Связаться с нами, E-mail адрес: info@thechechenpress.com

МЕМУАРЫ Часть 35

К Власовскому движению среди самой русской эмиграции было разное отношение. Крайне правые и крайне левые осуждали его даже после войны, пока не выступили в его защиту Д. Ю. Далин и Б. И. Ни­колаевский. В западной печати господствовала со­ветская концепция о «предателе» Власове.

Как в отношении РОА ген. Власова, так и «нацио­нальных легионов», один советский историк, прав­да, будучи еще в СССР, написал следующее: «Те, кто поднял оружие против своей родины... ренегаты и предатели своих собственных народов» (A. Nekrich. The punished peoples, p. 9, Norton, New York, 1977). От этой оценки А. Некрич отказался в своей но­вой работе, – см. «Утопия у власти», т. II (Лон­дон, 1982).

Здесь возникает принципиальный, исторической и политической важности вопрос: правомерна ли борьба против тоталитарного, деспотического режи­ма в собственной стране, если страна находится в войне с другим государством? Послевоенная Герма­ния ответила на этот вопрос положительно – отсюда ежегодные траурные собрания, посвященные жерт­вам заговора 1944 г. против Гитлера, отсюда же и выдвижение в руководство новой Германии тех, «кто поднял оружие против своей родины» (самые известные примеры: майор норвежской армии Вил­ли Брандт из социалистов, немецкий комментатор Би-Би-Си барон Гуттенберг из христианских демо­кратов, эмигрантский публицист Герберт Венер из коммунистов).

В двух войнах с той же Германией двое русских ответили на поставленный вопрос тоже положи­тельно: Ленин и Власов. Оба организовали на немец­кие деньги, – деньги, взятые Лениным через «чер­ный ход» (об этом неопровержимо свидетельству­ют документы из архива Министерства иностран­ных дел Германии, опубликованные в Лондоне в 1958 г.), и Власовым совершенно официально – по кредитному соглашению между Германией и КОНР (Комитет Освобождения Народов России).

В ноябре 1914 года, через четыре месяца пос­ле начала войны, Ленин писал в «Манифесте ЦК РСДРП»:

«Для нас, русских с.-д., не может подлежать сом­нению, что... наименьшим злом было бы поражение царской монархии» («КПСС в резолюциях...», ч. I, 1954, с. 323).

Через семь месяцев, когда, разбив две русских армии в Восточной Пруссии, немцы через Польшу двинулись к этническим границам России, Ленин пи­сал в резолюции конференции своих заграничных организаций:

«Больше чем когда бы то ни было верны теперь слова «Коммунистического Манифеста», что «рабо­чие не имеют отечества»... Победа России влечет за собою усиление реакции внутри страны... В силу это­го поражение России при всех условиях представля­ется наименьшим злом « (там же, ее. 326, 329).

Значит, для Ленина и большевиков Россия не бы­ла «родиной» и они «при всех условиях» стояли за ее поражение и активно боролись за это – хотя Рос­сия 1914 г. Николая II представляла собой сверхде­мократию по сравнению с Россией 1941 г. (ведь большевистские газеты, журналы, книги выходили в России легально, а депутаты всех политических партий, в том числе и большевики, сидели в Госу­дарственной Думе).

Через 27 лет началась вторая война с Германией – после того как ученик Ленина, Сталин, разделил Польшу с Германией, захватил прибалтийские стра­ны, аннексировал части Финляндии и Румынии. На­чалась она в условиях, когда в России был не просто реакционный, а тиранический режим беспрецедент­ной в истории инквизиции. К началу этой войны Ста­лин уже успел:

1) по его же собственному признанию в бесе­де с Черчиллем, – уничтожить во время коллективизации около 10 миллионов крестьян как «ку­лаков»;

2)    уморить искусственным голодом в 1931-32 гг. около 5-6 миллионов украинцев; столько же и туркестанцев;

3)    убить, искалечить и загнать в концлагеря в 1937-1939 гг., во время ежовщины-бериевщины, около 8-10 миллионов человек;

а к концу войны:

4)     подверг геноциду к концу войны около трех миллионов детей, женщин и стариков из нацио­нальных меньшинств;

5)     объявил «изменниками родины» около пяти миллионов советских военнопленных, обрекая их на голодную смерть без поддержки через Красный Крест;

6)     объявил «изменниками родины» несколько миллионов русских, украинских, белорусских, при­балтийских «остарбайтеров», преимущественно де­вушек, насильственно завербованных немцами на принудительные работы в Германию;

7)     одного мусульманского населения СССР по­гибло, по данным советской статистики, от террора и голода около 6 млн. человек (подробно об этом см. «Der Islam und die mohamedanischen Vоker der Sowjetunion» von A. Avtorchanov, «Glaube in der 2. Welt», Zollikon 1980, S. 15).

