МЕМУАРЫ Часть 14

Это было в то время, когда из-за преступной по­литики Сталина Гитлер совершенно легально, пар­ламентским путем, рвался к власти. На верхах пар­тии, да и в самом Коминтерне, были люди, хорошо знавшие западные условия, обстановку в Германии и военно-стратегические расчеты Гитлера, и они (в их числе были и Луначарский с Радеком) предуп­реждали Сталина: «Гитлер – это война», и един­ственно, чем можно предупредить и Гитлера и вой­ну – создать широкий «единый фронт» коммунис­тической и социал-демократической партий против национал-социалистической партии Гитлера. В одном из выступлений на Курсах марксизма заведую­щий агитпропом ЦК А. Стецкий сообщил нам то, что Сталин сказал на этот счет – национал-социалисты и социал-демократы не антиподы, а близнецы: первые – «национал-фашисты», вторые – «социал-фашис­ты». Поэтому проповедующие «единый фронт» с со­циал-демократами проповедуют союз с фашизмом вообще. Для нас, доказывал Сталин, главным вра­гом была и остается международная социал-демо­кратия, в первую очередь – немецкая. Приход Гит­лера к власти, разъяснял Сталин, будет означать не войну, а обострение классовой борьбы и ускорение пролетарской революции в Германии. Я не знаю, на­сколько такая установка Сталина была популярна в самой немецкой компартии, но ее представитель в Коминтерне Фриц Геккерт повторял эту же концеп­цию в брошюре, выпущенной в Москве накануне прихода Гитлера к власти. (Я хорошо запомнил ее содержание, так как мы пользовались ею как учеб­ным материалом для перевода на русский язык.)

Так вот, в этих условиях Луначарскому, который явно не был согласен в данном вопросе со Стали­ным, ничего не оставалось, как философствовать на отвлеченные темы, чтобы не нарваться на сталин­ские подводные рифы. По этой же причине он был более конкретен в анализе центробежных сил в Британской империи. Тогдашняя официальная пар­тийная философия гласила: мир идет навстречу «второму туру войн и революций». Луначарский пророчествовал: в результате от Британской коло­ниальной империи останется только одна островная Англия. Само по себе одно только существование Советского Союза – залог этого (в связи с этим я вспоминаю, что рассказывал мне один туркестанский деятель Р. Назар о своей беседе с П. Неру. Ког­да представитель Туркестана спросил Неру, почему Индия так тесно сотрудничает с последней колони­альной империей – с СССР, – то Неру ответил: «Своей независимостью мы обязаны существованию Советского Союза»). Феноменальная вещь челове­ческая память: во-первых, далекие события она лучше фиксирует, чем ближние, во-вторых, она, сор­тируя события, щедра на удержание совершенней­ших мелочей – так запомнилась мне одна деталь в речах Луначарского: мы все произносили фамилию тогдашнего английского премьера Макдональда с неправильным ударением, впервые от Луначарского я узнал, что фамилию Макдональда надо произно­сить с ударением на «о».

По своей общей культуре Сталин стоял куда ни­же любого из перечисленных мною ораторов, да и оратором он был ниже всякой критики. Этим, на­верное, объяснялось, что ЦК партии никогда не по­ручал ему выступать на митингах во время револю­ции и гражданской войны. Будучи членом Совета рабочих и солдатских депутатов с марта 1917 г., он умудрился принимать руководящее участие по пре­вращению этого Совета в легальный орган больше­вистского восстания, ни разу не выступив на его почти ежедневных сессиях. Здесь постоянно высту­пали все лидеры большевиков, кроме Сталина. На съездах партии после Октября он выступал только в тех случаях, когда ему поручалось делать доклад на его специальную тему – о национальном вопросе и-или отчитаться об оргработе ЦК, но в прениях и дискуссиях других съездов, какие бы там важные и спорные вопросы ни обсуждались, он не участвовал. Так, на съездах партии, обсуждавших ратификацию сепаратного мира с Германией (1918), разногласия с «военной оппозицией» (которую он поддерживал исподтишка) (1919), разногласия по профсоюзным делам (1920), разногласия с «децистами» и «Рабо­чей оппозицией» и введение в партии «осадного по­ложения» в виде резолюции Ленина «О единстве партии» (1921), при окончательной ликвидации «Рабочей оппозиции» и избрании его самого гене­ральным секретарем, – Сталин в прениях ни разу не выступал, хотя по всем названным вопросам быва­ли острейшие дискуссии и разногласия. Зато всегда голосовал с Лениным, кроме тех заседаний ЦК на­кануне Октябрьского переворота, когда Ленин предлагал начать восстание еще в сентябре – тут он голосовал против Ленина, за Троцкого: оттянуть восстание до открытия II съезда Советов (25 октяб­ря 1917). Поэтому неудивительно, что имя Сталина редко появлялось в печати, и кто он такой, откуда взялся, какова его истинная роль, даже в самой пар­тии знали только на ее верхнем этаже. Там говорили о Коба, и этим было сказано все.

