающий начнет грубить или клеиться. Но Николай, он же старшина Рябов, был обходителен, вел себя по-джентельменски и даже оказался неплохим собеседником. Вроде бы, после школы он нигде и не учился, всю жизнь прослужил в армии, но мог в нескольких словах ухватить суть любой проблемы, говорил прямо, без выкрутасов. Эми это нравилось. И веселый его характер, и спортивные плечи, и короткая стрижка, и весь его регбистский облик нравился. И вообще, он ужасно напоминал Кевина, ее старшего брата. Брат – летчик вертолетно-спасательной службы – погиб при исполнении, в горах Британской Колумбии, когда Эми было 17.
– А сколько вам лет?
– 32. Старый?
– Нет, в самый то, – и они оба засмеялись.
Приближался гигантский факел – наверное, главная скважина в округе. «'Нефтедоллары – на ветер' – хороший заголовок», – подумала Эми. – «Или нет: 'Нефтяная гарь Чечни'». В общем, надо будет подумать. В Ванкувере привыкли бережно относиться и к природным ресурсам, и к окружающей среде. Так что главреду такое понравится.
Вскоре Цоци-Юрт остался позади. Они выехали на главное шоссе, а оттуда Николай свернул на юг. Прямо на развилке их снова остановил патруль. Парень в камуфляже долго слепил ее фонарем, нервно листал ворох бумаг, врученный ему Николаем, и даже успел ткнуть ее в бок дулом автомата. Затем началась ставшая привычной викторина.
– Почему из Канады? – Потому что канадка.
– Тогда почему одета, как местная? – Чтобы внимания не завлекать.
– А почему по-русски говоришь? – Бабушка русская (это было враньем: бабушка родилась в Гданьске, русского не знала, и Эми его выучила в университете).
– А «Рейн сити хер альд» – это как понимать? – Левая газета. Поддерживаем российский политичный курс в мире.
«Странно», – думала Эми, – «столько разных патрульных, а вопросы всегда задают одни и те же. Но и это ладно – только зачем они все норовят ткнуть меня своим автоматом?».
Судя по всему, ответы не удовлетворили проверяющего. Николай отвел его в сторону, что-то доверительно объяснял. Потом они оба куда-то звонили. Потом Николай похлопал его по спине и прокричал Эми непонятную фразу:
– Таможня дает добро.
Включив зажигание, он сказал:
– Вот индюк. Всего тут без году неделя, а уже зоб раздувает. У меня нюх на таких, знаю, как их на место поставить. Но ничего: скоро доедем до места, у меня там знакомые ребята служат. Так что спокойно будет … Я, кстати, извиняюсь. Чисто из любопытства – вы ведь, не замужем, наверное?
Обычно она пресекала любые проявления флирта. Но сейчас совсем не возражала.
– Почему думаете?
– Хмм. Если бы у меня была жена или невеста, тем более – такая, я бы ее сюда не отпустил.
Эми улыбнулась: избитый приемчик, но ей почему-то было приятно.
***
Лагерь беженцев располагался в общежитии. Вроде бы, раньше тут жили рабочие цементного завода, а теперь – те, кто потерял дом в соседнем селе. Грязное месиво на полах, отбитая штукатурка на стенах, едкий вонючий запах. Слава Богу, хоть комнату дали отдельную. Правда, кроме двух двухъярусных полуразвалившихся кроватей другой мебели там не было.
– А умывальник и туалет – в конце коридора, – пояснил комендант, немолодой, хотя еще и не слишком старый человек с усталым лицом, – но на нашем этаже не работает. Надо на второй или третий. Вам сын покажет, Ваха. И если что – зовите сразу его или Умара. Это я.
Николай отправился к своим друзьям в военчасть, и Эми еще раз отметила его деликатность: ни на чай напрашиваться не стал, ни по рюмочке за мир между народами не полез предлагать, как те штабные нахалы в Ингушетии. «Приятный парень, маме бы он понравился: так на брата похож», – подумала она и тут же одернула себя:
– Но ты, дорогая, сюда не романы крутить приехала, а репортажи верстать. Так что поменьше глупостей.
***
Ночью выпал снег. Был он такой свежий и чистый, что Эми было жалко топтать его. У ворот, оживленно разговаривая и словно ожидая чего-то, толпились люди. На нее никто не обратил внимания. Она прошла вдоль ограды, вышла в какой-то переулок и вскоре оказалась у реки. Домов тут уже не было – только сараи да кучи мусора и щебня. На берегу красовалось раскидистое дерево. К нему были привязаны самодельные качели. На досточке, вцепившись в веревки и откинувшись назад так далеко, что черные волосы ее касались снега, сидела девочка. Рядом валялась розовая вязаная шапка с помпоном.
– Ты что делаешь? – удивилась Эми.
Девочка долго глядела на нее снизу вверх, потом выпрямилась:
– А ты так пробовала смотреть?
– Как?