Вот такова была обстановка, когда храбрый за­щитник Москвы в 1941 г., один из ближайших по­мощников Жукова – генерал Власов – пришел к выводу: только поражение этой сталинской России и заключение почетного мира с Германией спасет свободную, независимую Россию от сталинской ин­квизиции, а весь мир от коммунизма. Спрашивается: почему же тогда Ленин не изменник, а Власов изменник?

Сталин стоял у Одера, на подступах к Берлину, его башибузуки из Смерша почти свободно орудо­вали в Берлине, и перспектива попасть в их руки в третий раз – означала верную смерть. Я решил уе­хать из Берлина.

Гибель «третьей империи» застала меня на пути к кавказским беженцам в северной Италии в какой-то альпийской деревушке. Там я настиг и большую группу наших кавказцев. Дальше движения поездов не было – разбомбило железнодорожные пути. На­ши беженцы тем временем спустились с итальян­ских гор в Австрию и обосновались в долине реки Дравы под Лиенцем. Тут же рядом обосновались и казаки-беженцы. Долина Дравы стала для них «до­линой смерти». Английское правительство Черчилля-Идена выдало Сталину на растерзание десятки ты­сяч казаков и горцев с семьями, а тех, кто сопротив­лялся или пытался бежать в горы, тут же пристрели­вали. Это преступление Англии история уже занесла в анналы преступлений гитлеровско-сталинского класса. В этой массовой трагедии сыграли свою роль как обман англичан, так и самообман беженцев. Ру­ководители беженских масс – со стороны казаков генерал Краснов, со стороны горцев – генерал Сул­тан Келеч Гирей – поверили честному слову англий­ского командования, что их совместно со всеми офицерами приглашают в штаб командования для переговоров о дальнейшей судьбе беженцев, а по­везли их прямо к Советам и выдали на убийство Сталину (Краснов и Султан Келеч Гирей вместе с группой других офицеров были повешены в Москве в 1947 г.). Та же судьба постигла Власова и его штаб. Власов и члены его штаба рассматривали се­бя потенциальными союзниками западной демокра­тии в ее будущем неизбежном поединке с комму­низмом, а саму западную демократию считали не­способной выдать Сталину патриотов-антикомму­нистов, и обманулись: американцы их выдали. В том же 1947 г. Сталин повесил Власова и его сорат­ников.

В нашей небольшой кавказской группе в Альпах тоже была своя трагедия. Еще не зная о происшед­шем в «долине смерти» под Лиенцем, мы устроили совещание группы, чтобы решить, как быть дальше? В совещании участвовали члены Северокавказского Национального Комитета – его председатель Магома, Албагачиев, майор Калмук, из нечленов коми­тета – генерал Бичерахов, я (я вышел из комитета еще в 1944 г.), потом несколько армянских деяте­лей во главе с бывшим командиром Армянского легиона полковником Саркисяном. Обсуждались два предложения – создать общий Кавказский ко­митет и от его имени подать американскому коман­дованию Меморандум, что Кавказ хочет заключить с Америкой военно-политический союз и воевать с большевизмом (Магома, Саркисян), и мое: сделать себе фальшивые документы и немедленно расхо­диться по одному, по два человека. Генерал Бичера­хов долго колебался между этими двумя предложе­ниями. Каковы были мотивы первого? Те же самые, что и у Краснова, Султана Келеч Гирея, Власова: столкновение между коммунизмом и демократией неизбежно, поэтому этой демократии надо предло­жить свои услуги. Я единственный в этой группе был в курсе текущих событий. Правда, в Германии и Австрии никакие газеты тогда не выходили и ино­странные газеты сюда не доходили, но зато я систе­матически слушал передачи Би-Би-Си на немецком языке, в которых исторические заслуги Советского Союза и величие Сталина в победе над Германией превозносились до небес. Такими же были амери­канские комментарии, которые цитировались в этих передачах. Английское радио на немецком языке подготовляло людей не к конфронтации с комму­низмом, а к кооперации с ним как с русской фор­мой западной демократии. Если бы Запад думал по­вернуть оружие к концу войны против Сталина, то он принял бы предложение нового рейхсканцлера гроссадмирала фон Дёница о заключении мира с Западом и продолжении войны против Сталина. Америка и Англия ответили повторением старого требования «безусловной капитуляции Германии» как перед западными державами, так и перед СССР. Да, верно, говорил я, столкновения и конфликты между Западом и Востоком неизбежны, но не по вине Запада, а по вине Сталина. И это будет не сей­час, а через несколько лет, когда Запад сам, на собственном опыте, убедится в неограниченности аппетита Сталина на путях к мировому господству. Поэтому я был против обращения в штаб Амери­канской армии. Большинство собрания отвергло мои доводы и послало человека в американский ба­тальон, который стоял в Цель-ам-Зее, с сообщени­ем, что у нас здесь генералы и политики Кавказа и что мы вместе с американцами хотим освобо­дить Кавказ от большевизма. Придет же в голо­ву взрослым людям такая несусветная чушь! Я тут же порвал свой немецкий паспорт (в нем сто­яла моя подлинная фамилия – Авторханов) и составил себе «справку» на фальшивое имя за подписью Комитета, что я паспорт потерял. В тот же день примчались на джипах американские офи­церы. Они сообщили: большие политические вопро­сы у них решаются в штабе дивизии, который сто­ит в Зальцбурге. Поэтому надо поехать туда. Через час руководители Комитета Магома, генерал Бичерахов, полковник Саркисян, майор Калмук и лейтенант Магомет Абдулкадыров уехали вместе с американцами. Через дня три мы получили от Ахмет-Наби Магома записку, которая начиналась сло­вами: «Молитесь за нас, мы сидим в американской тюрьме»! Магома и Бичерахов отсидели по два года, а Саркисяна выдали Советам.