Может быть, была и другая причина неучастия Сталина в прениях: на всех съездах партии до само­го сталинского переворота и докладчики и ораторы говорили без шпаргалки, без письменного текста, импровизируя свои выступления по заметкам. Ста­лин не был мастером импровизации – он умел гово­рить только по заранее составленному тексту, кото­рый, правда, в отличие от нынешних вождей партии, писал сам. Не умея импровизировать, он вообще за­претил на съездах партии вольное ораторское искус­ство. Каждый оратор должен был выступать по зара­нее представленному в ЦК написанному тексту. Ни­зы последовали этому новому правилу уже добровольно и не без умысла – когда «бдительность» в партии достигла уровня абсурда, то за каждое не­удачное выражение иди двусмысленное слово лю­дей начали «обрабатывать» как «уклонистов» или «примиренцев». Вот тогда партийные ораторы пред­почитали даже на общих партийных собраниях не говорить, а читать готовые тексты, чтобы таким об­разом «застраховать» себя от «уклона». Поэтому в КПСС и сегодня нет ни одного оратора, а есть лишь чтецы чужих текстов наверху, своих текстов внизу партии.

Эта новая сталинская школа «чтецов-ораторов» обезличила таланты, но зато заковала в цепь не толь­ко возможное проявление какого-либо неконтро­лируемого свободомыслия в партии, но и творчес­кую мысль, даже ортодоксальную. Дар слова и та­лант оратора важны в странах парламентской демо­кратии. Там выдающиеся ораторы и делают выдаю­щуюся карьеру. При советском режиме действуют другие законы. Здесь – обезличивание талантов, унификация мысли, бюрократизация идей. Здесь мудрость и величие сосредоточены в одном месте – в партаппарате, а привилегия их проявлять в одном лице – в генсеке. Он возвышается над всеми, как маяк. Каждый должен ориентироваться по этому маяку, но никто не посмеет по нему равняться, а кто попытается его превзойти, тот провалится в бездну. Сколько таких провалов мы видели, от Ле­нина и Сталина до Хрущева и Брежнева!

Я был свидетелем рождения новой школы «чте­цов-ораторов» и несколько раз сам писал доклады для нашего секретаря обкома партии Вахаева, прав­да, не по службе, а по дружбе. Но истинный смысл новой школы стал мне понятным не тогда, когда я впервые послушал Сталина, а гораздо позже. Первое впечатление от его выступления в ИКП 28 мая 1928 г. было неважное: у него не было главного фи­зического инструмента, необходимого оратору для успеха – металла в голосе. Его глухой, как бы при­давленный голос не трогал, а наводил уныние. Он, казалось, говорил животом, как чревовещатель. Медлительность и большие паузы между предложе­ниями вызывали нетерпение. Это, вероятно, помо­гало оратору сглаживать свой грузинский акцент, но раздражало слушателя. Отсутствие эмоциональ­ной нагрузки в речи делало его выступление сухим и скучным. Это был не боевой оратор, а тишайший проповедник. Так, по всем внешним признакам классического ораторского искусства, Сталин был безнадежным антиоратором. Зато в речах и докла­дах Сталина красной нитью проходит единая и целе­устремленная линия, поставленная на службу его концепции власти. Сталину не было чуждо чувство юмора – дефицитная черта в характере тиранов, – однако даже его анекдоты в речах, редкие, но мет­кие, тоже выполняли служебную функцию: они би­ли в цель.

На XII съезде (1923), когда Ленин боролся со смертью, а его ученики – за его наследство, отчет ЦК, который обычно делал сам Ленин, был разбит на две части: политический отчет ЦК сделал Зиновь­ев, а организационный отчет ЦК – Сталин. Сравни­вая оба доклада, делегаты съезда говорили, что раз­веселый балагур Зиновьев занимался болтовней, а вот скучный Сталин сделал умнейший доклад. Вот как раз в этом организационном, «техническом» докладе Сталин впервые изложил в развернутом ви­де свою концепцию «тоталитарной партократии».

Центральной идее этой концепции – как покорить человека государством, государство партией, пар­тию аппаратом, аппарат вождем – было подчинено каждое слово в речах и писаниях Сталина. Это поко­рение началось с введения нового государственного крепостного права – с коллективизации крестьян­ства. Ее программу и изложил Сталин сначала 28 мая 1928 г., а потом 27 декабря 1929 г. Тогда никто не знал, во что все это развернется и каковы будут человеческие издержки. Предыстория доклада Ста­лина поясняет, почему ему так легко удалось про­вести эту чудовищную акцию, которую он сам на­звал новой «революцией сверху», равной по своему значению Октябрьской революции.

Когда я впервые слушал Бухарина – в 1928 г. в ИКП – ему было 40 лет. Когда в 1938 г. Сталин его расстрелял, ему было 50 лет. Но он казался мне уже в 1928 г. стариком, может быть, из-за бородки и лы­сины. Я его ни разу не видел в костюме с галстуком или одетым по тогдашней «партийной» моде в «ха­ки а ля Сталин», – а только в рубахе-косоворотке, пиджаке и козырьке. Он не был похож ни на одного из слышанных мною большевистских ораторов. Он скорее походил на университетского профессора, – но не на сухого рутинного академика, бесстрастно излагающего много раз им же разжеванные научные истины, а на живого и острого полемиста, опровер­гающего как раз эти истины. Он учился в Москов­ском университете, слушал в 1912 г. лекции знаме­нитого Бем-Баверка в Венском университете, здесь же подготовил свою первую теоретическую работу «Политическая экономия рантье», когда ему было всего 24 года. Тогда же в Австрии Бухарин впервые встретился с Лениным и Сталиным. По поручению Ленина Бухарин помог Сталину написать его работу «Марксизм и национальный вопрос» (все цитаты Сталина из Отто Бауэра и Карла Реннера были пе­реведены с немецкого Бухариным). Бухарин пре­клонялся перед умом Ленина и мужеством леген­дарного тогда «Кобы», но оставался всегда крити­ческим и независимым в теоретических вопросах, – качества, которые Ленин в нем очень ценил, а Ста­лин столь же презирал.