– Ну, наоборот, чтобы все было перевернуто. Тогда и небо – другое. И лица – другие. Вот у тебя сейчас вместо рта – лоб, брови – внизу, а во лбу – рот. Смешно. Не пробовала?
Эми задумалась:
– Не вспомню. Нет, наверное.
Девочка встала с качелей:
– Я знаю, кто ты. Из-за тебя Абухановых выгнали.
– Как? Ты про о чем?
– Сказали: иностранка едет. Нужна комната отдельная. И – все. Вот в нашей комнате – шесть человек. Я, мама, папа, дедушка Умар, бабушка Айна, и брат Ваха. А сегодня гуманитарку привезут.
Девочка нахлобучила шапку на голову и, расшвыривая ногами снег, побежала к общежитию.
– Подожди, куда выгнали?
Но та уже не ответила.
***
– Да не берите вы в голову, – утешал Николай Эми. – Никто никого не выгонял. По правилам одна комната всегда остается в резерве: на экстренный случай. Если там кто-то и был, то, значит, комендант решил деньжат срубить по-тихому. Ушлый мужик. У меня нюх на таких. И сын у него мутный какой-то. Вроде, я его уже видел где-то… Но где? А девочка, скорее всего, перепутала. Или выдумала.
«Может, он и прав», – подумала Эми, – «в любом случае, завтра меня уже здесь не будет, так что комната освободится. А сегодня надо работать».
«Гуманитаркой» оказались несколько банок консервов: мясо, сгущенка и еще что-то.
– Считается, что вот этого нам должно хватить на три месяца, – пожаловалась понурого вида женщина. – Хорошо еще, во время зачистки деньги не нашли. Хоть что-то из еды купить можно.
– Но ведь зачистка делали, чтобы словить боевиков? – не поняла Эми.
– Ловили боевиков, а поймали меня с детьми, сестрой и родителями. Пока разбирались, дом снарядами повзрывало.
Умар водил ее по общежитию. Глядя на то, как эти измученные люди ютятся в своих клетушках, Эми искренне жалела их. Но то, что они рассказывали, вызывало у нее недоумение. Вот старик, который говорил, что русские солдаты продержали его в яме на морозе целую неделю. Вот мать, которая во время зачисток откупалась кольцами и серьгами: лишь бы не уводили ее дочку-школьницу. Вот муж и жена: федералы связали их сына, засунули в стог сена и подожгли. Все это не укладывалось в сознании и уж у главреда точно вызвало бы подозрение. Да, люди, сидевшие перед нею, прошли через ад. Но в этой ситуации многие склонны преувеличивать. От страха, от стресса.
– А еще от желания покрыть своих родственничков, которые к бородатым подались, – прокомментировал потом Николай. – У меня любимый герой – капитан Жиглов. Его Высоцкий играл – но вы не знаете, наверное. Так вот он говорил в кино: «Наказания без вины не бывает». Если кто-то и пострадал – значит, была причина. Так что все, что вы тут слышите, надо типа фильтровать, и не раз. Вы же видели наших солдат: люди как люди. Присягу Родине давали. Долг исполняют. А местные из нас зверей каких-то делают. Знаете, как нас тут называют? «Гаски хак» – «русские свиньи». Нормально, да? А мы за эту землю кровь проливаем. Спасаем ее от ваххабитов. Которые, между прочим, спят и видят, как бы и ваш Запад тоже изничтожить.
***
С интервью она закончила поздно вечером. Вымоталась. Хотела упасть на что-то мягкое, растянуться. Но лежать на грязном матрасе в общежитии не хотелось.
– А пойдемте в часть, с друзьями познакомлю? Это рядом, – предложил Николай. И она согласилась.
Она сидела в компании этих простых, светловолосых ребят и чувствовала себя весьма уютно. Пили чай и коньяк. Кто-то шутил, кто-то показывал фотки. Веснушчатый паренек пел под гитару, поясняя ей: «А сейчас Розенбаум», «а это 'Наутилусы'», «теперь 'Любэ'». Потом грянули хором. Правда, слава были странные: «Пусть хоть грузом 'двести'//главное, что вместе//скоро все вместе поедем мы домой».
Ей казалось, что она вернулась в школьные годы, в скаутский лагерь в горах. Нет, прав Николай: эти люди – просто люди. Верно, конечно, что их в Чечню никто не звал, но ведь и они здесь не по своей воле оказались. А это значит, что… Эми так и не успела додумать, что именно это значит. Усталость и немного коньяка сделали свое дело, и она провалилась в сон.
Проснулась она оттого, что кто-то гладил ее по голове. Она сразу поняла: Николай. И еще она поняла, что все эти три дня ждала, чтобы эти сильные руки трогали, ласкали ее. Вот так… да, крепче, еще крепче. Она обхватила его за шею, впилась ему в губы. Все было так сладко и маняще… И все же в самый последний момент она оттолкнула его от себя.
– Ты чего? Испугалась? – спросил он.