Годы 1945-1948 были годами большой охоты анг­ло-американо-советских борзых за нами, за «зайчи­ками», которых Советы по-чекистски называли «предателями родины», а американцы нарекли курьезным именем «displaced persons» – «ди-пи» («перемещенные лица»), не беженцы и не эмигран­ты, а «перемещенцы», которые, согласно Ялтинско­му соглашению, должны вернуться туда, откуда их «переместили», – в СССР. Начали выдавать людей целыми лагерями. Никакие доводы, что их никто не «перемещал», а они сами бежали от Сталина, и поэтому они политические беженцы и дома им гро­зит верная смерть, – во внимание не принимались. «Притчей во языцех» стал диалог между американ­ским чиновником, агитировавшим «ди-пи» добро­вольно вернуться на родину, и одним из этих «ди-пи»:

– Сталин – бандит, и в его империю я не вернусь, – сказал «ди-пи».

Чиновник, походя отвесив ему пощечину за оскорбление «главы дружественной державы», от­ветил:

– Уезжайте домой, и если вам Сталин не нравит­ся, то выбирайте себе другого человека! О, святая простота, до чего ты живуча! В этой были или небылице приблизительно вос­произведено понимание политической природы «со­ветской демократии» средним американцем во вре­мя войны и сейчас же после нее. Не лучше обстояло дело и на верхах американского правительства, как это показали конференции в Тегеране и Ялте. Уверенность в советской добропорядочности у аме­риканцев была так велика, что Рузвельт даже соби­рался после войны очень скоро увести свою армию из Европы. Когда Сталин, не без задней мысли, спросил Рузвельта, сколько времени американская армия будет находиться в Европе, то президент от­ветил: «Максимум два года». Но вот война кончи­лась. При других обстоятельствах очень осторожный и терпеливый, Сталин в послевоенной Европе про­явил опрометчивую спешку и крайнюю нетерпи­мость: он форсирует большевизацию Восточной Ев­ропы; он не хочет уходить из Персии; он предъяв­ляет претензии на турецкие земли и на контроль в районе проливов; он хочет установить контроль над Ливией, пользуясь уходом оттуда Италии; он поддерживает гражданскую войну коммунистов в Греции; он устраивает Берлинскую блокаду – все это решительно отрезвило американцев.

После войны я узнал и о подробностях траги­ческой судьбы своего народа. Ограничусь здесь на этот счет лишь некоторыми справками и свидетель­ствами.