Близкие ему люди находили его как политика слишком мягкотелым, сентиментальным. Ленин имел случаи отметить характерные черты своих уче­ников: Бухарина за мягкость характера Ленин срав­нивал с воском, а о Сталине выражался иносказа­тельно: «Сей повар может готовить только острые блюда»! Ленин находил у Бухарина-марксиста один недостаток, о котором и написал, – что Бухарин «никогда не понимал вполне диалектики».

Чтобы понять истинное значение этой ленин­ской критики, надо представить себе, что же та­кое диалектика в понимании большевизма. Это не знаменитая гегелевская диалектика. Диалек­тика в философии большевизма есть чистейшая софистика, по которой антиподы: черное и белое, зло и добродетель, ложь и правда имеют «диалек­тическую» способность менять свои свойства или трансформироваться одно в другое, если это тре­буется обстоятельствами времени и интересами цели. При Ленине мы видели только цветы этой «диалектической» софистики, ягоды вырастил Ста­лин. Люди типа Бухарина пасовали перед такой «диалектикой». Один пример непонимания Буха­риным «ленинской диалектики» является сегодня актуальным, в связи с историей профсоюза «Соли­дарность» в Польше.

В Программе партии 1919 г. Ленин, чтобы выиг­рать гражданскую войну, записал, что власть на про­изводстве постепенно перейдет в руки профсоюзов. Когда война была выиграна, Ленин от этого тезиса отказался, но Бухарин, совершенно не «диалекти­чески», требовал, в согласии с Программой, переда­чи власти на производстве в руки профсоюзов и да­же провел соответствующую рекомендацию на пле­нуме ЦК от 7 декабря 1920 г. (о введении «рабочей производственной демократии»). Ленин, возмуща­ясь «недиалектичностью» Бухарина, говорил: «Если профсоюзы, то есть на 9/10 беспартийные рабочие, назначают управление промышленностью, тогда к чему партия?» (Шестой съезд РСДРП (б), 1958, Москва, с. 92). Однако наиболее кричащее «непони­мание диалектики» Бухарин выказал при Сталине.

В названном выше докладе Сталин подчеркивал: окончательно решить проблему хлеба можно, толь­ко охватив всю страну колхозами и совхозами, а когда один слушателей спросил: «Если крестьяне не пойдут в колхозы добровольно, то стоите ли вы на точке зрения насильственной коллективизации?», – Сталин ответил словами Ленина: «Диктатура проле­тариата есть неограниченная власть, основанная на насилии».

Месяца за два до этого Бухарин читал в ИКП цикл лекций «Аграрная политика партии и коопера­тивный план Ленина». Основная мысль лекций бы­ла прямо противоположна сталинской интерпрета­ции знаменитого «Кооперативного плана» Ленина: путь к социализму в деревне лежит через доброволь­ную кооперацию, и этот путь исключает насилие.

Крестьян надо убедить в преимуществе крупного социалистического землевладения на практических примерах. Кто стоит за насильственную коллективи­зацию, тот порывает с ленинизмом и играет в аван­тюризм. Ленин завещал нам «архиосторожность» как раз по отношению к крестьянству, ибо, говорил Ленин, высший принцип диктатуры пролетариата –это союз рабочего класса с трудовым крестьян­ством. Эти лекции, застенографированные, ходили по рукам слушателей, когда Сталин делал свой доклад. Значительно позже мы узнали, что доклад Сталина и был косвенным ответом Бухарину. Кро­ме того, Бухарин считал нэп, ссылаясь на Ленина, экономической политикой, рассчитанной на целый исторический период, а Сталин считал его тактичес­ки вынужденным эпизодом, передышкой для под­готовки нового «наступления социализма по всему фронту», тоже ссылаясь да того же Ленина.

Кто же был прав? Почти все считали тогда, что ин­терпретация Бухариным ленинского «кооперативно­го плана» отвечает духу ленинизма в крестьянском вопросе, а Сталин бессознательно искажает точку зрения Ленина и поэтому грубо ошибается. Теперь-то мы знаем, что не умеющий «диалектически» ду­мать Бухарин тактику Ленина принял за стратегию, а «диалектик» Сталин действовал так, как собирал­ся действовать и Ленин в будущем. Разница, может быть, была в темпах и методах, но не по существу дела.

