МЕМУАРЫ Часть 36

Я дорожил этой книгой именно потому, что она вышла при жизни Сталина и, может быть, бы­ла когда-нибудь положена на его рабочий стол (ее переиздали в Америке в 1977 г.) (Hyperion Press Inc., Westport, Connecticut). Д. Ю. Далин расска­зывал мне, что во Франции она даже попала в число бестселлеров. Что же касается гонорара, то издатель заплатил мне за французское издание двести дол­ларов и за все иностранные издания двадцать фран­ков! Еще хуже поступил со мною мой издатель «The Communist Party Apparatus» Генри Регнери (Чи­каго, 1966). Он издал ее одновременно в Англии и Канаде. Согласно договору, я имел право на ре­дакционные исправления на десять процентов, но я исправлял и того меньше, только терминологию и явные искажения в переводе. При этом я имел неосторожность сообщить ему в письме, что очень важно для репутации самого же издательства не пропускать такие ошибки и что я согласен сделать эти исправления за собственный счет. И издатель, умолчав, сколько это будет мне стоить, после вы­хода книги прислал счет: весь мой гонорар удержи­вается за авторскую корректуру! Только за кар­манное ее издание другим издательством в Нью-Йорке Регнери прислал мне двести долларов. Между тем этой книгой пользовались в университетах, о ней были хорошие отзывы в научных журналах Америки, в том числе и в еженедельнике «Тайм». Я не стал судиться ни с тем, ни с другим, исходя из убеждения, что с миллионерами судятся только иди­оты. (Поведение Регнери мне было понятно: он ку­пил «копирайт» мемуаров Аденауэра за 600 тысяч долларов (тогда около двух миллионов марок) и прогорел: великий канцлер, по натуре своей дис­циплинированный прусский чиновник, был лишен литературного дара Де Голля и чужд сенсационного зуда американцев.) К тому же та эмиграция, к ко­торой я принадлежу, при всей своей бедности, не придавала никакого значения деньгам или приобре­тению известности. Для нас главное было: рассказать свободному миру, с кем он имеет дело в лице сталинской тирании.

Вернусь к своим курсам автомехаников. Новая профессия давалась мне туго. Когда от чистой тео­рии надо было переходить к практике – разбирать и собирать мотор – да еще запоминать названия ты­сяч деталей на нескольких языках (еще неизвестно было, куда удастся эмигрировать из Германии), то я вообще пришел в ужас. Но, как говорится, «взял­ся гуж, не говори, что не дюж». Я героически ста­рался преодолеть трудности новой профессии и в моем классе был не из самых последних, как вдруг получаю от жены – Людмилы Петровны – из Мюн­хена письмо: срочно, мол, приезжай домой, есть серьезное дело. Приезжаю, и жена подает мне теле­грамму от американского полковника Гоффмана. Полковник предлагает приехать в Гармиш прочесть несколько лекций о Советском Союзе в американ­ской военной школе. Я и понятия не имел, что это за школа или что я там должен читать. Зато в те же Дни газеты писали, что в Австрии выявлено несколь­ко случаев, когда какой-то американский развед­чик продавал «ди-пи» советским разведчикам. Бы­ло сказано, что виновник наказан, но от этого по­страдавшим «ди-пи» легче не было. Поэтому я ре­шил не рисковать. Купил билет не в Гармиш, а даль­ше, в Миттенвальд. Там осели некоторые наши «тур­ки», и я хотел узнать от них, слышали ли они что-ни­будь об американской школе по русским делам в Гармише? Мне сказали: да, такая школа есть, при­езжали американские студенты собирать новые со­ветские термины среди «ди-пи» в Миттенвальд. Я тогда вернулся в Гармиш и явился к полковнику. Полковник очень вежливо принял меня и сообщил, что я рекомендован ему господином Далиным, рас­сказал об общей программе школы, которая тогда называлась «Детачмент Р», и попросил меня соста­вить список тем, по которым я мог бы у них читать лекции. Я набросал приблизительную тематику, пре­имущественно историческую, а из истории советско­го периода предложил несколько политических портретов ведущих советских лидеров. Полковник Гоффман одобрил предложенные мною темы. Я приступил к чтению лекций. Я читал их по-русски, и по реакции студентов видел, что они меня хорошо понимают (в эту школу зачислялись только офице­ры и дипломаты, которые уже прошли в Америке двухгодичную подготовку по русскому языку). Ве­роятно, я имел успех, ибо в следующем, 1949, году (к этому времени школа переехала в Регенсбург) полковник Гоффман пригласил меня на штатную должность преподавателя. Он подверг меня приня­той в таких случаях проверке. Помню его первый вопрос:

– Какую форму государственного правления вы предпочитаете?