15 января 1939 года в центральном органе советского правительства, в газете «Известия», было опубликовано следующее сообщение советского официального агентства – ТАСС: «Пятилетие Чече­но-Ингушетии». Грозный. 14 января (ТАСС). Пять лет тому назад, 13 января 1934 года, две народности Кавказа – чеченцы и ингуши, родственные по свое­му языку, культуре и быту, объединились в одну автономную Чечено-Ингушскую область. 5 декабря 1936 года область была преобразована в автоном­ную советскую социалистическую республику. Исто­рия Чечено-Ингушетии – это десятилетия кровавой борьбы свободолюбивого народа против колониза­торов...»

23 февраля 1944 года, т. е. ровно через пять лет после этого сообщения ТАСС, в течение буквально двух-трех часов, данных на сборы, поголовно все че­ченцы и ингуши Чечено-Ингушской Республики арестовываются и начинается их погрузка в арес­тантские эшелоны для отправки в неизвестном на­правлении. Еще через два года и четыре месяца – 25 июня 1946 г. – в том же центральном органе со­ветского правительства – «Известиях» был издан «Указ президиума Верховного Совета РСФСР» «О ликвидации Чечено-Ингушской советской республи­ки и выселении ее населения». Указ гласит: «Многие из чеченцев и ингушей, подстрекаемые немецкими агентами, присоединились добровольно к организо­ванным немцами формированиям и вместе с немец­кими вооруженными силами выступали с оружием в руках против Красной армии».

Официальный мотив уничтожения этого народа – коллаборация с немцами был рассчитан на неве­жество советского народа и на неосведомленность Запада. 1) Во время второй мировой войны ни разу не было ноги немецкого солдата на территории Чече­но-Ингушской республики. 2) Присоединяться к не­мецким формированиям чеченцы и ингуши и физи­чески не могли, так как на Чечено-Ингушетию не распространялся закон об обязательной военной службе. Частичная мобилизация во время советско-финской войны была отменена уже в начале немец­ко-советской войны, с освобождением от службы в Красной армии всех чеченцев и ингушей (приказ по главному командованию Красной армии от февраля 1942-го года мотивировал это освобождение тем, что чеченцы и ингуши по религиозным убеждениям отказываются есть свинину).

Ключ к истинному мотиву указа Верховного Со­вета РСФСР о выселении чеченцев и ингушей зало­жен в вышецитированном нами первом советском документе, а именно: «история Чечено-Ингушетии – это десятилетия кровавой борьбы свободолюбивого народа против колонизаторов».

Вот как описывает выселение чеченцев и ингушей один из русских студентов-очевидцев:

«В 1943 году я прибыл в г. Грозный вместе с Грозненским нефтяным институтом из Коканда, ко­торый был туда эвакуирован в 1942 году во время немецкого наступления...

Создать настоящие колхозы в Чечне собственно так и не удалось никогда. Хотя в аулах и были пред­ставители «Заготзерно» и «Заготскот» и даже кол­хозные председатели, но в действительности все вы­глядело так, как будто крестьяне являются само­стоятельными.

В горах действовали «банды», которые пользо­вались поддержкой горных аулов. После ликвида­ции Чечено-Ингушской республики газета «Грозненская правда» писала, что со времени существования советской власти «банды» на территории Чечено-Ин­гушетии убили около 20 тысяч красноармейцев и партработников.

Когда во время войны эвакуировалось в горную Чечню Грозненское военное училище, то чеченцы убили 200 человек слушателей этой школы. В конце 1943 года в городе распространился слух, что чечен­цы и ингуши будут выселены, но об этом только шептали друг другу. Во второй половине января и в первой половине февраля в Грозный начали прибы­вать в большом количестве особые части войск НКВД на трех- и пятитонных американских грузови­ках – студебекерах. В газетах появились воззвания к народу: «Приведем дороги и мосты в образцовое состояние!» или «Поддержим нашу дорогую и люби­мую Красную армию в ее горных маневрах!» Так войска заняли все горы, и каждый аул имел свой маленький гарнизон.

Наступил день Красной армии – 23 февраля 1944 года. Вечером того дня красноармейцы развели огни на площадях аулов и начали пение и танцы, Жители аулов, ни в чем не сомневаясь, собрались на это тор­жество, как зрители. Когда таким образом боль­шинство жителей собралось на площади, были арес­тованы все мужчины. Некоторые чеченцы имели оружие, и во многих местах началась стрельба. Но сопротивление скоро было сломлено. Арестованные на площадях мужчины были заперты в сараи, и нача­лась охота за теми, которые не были на площади. Вся акция была проведена в 2-3 часа. Женщины не были арестованы, но их предупредили, чтобы они запаковали вещи и вместе с детьми были готовы на следующий день к выезду.