Разные интерпретации «кооперативного плана» Ленина в докладе Сталина и лекциях Бухарина пред­вещали новую бурю на верхах партии. Еще 13 фев­раля 1928 г. Сталин от имени Политбюро ЦК сделал ясное и категорическое заявление: «Разговоры о том, что мы будто бы отменяем нэп, вводим прод­разверстку, раскулачивание и т.д., являются контр­революционной болтовней... Нэп есть основа нашей экономической политики, и остается таковой на длительный исторический период» (Сталин, Соч., том 11, с. 15). Доклад Сталина в ИКП от 28 мая того же года явно противоречил этому заявлению. Где же правда?

Правда выяснилась на теоретической конферен­ции ИКП и Комакадемии в июле 1928 г., скоро пос­ле июльского пленума ЦК, где обсуждался тот же вопрос о судьбе нэпа. На этой конференции доклад­чиками выступали известные деятели «бухаринской школы» Марецкий и Бессонов. Приглашенный на конференцию сам Бухарин только отвечал на вопро­сы Участники конференции были в курсе острых столкновений между Бухариным и Сталиным на этом пленуме, так как читали стенографический от­чет пленума. Введенные с 1926-1927 гг. так называ­емые «экстраординарные меры» на хлебозаготов­ках, то есть безвозмездная конфискация у крестьян хлебных излишков, уже означали фактическую лик­видацию нэпа. Сталин в речи 9 июля заявил на пле­нуме ЦК: 1) так как отживающие классы добро­вольно своих позиций не сдадут, то неизбежно обо­стрение классовой борьбы; 2) «экстраординарные, или чрезвычайные меры» неизбежны и дальше; 3) нет других источников финансирования индуст­риализации, как «брать нечто вроде дани», сверхна­лог с крестьянства; 4) нет другого выхода получе­ния товарного хлеба, как превращение крестьян­ских хозяйств в колхозы (Сталин, Соч., т. 11, сс. 159,172, 181).

На это Бухарин ответил в речи 10 июля: «...Проблема настоящего времени состоит в том, чтобы устранить опасность раскола со средним крестьянством, которая сейчас существует. Ни в коем случае мы не должны отожествлять «экстраординарные ме­ры» с решениями XV съезда... Вообразите себе, что вы пролетарская власть в мелкобуржуазной стране, но вы толкаете насильственно мужика в коммуну. Но тогда вы будете иметь восстание мужика, руко­водимое кулаком. Мелкобуржуазный элемент вос­станет против пролетариата и в результате жестокой классовой борьбы пролетарская диктатура исчез­нет. Этого вы хотите?

Сталин: Страшен сон, да милостив Бог (смех) ... Бухарин: Мы ни в коем случае не должны вер­нуться к практике расширенного воспроизводства экстраординарных мероприятий. Косиор: Это верно. Лозовский: Но это не зависит от нас. Бухарин: Большей частью это еще зависит от нас. Поэтому центром нашей политики должно быть сле­дующее: ни при каких условиях не допускать угро­зу для смычки (между рабочим классом и крестьян­ством. – А. А.). В противном случае мы не выпол­ним политического завещания Ленина» (Из Стено­графического отчета пленума ЦК, июль 1928 г., Ар­хив Троцкого).

Брать «дань» с крестьянства, говорил Бухарин, это политика не Ленина, а Чингисхана (недаром Бу­харин сказал, что Сталин – это «Чингисхан с телефо­ном»).

На теоретической конференции как раз и диску­тировался весь этот комплекс вопросов, которые разбирались на пленуме. Конечно, многое из того, что там говорилось, улетучилось из памяти, но, как обычно в таких ситуациях, память сохранила не­обычное и скандальное. Началось с того, что кто-то из аудитории предложил включить в повестку дня конференции новую тему – «концепцию правого оппортунизма школы Бухарина». Когда председа­тельствующий заявил, что такой «школы» нет и по­этому нет и ее концепции, то совершенно неожидан­но раздались громкие протесты против произвола председателя. Когда решили поставить вопрос на го­лосование, то выступил от имени ЦК А. Стецкий (тогда зам. зав. агитпропом) с поддержкой предло­жения. Это крайне удивило всех: ведь Стецкий чис­лился в первых учениках Бухарина. В ЦК он тоже был выдвинут Бухариным. Однако конференция большинством голосов провалила предложение. Тогда вышел на трибуну Стецкий и от имени ЦК объявил конференцию распущенной, как антипар­тийное собрание. Последние слова утонули в шуме. Со всех сторон в адрес Стецкого кричали: «Хамеле­он», «Каин», «Тушинский вор». Бухарин спокойно наблюдал за всем этим и не обмолвился ни одним словом. Он первым покинул зал. Разошлась и кон­ференция.