Я ответил:

– Любую форму государства, правительство ко­торого я могу критиковать, не рискуя лишиться личной свободы.

В данной мне для заполнения анкете были и та­кие вопросы, на которые я считал невозможным от­вечать правдиво, не подвергая себя опасности. Та­ких вопросов было три: моя подлинная фамилия, моя бывшая партийность, школа, которую я окон­чил. Я полковнику прямо сказал: если на эти вопро­сы обязательны письменные ответы, то мне придет­ся отказаться от столь интересной и важной для меня работы. Полковник, человек большого полити­ческого кругозора и отличный знаток той системы, от которой я бежал, нашел выход из этого затрудни­тельного положения: напишите против каждого из этих вопросов так: «на этот вопрос я отвечу устно». Я так и заполнил свою первую американскую анке­ту. Так началась моя тридцатилетняя преподаватель­ская работа в «Русском институте Американской армии», как сейчас называется эта школа. Совет­ские газеты и журналы создали вокруг этой школы миф, будто это институт подготовки шпионов и ди­версантов и ставя мое имя в центре этого мифа. Между тем «Русский институт Американской ар­мии» – самая обыкновенная по учебной программе, но уникальная в системе американского образова­ния школа повышения квалификации военных и гражданских дипломатов по русским делам. Здесь изучают русский язык и литературу, историю Рос­сии, историю и организацию советского государства, его политику и экономику, его физическую и эко­номическую географию, идеологию и структуру КПСС, то есть все те учебные дисциплины, которые изучаются во всякой нормальной советской школе. В этой школе никогда не преподавались и не препо­даются дисциплины, которые нужны для профиля разведывательной школы, здесь нет даже дисципли­ны по истории или о методах работы советской по­лицейской машины. В «Русском институте» я был профессором по политическим наукам и с самого начала и до ухода в отставку преподавал следующие предметы: 1) политическую историю России-СССР в XIX-XX столетиях; 2) историю и организацию КПСС; 3) идеологию и доктрину советского ком­мунизма. Одновременно я заведовал кафедрой политических наук и был председателем Академи­ческого Совета Института. Не прерывая препода­вательской работы, написал и защитил доктор­скую диссертацию и получил звание Dr. rer. pol. («доктор политических наук»). Однако я не забы­вал, что ушел на Запад не ради куска хлеба, а чтобы бороться с системой, превратившейся у меня на гла­зах из квазисоциалистического государства в тота­литарную тиранию, по сравнению с которой немец­кий нацизм и итальянский фашизм были полити­ческими конструкциями сущих дилетантов. Эту борьбу я мыслил себе не в качестве политического деятеля, а в роли историка Советского Союза и аналитика его политической системы. Это было и мое настоящее призвание. Я мечтал о профессии исследователя в каком-нибудь из американских исследовательских институтов по советским делам, но, как бывшему коммунисту, дорога для меня в Америку оказалась закрытой. Отпали и смелые исследовательские замыслы, которые я собирал­ся осуществить, если бы удалось работать на этом поприще. Поэтому, когда ко мне в Регенсбург при­ехал из Мюнхена Борис Александрович Яковлев (Троицкий), тогда руководитель Власовской ор­ганизации, с предложением создать совместно эмигрантский Институт по изучению СССР, я не­медленно дал согласие быть одним из его учреди­телей.