Одновременно в Грозном была объявлена моби­лизация студентов и домохозяек, которые не были заняты на фабриках. Вечером 23 февраля в общежи­тие института пришел директор, который предло­жил всем студентам собраться к 6 часам утра у зда­ния института. Мы должны были взять пару лишне­го белья и питание на три дня. Появились также сту­денты Педагогического института. Когда собрались у Института, мы увидели много студебекеров, напо­ловину нагруженных красноармейцами. Таким об­разом мы были, по тщательно разработанному пла­ну, распределены по аулам, 20-30 человек на аул. Когда мы 23 февраля прибыли в аулы, нас удивила господствующая всюду тишина. Через полчаса после нашего прибытия на те же машины были погруже­ны, арестованные накануне, мужчины, женщины и дети. Потом они были пересажены в товарные поез­да, которые стояли наготове в Грозном. Чеченцы и ингуши были забраны все без исключения. Дагестан­цев оставили в покое, в нашем ауле их было до 7-8 человек.

Задача студентов заключалась в том, чтобы до прибытия переселенцев из Курской и Орловской об­ластей держать хозяйство в порядке. Мы должны были собирать скот, кормить его, принять зерно, ин­вентарь и т. д. В горных аулах эту акцию провели иначе. Отсюда был эваукирован весь скот и тогда сожгли аулы, чтобы лишить «бандитов» базы для су­ществования. Днями можно было наблюдать в горах горящие аулы. Одновременно была объявлена ам­нистия для ушедших в горы, если они явятся добро­вольно. Фактически некоторые из них и явились, но были также выселены...» («Прометеус», № 3, март 1949 года, Аугсбург. Издатель – Иван Тихойкий).

По свидетельству других очевидцев, определен­ная часть чечено-ингушского народа была уничтоже­на на месте (группами расстреляны), а выселили, главным образом, женщин, детей и тех из мужчин, в лояльности которых не было сомнения даже у НКВД. Из имущества только женщинам разрешили забрать ручной багаж. Ужасная трагедия продолжа­лась и в пути. Погруженные в товарные вагоны лю­ди не получали сутками не только пищи, но и воды. Так как путешествие продолжалось неделями и да­же месяцами при отсутствии какой-либо медицин­ской помощи, в переполненных вагонах, то начались массовые заболевания. По единодушному свиде­тельству уцелевших, среди депортированных уже в пути вспыхнул тиф, который скосил не менее 50% выселенцев. Власть старалась только – локализо­вать его на чеченцах и ингушах, чтобы таким «ес­тественным» образом избавиться от все еще хвата­ющихся за жизнь обреченных людей. Местному насе­лению было категорически запрещено оказывать по­мощь умирающим подачей пищи, воды или даже ме­дикаментов.

Совершенно такая же расправа была учинена над другими северокавказцами – балкарцами и карача­евцами, а также над калмыками, крымскими тата­рами и немцами на Волге.

Советский писатель, член редколлегии «Литера­турной газеты» Георгий Гулиа рассказывал о наблю­дениях своего знаменитого отца, просветителя Абха­зии, Дмитрия Гулиа и его жены в феврале 1944 г. на одной из железнодорожных станций Кавказа:

« ...Они увидели невообразимое: длиннющий же­лезнодорожный состав из теплушек, битком наби­тый людьми... Их везли куда-то на восток с женщинами, детьми, стариками. Очень грустные, убитые горем... это чеченцы, ингуши, а едут они не по доб­рой воле. Их выселяют. Они совершили «тягчайшее преступление перед Родиной»...

– И эти дети? – вырвалось у Гулиа.

– Дети едут с родителями...

– А старики и старухи?

– Со своими детьми.

...Значит высылают почти миллион! В чем все-та­ки их вина? Об этом нигде не писалось и не говори­лось» (Г. Гулиа, «Повесть о моем отце», Москва, 1962, сс. 214-215) (Подробно см. А. Некрич, «На­казанные народы», изд-во «Хроника», Нью-Йорк, 1978).

Как вели себя чеченцы и ингуши в ссылке? Вот наблюдения А. Солженицына в Казахстане: «Да была одна нация, которая совсем не подда­лась психологии покорности – не одиночки, не бун­тари, а вся нация целиком. Это – чечены.

Мы уже видели, как они относились к лагерным беглецам. Как одни они изо всей джезказганской ссылки пытались поддержать кенгирское восстание. Я бы сказал, что изо всех спецпереселенцев един­ственные чечены проявили себя зэками по духу.