Трагедия всех антисталинских оппозиций внутри партии заключалась в том, что они, начиная с Троц­кого («левая оппозиция»), Зиновьева и Каменева («новая оппозиция») и кончая Бухариным («пра­вая оппозиция»), были сильны знаменитым рус­ским «задним умом». Когда Ленин предложил снять Сталина с поста генсека и сохранить Троцкого, то Зиновьев и Каменев составили со Сталиным извест­ную заговорщицкую «тройку» в Политбюро и про­тив Троцкого, и против 2Завещания» Ленина. Та­ким образом спасли Сталина и скрыли от партии «Завещание» Ленина. Когда под влиянием растущей критики внутри партии сам Сталин предложил (два раза!) уйти в отставку с поста генсека, то те же Зи­новьев и Каменев плюс Троцкий (!) отклонили от­ставку Сталина. Разумеется, предложение отставки Сталина было чисто дипломатическим трюком, но им можно было воспользоваться, чтобы предупре­дить собственную гибель и будущую тиранию (ведь Троцкий пишет, что они – Зиновьев, Каменев и он сам – еще в 1925 г. угадали в Сталине человека, спо­собного организовать против них террористические акты, чтобы заложить основу будущей тирании). Когда в 1925 г. вся ленинградская партийная орга­низация – организация, которая руководила Ок­тябрьской революцией, – предложила на XIV съез­де снять Сталина, то «крупнейший теоретик» и «лю­бимец партии» Бухарин, глава советского прави­тельства Рыков, лидер советских профсоюзов – но­сителей «диктатуры пролетариата» – член Политбю­ро Томский спасли Сталина с молчаливого согласия самого Троцкого (Троцкий сидел в президиуме съезда и не поддержал ленинградскую делегацию во главе с Зиновьевым и Каменевым). Но вот прошел только один год, и Троцкий в 1926 г. создает «блок объединенной оппозиции» вместе с Зиновьевым и Каменевым. А Сталин, укрепившись у власти путем натравливания их друг на друга, торжествует побе­ду, да еще открыто издевается над своими незадач­ливыми противниками – на пленуме ЦК он называ­ет «объединенный блок» «блоком оскопленных», а лидеров блока – «генералами без армии». Решаю­щую роль в разгроме «объединенного блока» игра­ет союз новой «тройки» в Политбюро – Сталина, Бухарина, Рыкова.

Прошло только два года, и Сталин сообщает им: мавры сделали свое дело, мавры могут уходить! И вот тогда только Бухарин бежит к Каменеву и пред­лагает ему новый «блок». Интересны мотивы Буха­рина. Вот отрывок из архива Троцкого о беседе Бу­харина с Каменевым:

«Мы чувствуем, что линия Сталина гибельна для революции. Разногласия между нами и Сталиным во много раз серьезнее, чем разногласия, которые мы имели с вами. Рыков, Томский и я согласны в сле­дующем: было бы куда лучше, если Зиновьев и Ка­менев были бы в Политбюро вместо Сталина. Я со­вершенно откровенно говорил об этом с Рыковым и Томским. Я уже несколько недель не разговариваю со Сталиным. Он беспринципный интриган, который любое дело подчиняет интересам сохранения своей собственной власти. Он меняет свои теории в зави­симости от того, от кого он хочет избавиться»... (из архива Троцкого, везде мой обратный перевод из «Documentary History of Communism», ed. by R. V. Daniels – А. А.). Но удивительное дело: явно одер­жав победу над Сталиным на июльском пленуме, Бухарин и не думает бороться за устранение его от руководства партией. В самом деле, пленум принял резолюцию, предложенную Бухариным. В ней сказа­но: «1) «чрезвычайные меры» («экстраординарные меры») носили временный характер и не вытекали из решений XV съезда; 2) нэп останется в силе... и борьба с кулачеством должна вестись отнюдь не ме­тодами раскулачивания и поэтому необходима: не­медленная ликвидация практики обхода дворов, не­законных обысков...» («КПСС в резолюциях...», ч. II, 1953, сс. 395-396). Бухарин знает, что, допус­тив принятие такой резолюции, Сталин лишь маневрирует, но выводы отсюда делает странные. Вот про­должение беседы с Каменевым:

«Теперь Сталин сделал концессии, так что он мо­жет заткнуть нам глотки. Мы это понимаем, но он маневрирует так, чтобы представить нас в качестве раскольников. Вот его линия на пленуме: 1) капита­лизм развивается за счет колоний, займов и эксплу­атации рабочих. Мы не имеем ни колоний, ни зай­мов, поэтому мы должны брать «дань» с крестьян­ства; 2) чем больше растет социализм, тем выше и больше будет сопротивление против этого... Это же идиотская безграмотность. 3) Поскольку необхо­димо брать «дань» и будет расти сопротивление, мы нуждаемся в твердом руководстве... В результате мы стали на путь создания полицейского режима... С такой теорией любое дело можно загубить... Ле­нинградцы (Киров! – А. А.) в основном с нами, но они пугаются, когда речь заходит о возможности снятия Сталина... Наши потенциальные силы огром­ны, но 1) средние члены ЦК до сих пор не понимают глубины разногласий, 2) велик страх расколов. По­этому, когда Сталин уступает нам в отношении «чрезвычайных мер», то он затрудняет наши атаки против него. Мы не хотим быть раскольниками, в этом случае он быстро расправился бы с нами» (Ар­хив Троцкого, сс. 308-309).

Бухарин и бухаринцы боялись быть обвиненными в раскольничестве, хотя на том же пленуме, по сло­вам того же Бухарина, «Томский в своей последней речи ясно доказал, что раскольником является именно Сталин» (там же). Выводы? Через недели три после беседы с Каменевым Бухарин, Рыков, Томский вместе со Сталиным подписывают следую­щее заявление на имя Коминтерна: «Нижеподписавшиеся члены Политбюро заявляют..., что они самым решительным образом протестуют против распро­странения каких бы то ни было слухов о разногла­сиях среди членов Политбюро ЦК» («КПСС в резо­люциях...», 1953, ч. II, сс. 438-439).