Учредительное собрание состоялось в 1950 г. в Богенхаузене в русской библиотеке. Нас было не­сколько бывших советских научных работников – Яковлев, проф. К. Штепа, проф. А. Филиппов, проф. К. Криптон, проф. Ниман, полковник Генерального штаба Советской армии Нерянин и автор этих строк. Мы торжественно объявили себя «Институ­том по изучению истории и культуры СССР». Из­брали директором Б. А. Яковлева, заместителем директора А. Авторханова и ученым секретарем В. Марченко. Позже к нам присоединились проф. Миллер, проф. Кованковский, проф. Буданов, проф. Иванов, проф. Давлетшин, доктор Шульц. Разумеет­ся, не было у нас ни помещения для Института, ни копейки денег, ни высокого покровителя или бо­гатого мецената. Было только неистощимое и ис­креннее желание рассказать Западу о теории и прак­тике советской системы, которую Запад до сих пор знал только по советским книгам, журналам и газе­там. Была у нас и нескрываемая надежда, что если мы собственными усилиями начнем делать что-ни­будь полезное и нужное для понимания советского прошлого и настоящего, то появится и меценат. Действительно, получилось так, что организация Института совпала с приездом в Мюнхен так назы­ваемой «Гарвардской экспедиции» по изучению со­ветского общества. «Экспедиция» предложила Ин­ституту сотрудничество, и мы его с энтузиазмом приняли. Но мы в своей бездонной наивности и не догадывались, что в глазах американских либераль­ных профессоров, руководивших этой «экспедици­ей», точь-в-точь как и в глазах Сталина, каждый из нас, политических эмигрантов военного времени, носил на лбу клеймо «изменника родины» и «отбро­са советского общества».

Передо мною лежит один любопытный документ хорошо осведомленного советского эксперта с ра­диостанции «Свобода», который, видно, вниматель­но изучил данную проблему. Автор подал данный документ администрации Рейгана. В нем он точно воспроизводит тогдашнюю картину: «Когда в кон­це 40-х годов, осознав угрозу, исходящую от СССР, союзники прекратили насильственную выдачу со­ветских беженцев и перебежчиков, оказавшихся на Западе, и решили искать себе в советских наро­дах союзников, группа социологов и психологов Гарвардского университета провела среди бежен­цев исследование под названием «Гарвардская экс­педиция», на предмет их использования в интере­сах борьбы с СССР. Из-за определенной политичес­кой убежденности организаторов этого мероприя­тия система опросов была составлена так, что в ней были обойдены вопросы, которые раскрывали бы политическую технологию советской власти и формы ее проявления: массовые репрессии, ГУЛАГ, номенклатурные привилегии, система тотального агентурного проникновения во все сферы жизни общества и человека... В результате подобным образом проведенного исследования «Гарвардская экспедиция» сделала соответствующие выводы: советские беженцы, а многие из них участвовали и во Власовском освободительном движении – это отбросы советского общества или немецкие коллаборанты, сотрудничавшие с нацистами ради ка­ких-то личных интересов, или бежавшие на Запад темные личности – и в том и в другом случае пре­давшие свою родину «изменники». Ясное дело, что отношение к бывшим советским гражданам, теми или иными путями попавшим на Запад, во многом определялось результатами «Гарвардской экспеди­ции»; их можно использовать для всякой «грязной» работы (пропаганды), но считаться с их мнением – недопустимо».

Вот ведя эту работу совместно с Гарвардской экспедицией, мы, Институт, оказывается, помогали ей собирать «грязь» и лить ее на самих же себя!

Через год началась политическая акция амери­канских друзей народов СССР. Весной 1951 г. в Регенсбург приехал по поводу этой акции известный американский публицист Исаак Дон Левин. У нас со­стоялась длительная беседа, во время которой он мне рассказал, что в Нью-Йорке создан «Американ­ский комитет освобождения от большевизма». В его состав входят виднейшие американские публицисты и эксперты по советским делам – Евгений Лайонс (председатель), Дон Левин, Спенсер Вильяме, Чемберлен, Роберт Келли (впоследствии председателя­ми были адмиралы Керк и Стивене, Сарджент). Программа Американского комитета была изложе­на в книге Лайонса: «Наши тайные союзники» (на­роды СССР). Это было явное доказательство, что в Америке подул другой ветер – ветер отрезвления, былая беззаботность в оценке советской политики и игнорирование политической эмиграции как потен­циального посредника между народами СССР и Аме­рикой начинают проходить. До полного понимания природы советского империализма и программы его глобальной экспансии, конечно, было еще дале­ко, но лед тронулся: думающие американцы так-та­ки додумались – советский коммунизм открыто метит в гробовщики демократии. Дон Левин расска­зывал, что он и Лайонс принадлежали к той малень­кой группе специалистов по советским делам (они оба были до войны американскими корреспонден­тами в Москве), которые еще во время войны и сразу же после нее предупреждали Америку об ис­тинных целях Сталина. Но тогда этого никто не хотел и слышать, и их статьи редко печатали.