После того как их однажды предательски сдерну­ли с места, они уже больше ни во что не верили. Они построили себе сакли – низкие, темные, жалкие, та­кие, что хоть пинком ноги их, кажется, разваливай. И такое же было все их ссыльное хозяйство – на один этот день, этот месяц, этот год, безо всякого скопа, запаса, дальнего умысла. Они ели, пили, мо­лодые еще и одевались. Проходили годы – и так же ничего у них не было, как и вначале. Никакие чечены нигде не пытались угодить или понравиться начальству – но всегда горды перед ним и даже откры­то враждебны. Презирая законы всеобуча и те школьные государственные науки, они не пускали в школу своих девочек, чтобы не испортить там... Женщин своих они не посылали в колхоз. И сами на колхозных полях не горбили. Больше всего они ста­рались устраиваться шоферами: ухаживать за мото­ром – не унизительно... Они могли угнать скот, об­воровать дом, а иногда и просто отнять силою. Мест­ных жителей и тех ссыльных, что так легко подчини­лись начальству, они расценивали почти как ту же породу. Они уважали только бунтарей.

И вот диво – все их боялись. Никто не мог поме­шать им так жить. И власть, уже тридцать лет вла­девшая этой страной, не могла их заставить уважать свои законы» (Архипелаг ГУЛАГ, V-VI-VII, сс. 420-421, YMCA-PRESS, Paris).

Таким образом, лишь на поприще грабежей че­ченцы оказались до конца верными марксизму-ле­нинизму: они, словно по Марксу, «экспроприирова­ли экспроприаторов» или просто по Ленину, «граби­ли награбленное». Но заставить их «уважать» свои людоедские «законы» не мог даже такой людоед, как товарищ Сталин.

На XX съезде Хрущев, думаю, по инициативе Ми­кояна, бывшего руководителя Северного Кавка­за, реабилитировал горцев и калмыков. 9 января 1957 г. была восстановлена Чечено-Ингушская АССР, восстановили автономии балкарцев, карача­евцев и калмыков. Крымские татары и волжские немцы все еще остаются в местах их депортации, хо­тя формально они и «свободны».

 

 

19. УЧАСТИЕ В ВИСБАДЕНСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ ЭМИГРАНТОВ

 

За недели три до капитуляции Германии умер Рузвельт. Новый американский президент Гарри Трумэн довольно быстро раскусил Сталина. Он спас Западную Европу от уготованной ей Сталиным боль­шевизации, а Средний и Ближний Восток от наме­ченного советского поглощения четырьмя истори­ческими актами: 1) ультимативно потребовал от Сталина уйти из Персии и распустить созданные им там советские сателлиты под названием «народные республики» Курдистана и Азербайджана, что Ста­лин и вынужден был сделать; 2) провозгласил «доктрину Трумэна», чем закрыл Сталину дорогу в Турцию и Грецию и на Ближний и Средний Восток; 3) создал «план Маршалла» по экономическому восстановлению и возрождению Европы (по этому плану получить помощь имели право и СССР и вос­точноевропейские государства, но Сталин не разре­шил) ; 4) организовал НАТО.

Таким образом Трумэн спас от Сталина, что еще можно было спасти после капитулянтской полити­ки Рузвельта и Черчилля, а сам Сталин спас нас, сво­их бывших рабов, – около одного миллиона «ди-пи» (около пяти миллионов уже было возвращено в СССР) – своей чрезмерной спешкой в агрессив­ной политике. Теперь мы, не боясь мордобития и насильственной репатриации, кричали на наших бес­численных «ди-пи»-митингах: «Сталин – бандит!» Но все это было позже. До этого здесь чекисты хо­зяйничали, как у себя дома.