Обвиняя Сталина в «маневрировании» и «бес­принципности» в политике, Бухарин не умеет ни ма­неврировать, ни быть верным собственным принци­пам. Подписывая одной рукой заявление на имя Ко­минтерна об отсутствии разногласий в Политбюро, Бухарин, Рыков, Томский через шесть месяцев – 30 января 1929 г. и 9 февраля того же года – подпи­сывают другой рукой документы на имя ЦК, в ко­торых сообщают об острых разногласиях в Полит­бюро уже с 1927 г. Великий мастер маневрирования Сталин в ответ оглашает вышеприведенное секрет­ное заявление членов Политбюро на имя Коминтер­на и, сличая его с новыми документами бухаринцев, обвиняет их, в свою очередь, в политическом дву­рушничестве и партийной беспринципности. Сталин, продолжая маневрировать, уводит дискуссию от су­щества темы, чтобы перейти в контрнаступление с выгодных ему позиций. Он выдвигает против буха­ринцев как раз те обвинения, которых они боялись как черт ладана: обвинения в раскольничестве. За­явление «трех» от 30 января и 9 февраля, в которых Бухарин, Рыков и Томский предлагали свои отстав­ки из-за невозможности поддерживать губительную политику Сталина, Сталин объявил попыткой рас­колоть партию. Сталин предлагает новому пленуму ЦК отклонить отставки бухаринцев, создать нор­мальные условия для их работы, чтобы избежать раскола! Новым маневром «миротворца» Сталин убеждает пленум, что он хочет мира любой ценой, а вот бухаринцы хотят раскола из-за надуманных об­винений по адресу его личности. Это производит свое впечатление. Пленум хвалит «миролюбие» Ста­лина и призывает бухаринцев к совместной «друж­ной» работе со Сталиным.

Тактика Сталина ясна и последовательна – под­менить, пользуясь его же терминологией, – полити­ку политиканством, свести борьбу за политику к личным капризам бухаринцев, политические об­винения против своей политики – к попыткам рас­кола, разоблачения, что не партия правит страной, а наемные чиновники партаппарата – клеветой на партию, отстаивание политики нэпа – попыткой реставрации капитализма... Уже обвинения Бухари­на, что Сталин всегда маневрирует и все действия его подчинены интересам сохранения власти, пока­зывают, до чего Бухарин наивен, как политический стратег. Искусное маневрирование в политической борьбе – такое же легитимное средство, как манев­рирование воюющих армий на фронте. Так называе­мые «принципы», какими бы они идеальными ни ка­зались, в политике тоже подчинены интересам за­воевания власти или сохранения власти уже завое­ванной. Эти элементарные правила в политической игре Бухарин ставил в вину Сталину, между тем как раз в этом и заключалось преимущество Сталина, как ловкого стратега, над партийными «рыцарями чести» типа Бухарина.

Сталин слишком хорошо знал, что оппозиция группы Бухарина, в отличие от оппозиции блока Троцкого и Зиновьева, была популярна не только в партии, но и в стране. Платформа «правых» отвеча­ла насущным интересам народа по трем важнейшим вопросам: 1) сохранение нэпа, 2) поднятие стандарта жизни крестьянства (лозунг: «обогащайтесь!»), которое составляло тогда 80% населения страны, 3) отказ от всех видов репрессий в стране. Она от­вечала и интересам самой партии, когда требовала поставить партаппарат под контроль партии и отка­заться от начатой Сталиным практики «назначенства» партийных секретарей сверху, отменив их вы­боры снизу. Когда Троцкий и Зиновьев вышли 7 но­ября 1927 г. на улицу со своей программой ликви­дации нэпа, репрессии против нэпманов и кулаче­ства, «перманентной мировой революции» за счет жизненных интересов страны, их народ не поддер­жал. Если же Бухарин и бухаринцы выйдут на улицу со своей программой, то им гарантирована всеоб­щая поддержка. Сталин знал и это. В этом и заклю­чалась смертельная опасность программы «пра­вых» для уже обозначившегося, как Бухарин го­ворил, «полицейского режима» Сталина. Но Бу­харин и бухаринцы боялись этой улицы больше, чем Сталин. Сталин это точно знал и этим гениаль­но воспользовался: намеренно сочиняя ложные об­винения по адресу «правых», Сталин мобилизовал в стране «общественное мнение», а в партии яростные атаки против «правых капитулянтов», «реставрато­ров капитализма», «фальсификаторов ленинизма». Вся печать была наводнена этими обвинениями. Партаппаратчики со всех уголков страны, выдавая свое мнение за мнение партии, категорически тре­бовали выкинуть вон из Политбюро и ЦК «пра­вых». Опять-таки в отличие от «левой оппозиции» Троцкого и «новой оппозиции» Зиновьева и Ка­менева, которым давали возможность защищать­ся на съездах партии и в партийной печати, Буха­рину и бухаринцам было запрещено защищать свою программу и опровергать ложные обвине­ния в печати, на съезде или на собраниях партий­ных ячеек. И Сталин знал, что делал: троцкис­ты и зиновьевцы со своими непопулярными в народе экстремистскими «левыми» требования­ми разоблачали самих себя, а программа бухаринцев, будучи вынесена на суд народа и партии, взор­вала бы режим Сталина, ибо Сталин задумал и уже начал проводить в жизнь такой чудовищный план всеобщих репрессий – от ликвидации нэпа до ликвидации всего крестьянства, как собственни­ков, – до которых не додумался бы ни один край­ний троцкист.