– Извини. Я хочу… Но не хочу. Слишком быстро происходит. И выглядишь ты, как мой брат. Я такое не могу.
Даже в темноте она почувствовала, что он улыбнулся.
– Ладно, будем ждать. Какие наши годы!
Он мягко поцеловал ее и встал. Оказалось, что все это время они лежали на тюфяках и одеялах, довольно умело расстеленных на полу. «Надо же – целое ложе успел соорудить», – подумала она и опять уснула.
***
Когда она открыла глаза, в комнате никого не было. В доме тоже. Она вышла во двор военчасти. Умыла лицо снегом. Странно, где же все?
Она шла берегом реки к общежитию. Белел рассвет. Впереди уже проглядывалось вчерашнее могучее дерево. Как оно называется? Похоже на дуб. Может, и есть дуб… И тут она услышала крики и ругань. Кто-то яростно матерился по-русски. А потом раздался еще один крик – явно детский. Она побежала к дереву, а добежав – застыла.
Никаких качелей там уже не было. А на веревке был кто-то подвешен за руки. Кто-то очень маленький. По розовой шапке на голове, Эми поняла, кто. На земле, опершись спиной о ствол дерева, валялся мужчина. Рядом, покачиваясь, размахивал руками военный. Несмотря на холод, он был в одной тельняшке.
– Где сын? Куда сына спрятал, падла? – орал он.
Эми подошла ближе. Военный обернулся. В ужасе она узнала в нем Николая. Точнее, от того Николая, которого она знала, в нем почти ничего уже не было. Лицо стало другим – красным, злобным – и глаза почернели совсем, одни зрачки остались. Он посмотрел сквозь нее и двинулся к стволу. Ноги плохо слушались его. Только сейчас Эми увидела, что человек под деревом был Умар. Его губы, нос, лоб – все это превратилось в сплошную кровавую рану.
Николай приставил к горлу коменданта армейский нож:
– Где он?
– Не знаю, в город вчера уехал. Он ничего плохого не делал.
Николай ударил его кулаком в подбородок.
– Не делал? Да он со своими бандюгами ребят из нашей разведроты перерезал. Но только на нем тогда борода была! А я все равно его узнал, гада. У меня нюх на таких. Понял?
– Ваха никогда на войне не был. Вчера в город уехал. Делайте со мной, что хотите, только внучку отпустите.
Все это было похоже на сон. На дикий ночной кошмар. Не исключено, что это и был сон. Но времени разбираться не оставалось. Эми бросилась с девочке, попыталась отвязать веревку.
Николай подскочил к Эми, с ненавистью толкнул ее в снег:
– Пшла тсюда, бл-дь американская.
– Nick, why are you doing this? That’s not you, Nick,[1] – повторяла она, но он не обращал на нее внимания. А вокруг стояли простые светловолосые парни, которые так душевно пели вчера.
– Старшина, – сказал один из них – тот самый, веснушчатый, что играл на гитаре. Правда, на гитаре он уже не играл, а курил, сплевывая на снег. – А, может, ты реально ошибся? Они тут все и так типа на одно лицо. А мы еще всю ночь бухали не по-детски.
– Ошибся, говоришь? А вот мы сейчас и проверим, – Николай подобрал какую-то палку с земли. Подошел к девочке. Накрутил веревку на палку, так что тело девочки еще выше поднялось над землей.
– Прикольные качельки, а? – хмыкнул он.
– Руки – больно, – заплакала та.
Николай резанул ножом по петлям ее куртки. Пуговицы слетели. Он приставил нож ей к животу.
– Дед, а давай посмотрим, чо у ней там внутри.
И тут какая-то сила подняла Эми с земли. Она кинулась на Николая. От неожиданности тот упал. Она хлестала его по опухшим щекам и в исступлении кричала:
– You’re a Nazi, you’re a goddamn freaking Nazi.[2]
Поначалу Николай даже не пытался защититься. Но когда ее уже оттаскивали, резко взмахнул кулаком. По лицу ее что-то потекло. Ее замутило. Неожиданно для себя самой она вдруг бросила этим людям услышанные случайно слова: «Гаски хак». Она даже не имела это в виду: просто слишком уж ей было худо и обидно.
И тут в руке Николая сверкнуло лезвие и молнией вспыхнуло перед ее глазами. Она почему-то не почувствовала боли. Только во рту стало солоно, но сглотнуть было нельзя, потому что вместо горла там было теперь что-то большое, холодное и страшное.
Лежа спиной на снегу, Эми успела подумать: «А ведь девочка права. Если смотреть на мир, задрав голову, то он – совсем другой. И небо – вверх ногами. И это дерево. И эти странные люди … вместо рта – лоб. И восходящее солнце … Смешно. Все по-другому в этом перевернутом мире».
А потом солнце стало валиться обратно за горизонт – и исчезло. А с ним исчезло и все остальное.
Леонид Сторч, Таиланд.