Дон Левин был автором дюжины книг о Совет­ском Союзе. Он был и первым биографом Сталина на Западе (его книга «Сталин» вышла по-немецки в 1931 г.). Ни один западный исследователь не про­извел на меня такого впечатления по глубине знания и тонкости анализа советской системы, как Дон Ле­вин. Он был далек от университетских академиков, сочиняющих всякие модные теории, от «деидеологизации» и до «конвергенции», лишь бы доказать, что и в Кремле тоже сидят порядочные люди. Если собрать воедино псевдоученые пророчества запад­ных советологов и публицистов о перспективах развития большевизма, получится такой клубок благоглупостей, что совсем неудивительно, что за­падная политика во время второй мировой войны, основанная на советах таких «экспертов», только способствовала экспансии большевизма. Западные ученые никогда не понимали, что иррациональная природа большевизма не поддается изучению при помощи рационального метода. Большевики назы­вают свою партию партией «нового типа», свое го­сударство государством «нового типа», а свою по­литическую глобальную стратегию стратегией созда­ния во всем мире вот таких партий и государств «нового типа», а университетские либеральные про­фессора, которые в свое время толкнули Рузвельта на союз со Сталиным, теперь ударились в другую крайность и стали сочинять новые теории, что со­ветская глобальная стратегия – всего лишь повто­рение русского империализма, игнорируя тот эле­ментарный исторический факт, что русский импе­риализм по своей природе и по своим стремлениям был империализмом региональным – евро-азиат­ским, а советский империализм – интерконтинентальный, внерасовый, идеологический, а потому глобальный. Некоторые договорились даже до то­го, что идеалом русского человека от самой древ­ности было и остается духовное и физическое раб­ство и что даже само первоначальное название рус­ских – «славяне» – рабского происхождения, ибо, доказывал один из таких «специалистов по России», сам по себе этноним «славяне», «slave», означает по-английски «раб». Другой автор с серьезным видом знатока доказывал: агрессивная природа советской политики объясняется тем, что русские матери слишком туго пеленают своих младенцев. Может быть, история и не повторяется дважды, но глупости повторяются многократно. Этим объясняется то, что и ныне тоже пришли к единодушному мнению, что советская политика глобальной экспансии ниче­го общего не имеет ни с Марксом, ни с Лениным, ни с идеологией вообще. Она пошла от Ивана Грозного и от русских матерей, туго пеленавших своих детей. Даже антикоммунисты из штаба Маккарти были осведомлены о коммунизме не лучше. Один из его советников начинал свою книгу о коммунизме с утверждения: «Николай Ленин совершил в 1916 г. революцию...» Счастливый невежда из Тбилиси и тот лучше разбирался в датах, когда он простодуш­но спросил у приезжего русского: «Кацо, у вас там в России в 1917 г. была заваруха, скажи, чем она кончилась?».

Дон Левин был слишком умен, чтобы идти по этому модному в пятидесятых годах поветрию. Он знал вместе с Жан Жаком Руссо, что человек родит­ся свободным, но только потом тираны его заковы­вают в цепи рабства. Так было со всеми народами в истории. Так было и с народами в советской империи. На этом была основана и концепция Американского комитета по созданию единого фронта всех на­родов СССР для их освобождения от большевист­ской тирании внутренними силами этих народов. Дон Левин сделал мне предложение вступить в эту акцию, став во главе северокавказцев. При всем моем согласии с целями Американского комите­та, я все же считал, что я буду более полезен по ли­нии «Института по изучению истории и культуры СССР» в Мюнхене (который теперь поддерживал Американский комитет), и поэтому отклонил пред­ложение Дон Левина об участии в его политической акции. К тому же, будучи штатным преподавателем в Школе, я не мог уделить достаточно времени всем тем хлопотам, с которыми связано создание эмиг­рантского политического центра, Дон Левин был очень разочарован, но поскольку я ему обещал при­ложить лично все усилия, чтобы северокавказцы поддержали Американский комитет, то мы расста­лись друзьями. Однако все мои старания свести на­ших эмигрантских политиков старшего поколения с Американским комитетом оказались тщетными. Меня безоговорочно поддержали только бывший председатель парламента независимой республики Северного Кавказа Васан-Гирей Джабаги, генерал Л. Ф. Бичерахов, Бексултан Батырхан (впослед­ствии и Барисби Байтуган). Новая эмиграция под­держивала меня почти вся. Так как я был связан обещанием, данным Дон Левину, об организации ему северокавказской поддержки, то я созвал съезд северокавказцев, и на этом съезде мы создали Се­верокавказское антибольшевистское национальное объединение (СКАНО) с программой поддержки идеи организации единого фронта политической эмиграции из СССР. Мы начали издавать и свой соб­ственный орган – журнал «Свободный Кавказ».