Сталин убрал последнее препятствие на путях к своей тирании: апрельский пленум ЦК 1929 г. осу­дил «правую оппозицию» и принял отставку Буха­рина и Томского, а ноябрьский пленум ЦК вывел Бухарина из Политбюро, предупредив заодно Рыко­ва и Томского, что «в случае малейшей попытки с их стороны продолжать борьбу», с ними будут по­ступать точно так же («ВКП(б) в резолюциях...», Москва, 1933, сс. 611-612). Никаких попыток сих стороны и не потребовалось – их тоже скоро выки­нули из Политбюро. Теперь Сталин открыл свою первую карту: 27 декабря 1929 г., без решения По­литбюро, он объявил на конференции марксистов-аграрников свою программу по крестьянскому воп­росу: «сплошная коллективизация и ликвидация кулачества как класса на ее основе».

Вот с этих пор и доныне советское сельское хо­зяйство находится в перманентном кризисе недо­производства. Богатейшая хлебная страна, которая постоянно экспортировала хлеб – не только до ре­волюции, но и во время нэпа, – сегодня вынуждена импортировать его. Почему же Сталин придумал колхозы, хорошо зная, что они экономически не могут быть рентабельны? Сталин ничего не делал зря. При нэпе государство целиком зависело от крестьянства, а надо было, чтобы, наоборот, кресть­янство зависело от государства. Партийная диктату­ра никогда не будет эффективной, а тем более тота­литарной, пока существуют классы, материально не зависящие от государства. Таким последним клас­сом было крестьянство – Сталин его ликвидировал, загнав в колхозы. Сталин отнял у крестьянства хлеб, чтобы, возвращая ему этот хлеб по частям (как в «Великом инквизиторе» Достоевского), за­служить еще благодарность у этого крестьянства за то, что он кормит его, выдавая мизерные доли ото­бранного хлеба («трудодни»). Правда, ни государ­ство, ни крестьяне никогда не были сыты, но зато контроль над крестьянством был тотальным. По этим же причинам наследники Сталина сохранили это самое кричащее «последствие культа Сталина».

Конечно, все, что я пишу здесь, – мои поздней­шие выводы. В то время не только я, «зеленый» коммунист, но и более опытные и начитанные люди не понимали сути спора между Бухариным и Стали­ным. Главное – не понимали, почему Бухарин не апеллирует к партии, не отводит ложные обвинения против него, наконец, не идет к рабочим и кресть­янам с ясным и открытым изложением своей прог­раммы. Да, ясно, Сталин наложил запрет, но какой же ты революционер, если ты без боя сдаешься на милость врага. Революционер, который боится ули­цы, не революционер, а карикатура. Вокруг Бухари­на была, как я писал в «Технологии власти», рево­люционная молодежь, готовая при первой же команде убрать Сталина физически, но когда об этом заходила речь, Бухарин начинал философствовать, что из-за плохого генсека нельзя рисковать гибелью идеальной социальной системы.

К концу двадцатых годов стало ясно, что Сталин добивается окончательной ликвидации «коллектив­ного руководства» (это убедительно было доказа­но в «Заявлении» правых лидеров от 30 января 1929 г.) и установления своей единоличной дикта­туры. Этой цели служил целый ряд организацион­ных мер по созданию материальной базы этой дик­татуры: 1) общая чистка командного состава армии от людей, которые служили под началом Троцкого и Фрунзе (Фрунзе был сторонником Зиновьева; что­бы освободить занимаемые им должности наркома по военно-морским делам и председателя Реввоенсовета для своего ставленника Ворошилова, Сталин, вопреки воле Фрунзе, заставил его лечь на операци­онный стол, с которого он уже не встал). Во главе армии были поставлены сослуживцы Сталина на фронтах гражданской войны, особенно на Царицын­ском фронте; 2) чистке подверглись и органы ОГПУ, откуда выгоняли людей, которые были ког­да-то в подчинении или в близких отношениях с бывшими лидерами оппозиций, и заменяли их ли­цами, персонально подобранными Сталиным (боль­ной Менжинский еще некоторое время оставался во главе ОГПУ, но фактическим руководителем ОГПУ стал личный ставленник Сталина – Ягода); 3) весь аппарат партии сверху и донизу был реорганизован, а выборные секретари партии были заменены назна­ченными самим аппаратом ЦК функционерами, ко­торые отличились в борьбе с оппозициями; 4) фор­мально высшими органами партии все еще были

Политбюро (большая политика), Оргбюро (назна­чение и снятие кадров) и Секретариат (исполнение решений Политбюро и Оргбюро), но Сталин посте­пенно переместил власть от Политбюро и Оргбюро к Секретариату, а потом к своему личному кабинету, который в документах ЦК носил невинное название «Секретариат тов. Сталина», с «Особым секрета­рем» при нем.