В соответствии с политикой Трумэна «остановить экспансию коммунизма», Кремль меняет тоже свои методы и формы глобальной экспансии, сочетая фронтальные атаки с атаками с тыла. На первую ли­нию наступления против свободного мира вместо Красной армии выводят гигантскую тайную армию чекистов. Даже по отношению к «ди-пи» резко ме­няется чекистская тактика. Создается «Комитет за возвращение на родину» и газета под тем же назва­нием. Вдруг из «предателей родины» они превраща­ются в «дорогих соотечественников». Советские разведчики наводняют Европу и действуют по ме­тоду того пресловутого кавалера, который каждой даме, с которой он танцевал, предлагал идти с ним в постель: в 99 случаях он получал пощечину, а вот сотая, оказавшаяся охочей до авантюр, соглашалась. Этот метод вербовки КГБ применяет и до сих пор. Применялся он в массовом масштабе и среди «ди-пи». Делалось это очень просто. Чекисты навещали в СССР ваших родственников, брали от них к вам теп­лые сердечные письма с приложением семейных фо­тографий или письма от ваших бывших друзей с рекомендацией завязать полезное вам «знакомство» с подателями таких писем. Ни одного из более или менее видных «ди-пи» чекисты не оставляли без внимания: авось, один из ста клюнет. К чести «ди-пи» надо сказать, что из миллиона новых эмигран­тов чекисты заманили к себе или домой только пару десятков уголовников, которые сидели в тюрьмах за грабежи и убийства. Расскажу и о визите ко мне. Я в 1948 г., когда разогнали наш мнимый «турец­кий лагерь» в Миттенвальде, жил в Розенхейме и считал себя глубоко законспирировавшимся «тур­ком» вне досягаемости НКВД. Как раз здесь меня и настигли чекисты. Ко мне пришел немец из восточ­ного Берлина и заявил, что хочет со мною поговорить наедине. Жена вышла из комнаты. Немец вру­чил мне письмо с фотографией от бывшего нарко­ма Чечено-Ингушетиии Мариам Чентиевой, которая любезно сообщала, что мои две дочери находятся в Казахстане и там учатся. Разумеется, в письме не бы­ло сказано, почему они вместо Кавказа очутились в Казахстане, да и само письмо, вероятно, было под­ложным. Немец добавил устно: «майор Александр» из советской администрации в Берлине просил пе­редать мне, что если я нуждаюсь в деньгах, то он го­тов помочь мне. Есть у воспитанников Сталина и у его чекистов один психологический феномен, кото­рый не поддается никакому рациональному объяс­нению: сами будучи лишены элементарной челове­ческой совести и порядочности, они думают, что и остальной мир состоит сплошь из таких же социаль­ных отбросов общества, как и они. Судите сами: по­ловина моего народа уничтожена еще на Кавказе, другая его часть поголовно депортирована в пески Казахстана, в том числе мой отец, братья, сестры, жена и мои собственные дети; меня терзали пять лет в подвалах НКВД; как только меня выпустили, я добровольно перешел на сторону врагов Сталина, – и несмотря на все это, чекисты считают меня спо­собным продаться им за деньги! Такая глубокая ве­ра в продажность человеческой натуры и всесилие политического шпионажа могли родиться только у той политической организации, основоположники которой брали немецкие деньги для своих целей и со славой немецких шпионов пришли к власти. Потом по тому же шпионскому принципу устроили и свое государство, идеал которого – тотальный шпионаж всех против всех. Новый эмигрант К. Хенкин писал, что 60% еврейских эмигрантов, а ведь их было около 250 тысяч к 1981 г., вынуждены были подписывать бумагу, что они будут на Западе рабо­тать на КГБ. Конечно, тот, кто подписал такую бу­магу, просто хотел вырваться из СССР, но тут важна сама вера в продажность человека. Вернемся к мое­му немцу. Вызвать полицию или отвести его туда не было никакого смысла. Таких не только не аресто­вывали, но иногда даже и не допрашивали. Так было во многих известных мне случаях. Но он мне был важен, чтобы через него сообщить «майору Алек­сандру» мое мнение о нем и его работодателях:

– Скажите майору Александру, что есть еще на свете люди, которых невозможно купить за все со­ветское государство, превращенное в валюту, хотя лично я мог бы быть сговорчивым: если у майора есть возможность повесить на Красной площади Берия и Сталина, вот тогда я вернулся бы домой. Точно передайте эти мои слова майору. Если вы этих слов ему не передадите, он вас потом накажет, так как я собираюсь мой разговор с вами опублико­вать в свободной русской печати.