В годы пребывания в Берлине, под впечатлени­ем античеловеческой национальной политики Гитле­ра в оккупированных русских районах и националь­ных республиках (Украина, Белоруссия, балтийские страны, автономные области и республики Север­ного Кавказа), с одной стороны, и в результате глубокого разочарования в западной политике безусловной поддержки Сталина, с другой, у меня выработалась собственная политическая концепция о путях освобождения народов СССР от больше­виков. Я ее начал проповедовать в Берлине, я ее продолжал проповедовать и после капитуляции Германии. Я исходил из того, что никакая внеш­няя сила завоевателей никогда не приносила и не приносит свободы чужим народам Гитлер хотел убить большевизм, но на его место поставить свой национал-социализм. Рузвельт же и Черчилль вооб­ще не хотели убить большевизм, а только умиротво­рить его, подарив Сталину дюжину чужих госу­дарств. Свобода никогда не приходила и не прихо­дит извне, свободу завоевывают изнутри. Для это­го надо создать «единый и неделимый фронт» на­родов СССР против большевизма. Эту свою кон­цепцию я изложил конспективно в первом номере журнала «Свободный Кавказ». Сколько ядовитых стрел летели в мою сторону из-за этой концепции от некоторых ура-патриотов Кавказа, объявивших меня чуть ли не изменником Кавказа. Сколько на­реканий я слышал и от русских «квасных патрио­тов», обвинявших меня в злостных намерениях «расчленить Россию», которая сейчас даже не су­ществовала. Однако тезисы, опубликованные мною тогда, кажутся мне верными и до сих пор. Позволю себе их процитировать:

«Существуют непреложные истины, которые мы должны усвоить твердо.

Истина первая: пока Сталин сидит в Москве, не бывать нам на Кавказе.

Истина вторая: путь в Тбилиси, Владикавказ, Ташкент, Киев – лежит через Москву.

Истина третья: чтобы объявить национальную не­зависимость, нужно завоевать условия для ее объяв­ления, то есть политическую свободу.

Истина четвертая: чтобы завоевать эту политичес­кую свободу, нужно разгромить и уничтожить су­ществующую в СССР политическую и социальную систему. Короче, нужно похоронить большевизм идейно, политически и физически.

В сфере своего влияния большевизм не знает ло­кальных свобод. Сегодня история подсказывает, что свобода русского народа есть предварительное усло­вие свободы других народов СССР. Будет русский народ свободен – свободны будем и мы; будет он под ярмом Сталина и впредь, – тогда уж тянуть нам это ярмо вместе. Сталинская тюрьма народов – еди­ная и неделимая. Чтобы освободить узников из од­ной ее камеры, надо взорвать крепостную стену со всей ее стражей. Вот почему большевизм враг номер один для всех. На этом, собственно, кончается наша революционная, разрушительная историческая мис­сия. На второй же день после гибели большевизма мы приступаем к нашей творческой национальной миссии – к созданию Свободного Кавказа. Одни, видимо, выйдут из состава будущей России, другие с нею будут федерироваться, третьи получат нацио­нально-культурную автономию. Но эти вопросы о национальной независимости, формах государствен­ного строя или о взаимоотношениях с бывшей мет­рополией будут решать сами нерусские народы. Во­ля этих народов должна быть священна и для рус­ских... Должны ли угнетенные большевизмом наро­ды получить право на независимость – этот вопрос вне дискуссии. Судьи Сталина и зодчие нового об­щежития находятся там, – в горах Кавказа, шахтах Украины, кишлаках Туркестана, селах Тамбова и тюрьмах «необъятной родины». Кто имеет смелость признать эти истины – является самым мужествен­ным человеком в нашу «сталинскую» эпоху. Тако­вы наши общие задачи в отношении консолидации общего единого фронта народов СССР» («Свобод­ный Кавказ», № 1, октябрь 1951, Мюнхен).