Видимо, немец все это передал. Чекистские майо­ры мне денег больше не предлагали. Как бы я ни храбрился, но благоразумие требовало, чтобы я пе­ременил адрес. Мы переехали в Мюнхен. Заодно я решил приобрести какую-нибудь профессию. Я по­ступил на двухгодичные курсы автомехаников в Ингольштадте. Где это было возможно, продолжал я и свою публицистическую деятельность. Такие воз­можности сразу после войны были очень ограниче­ны. Военные правительства в западных зонах Герма­нии (американской, английской и французской) монополизировали всю печать, и без их лицензий ни­кто не имел права издавать какие-нибудь печатные органы, даже бюллетени на ротаторе. Запрещена бы­ла всякая антикоммунистическая деятельность. Только две политические организации после оконча­ния войны продолжали свое подпольное существо­вание и издавали подпольные бюллетени. Это укра­инская организация бандеровцев, которые органи­зовали вокруг себя АБН (Антибольшевистский блок народов), и НТС. Антиподы по национальному вопросу, обе организации имели для меня свои при­тягательные стороны: АБН был бескомпромиссен в деле отстаивания права каждого народа СССР на не­зависимость, а НТС был столь же бескомпромиссен в деле организации насильственного ниспроверже­ния большевистской тирании, но обе страдали край­ней неподвижностью в тактике, что вредило их же собственной большой стратегии – русофобство АБН и великороссийскость НТС, Обе эти линии расходи­лись с моим пониманием тактики и стратегии в борьбе с большевизмом. Моим идеалом был бы син­тез национальной стратегии по самоопределению на­родов одной организации и революционной страте­гии по уничтожению тирании по всему СССР – дру­гой.

Еще в «турецком лагере» Миттенвальда я связал­ся с украинскими националистами Бандеры из со­седнего украинского лагеря, имел встречи со Стецко, договорились о сотрудничестве. Мое предложе­ние издавать на русском языке общий орган с прог­раммой организации единого фронта всех народов СССР, включая и русский народ, против большевиз­ма нашло полную поддержку. Такой журнал я и на­чал издавать вместе с одним из украинских публи­цистов, которого друзья называли за его большой теоретический талант «украинским Бухариным».

Журналу я дал название «Набат», апеллируя к памя­ти Герцена. Вышло несколько его номеров на рота­торе с серией моих статей «Философия тирании». Я там подписывался как «Суровцев». Потом со­трудничество с АБН как-то прекратилось, и мне хотелось пробиться к более широкой эмигрантской публике, читающей по-русски. Отсюда началось мое сотрудничество в русской печати. Я близко познако­мился с главным редактором тогдашнего ежене­дельника «Посев» Евгением Романовичем Романо­вым, передовые статьи которого производили на ме­ня глубокое впечатление. Там начала печататься с октября 1950 г. моя первая книга – «Покорение партии». Несколько статей по вопросам советской системы мне удалось напечатать и на немецком язы­ке в газете «Нойе цайтунг», которую издавала аме­риканская военная администрация. Там работал мо­лодой талантливый и симпатичный журналист. Он впоследствии у Шпрингера сделал большую карьеру был главным редактором газет «Бильд» и «Вельт» – Петер Бёниш, Он охотно принимал мои статьи (помню, особенно он хвалил статью о Вышин­ском) . Тем временем я усердно продолжал учиться на курсах автомехаников.

В том же 1949 году я познакомился в Мюнхе­не с известным русско-американским публицистом Д. Ю. Далиным. Это знакомство предопределило на­правление моей дальнейшей карьеры – как служеб­ной, так и литературной. Он поинтересовался, есть ли у меня что-нибудь написанное о моем опыте в СССР. Только случайно я был в состоянии ответить на этот вопрос положительно. В 1948 г. в Розенхейме один мой земляк приносит мне толстую контор­скую книгу для записей в 500-600 чистых листов (в это время нельзя было достать даже ученической тетради) и говорит:

– Абдурахман, напиши сердитую книгу о боль­шевиках!

Он был убежден, что для того, чтобы написать «сердитую книгу» о большевиках, достаточно его бумаги и моей памяти. Ведь никаких источников под руками не было, все библиотеки лежали в руи­нах, негде было достать даже простого справочни­ка об СССР. Когда я ему объяснил все это, земляк не растерялся, а двинулся на поиски «справочной литературы». Через пару дней он вернулся сияю­щим от счастья: он притащил мне откуда-то «Крат­кий курс» товарища Сталина! Он был убежден, впрочем, как и Сталин, что это есть справочник всех справочников, и мне теперь остается только приступить к делу. Это похвальное усердие земля­ка приободрило меня, и я начал писать свою пер­вую книгу на Западе. Через месяца три я исчерпал свой «бумажный фонд». Мне удалось перепечатать рукопись в двух экземплярах. Один из этих эк­земпляров я дал Далину, а другой переслал в еже­недельник «Посев». Далин заинтересовал моей рукописью Бориса Суварина, который и помог ее издать по-французски под названием «Staline аu pouvoir» (Париж, 1951). Потом она вышла по-английски, по-итальянски, по-испански.