Оказалось, что эти мои «истины» не устраивали ни националов, ни русских. Националы развели де­магогию, говоря, будто я утверждаю, что националь­ное самоопределение может быть объявлено только по разрешению Москвы («дорога через Москву»), тогда как из всего контекста видно, что я утвер­ждаю другое: без уничтожения большевистской сис­темы в ее центре невозможна никакая свобода, в том числе и национальная, ибо «в сфере своего вли­яния большевизм не признает локальных свобод» насколько это соответствует действительности, по­казали последующие события в советских сателли­тах Восточной Европы: в Венгрии, Чехословакии и Польше. Только очень наивные люди в политике мо­гут представлять себе, что рядом с большевистской Россией могут существовать свободная Украина, свободный Кавказ, свободный Туркестан. Утописты и те, кто думает, что будущая свободная Россия бу­дет повторением «России единой и неделимой».

Такова была моя национально-политическая кон­цепция, когда я включился в американскую акцию и участвовал в Висбаденской конференции пяти рус­ских и шести национальных политических организа­ций. Опыт, который я получил на четырех конферен­циях в Висбадене, Мюнхене, Тегернзее, Штарнбергзее в попытках создать единый фронт эмигрантских политических организаций против советской тира­нии, очень разочаровал меня в эмигрантской поли­тике. Опыт этот, лишенный значения исторического события, все же интересен в плане политико-психо­логическом – как интеллигентные и убежденные враги большевизма могут оказаться в позиции его невольных пособников, если их захлестывает стихия великодержавного и националистического угара.

Важнейшей из наших конференций была учреди­тельная конференция в Висбадене 3-7 ноября 1951 г. В ней участвовали следующие русские и националь­ные организации:

I. Русские организации:

1. НТС (российские солидаристы) (делегаты: В. М. Байдалаков, Я. В. Буданов, Е. Р. Романов и А. Н. Артемов).

1.  Союз борьбы за свободу России (С. П. Мельгунов, Соловьев).
2.  Российское демократическое движение (А. Ке­ренский, И. А. Курганов).
3.  Союз борьбы за освобождение народов Рос­сии - СБОНР (Б. А. Яковлев (Троицкий), Г. И. Ан­тонов, Ю. Диков).
4.  Лига борьбы за свободу народов (Б. И. Нико­лаевский, В. М. Зензинов, Никитин).

II. Национальные организации:

1. 1.  Совет Белорусской народной республики (Рагуля) .
2. 2.  Азербайджанский Национальный совет (Мил­ли Бирлик Меджелиси) (Дж. Хаджибейли, Акбер, Шейх-уль-Ислам).

3. Грузинский Национальный совет (Н. К. Цинцадзе, Скиртладзе).

1. 4.  Туркестанский национальный комитет – Тюркели (К. Канатбай, А. Бердимурат, Б. Давлет).
2. 5.  Союз за свободу Армении (Сааруни, Шауни).
3. 6.  Северокавказское антибольшевистское нацио­нальное объединение (СКАНО) (А. Авторханов, Гаппо).

Конференция открылась вступительной речью Исаака Дон Левина, представителя «Американского комитета освобождения от большевизма» с призы­вом создать единый фронт народов СССР против большевистской тирании. Потом развернулись длин­ные прения, кого избрать председателем конферен­ции. Вносились предложения избрать двух председа­телей – одного русского, другого национала. Пред­ставитель делегации НТС Е. Р. Романов предложил избрать одного председателя и выдвинул таковым Цинцадзе. Предложение приняли единогласно. Это великодушие со стороны русских националы сочли за счастливое предзнаменование.