Все эти мероприятия Сталин провел без каких-ли­бо затруднений, так как после изгнания из высших органов ЦК лидеров оппозиций авторитет самого Сталина колоссально вырос, и каждое его предложе­ние автоматически приобретало законодательное значение. Но в самой партии, особенно среди партий­ной учащейся молодежи, росло критическое отноше­ние к происходящему. Троцкий назвал эту моло­дежь «барометром партии», который чутко реагиру­ет на всякое болезненное колебание атмосферы в партии. В определенном смысле это и было так. Од­нако вся беда партии в том и заключалась, что про­изошел разрыв между «стариками» и «молодыми» как раз по вопросам: как реагировать на превраще­ние Сталиным советского государства в государство полицейское? Как реагировать на массовый сталин­ский террор против старых большевиков? (Весь цвет партии, люди, совершившие Октябрьскую ре­волюцию и выигравшие гражданскую войну, были депортированы в Сибирь, Троцкий был сослан, Зи­новьева и Каменева вернули из ссылки после капи­туляции.) Как предупредить массовые репрессии против крестьянства под лозунгом «раскулачива­ния»? Как предупредить, наконец, ликвидацию Сталиным думающей партии, заменив ее «партией в партии» – бюрократической элитой?

Примерно гаков был круг вопросов, обсуждав­шихся в «салоне» Королевой и кружке Сорокина. Об этом я уже писал в «Технологии власти». Здесь хочу осветить тот аспект, о котором там писалось лишь в общих словах. Самый острый вопрос, кото­рый ставили именно молодые коммунисты, – но участники гражданской войны, – гласил: нужно ли ответить на массовый террор группы Сталина контр­террором против самого Сталина? Если Сорокин от­вечал на этот вопрос положительно и оправдывал террор историческими экскурсами, то идеологию террора разрабатывал его наиболее убежденный сто­ронник Миша, которого члены кружка шутя назы­вали «Кибальчич». Эта кличка подходила к нему не меньше, чем к оригиналу. Миша был и в самом деле уникальным типом в большевистской партии: марк­сист на словах, по методам он был убежденным на­родовольцем. Он составил нечто вроде «катехизи­са» революции на основе анализа советской револю­ции, который ходил тогда по рукам оппозиционе­ров. Его философия революции была та же, что и у народовольцев: историю делает не народ, не быдло, пусть он даже называется «пролетариатом», а геро­ические личности. Удачная операция против главы тирании – это больше, чем все книги Маркса. Истин­ная свобода только тогда воцаряется на земле, ког­да сносят головы революционерам, лезущим в дес­поты. Это первый и последний урок Великой фран­цузской революции. Гибель нашей собственной революции обозначилась с тех пор, как мы отказа­лись сносить головы тем, кто лезет в деспоты.

«Кибальчич» не был каким-нибудь «мелким бур­жуа», случайно затесавшимся в партию. Его отец был питерским рабочим, членом РСДРП. От преследования полиции бежал на Кавказ, работал в депо тифлисских железнодорожных мастерских. Там ро­дился Миша. Отец Миши работал в тифлисском под­полье вместе с Коба. Этим объяснялось и то обстоя­тельство, что после того как Сталин стал генсеком, отец Миши получил крупный партийный пост. Сын почти ничего не рассказывал об отце, но когда ему напоминали о заслугах его отца перед Сталиным, Миша отвечал: «Папа – покорный холоп Сталина!». Ему было всего каких-нибудь 16-17 лет, когда он из последнего класса гимназии ушел доброволь­цем в Красную армию. Там же вступил и в партию. Несколько раз перебрасывался в тыл Белой армии со специальными заданиями. За успешное выполне­ние этих заданий был награжден боевым орденом Красного знамени (это был в то время единствен­ный орден и он давался редко, за исключительное личное мужество). После гражданской войны ему предложили большой пост в Чека, но он отказался. Поступил в университет, который и окончил. Ни в каких оппозициях не участвовал, но болезненно пе­реживал репрессии против оппозиционеров. И ны­нешняя волна против «правой оппозиции» тоже прошла бы мимо него, если бы не случилось одно событие: в разгар «чрезвычайных мер» по хлебоза­готовкам его, как старого чекиста, сделали в 1927 г. политкомиссаром одного из продотрядов на Украи­не. «То, что мы там творили, – рассказывал он, – не могли творить ни печенеги на Киевской Руси, ни Мамай на Московской Руси: после прохождения на­ших отрядов в деревне не оставалось ни фунта хле­ба, ни единой головы скота». Когда Миша пожало­вался наверх, доложив об этом произволе, то на за­седании партийного органа, где председательствовал его отец, обвинили Мишу в «якшании с кулачест­вом», в «притуплении революционного сознания» и объявили ему выговор. Он молча проглотил эти по­пулярные тогда «пилюли», но для себя сделал вы­вод: Сталин метит в диктаторы. С этих пор для него началось время мучительных размышлений над тем, как предупредить наступление эпохи тирании. В кружке Сорокина Миша и обосновал свою новую теорию: чтобы спасти советскую власть и больше­вистскую партию, надо убить Сталина. Как я уже рассказывал в «Технологии власти», создать терро­ристическую группу против Сталина не разрешил сам Бухарин, потом к этой идее остыл и Сорокин. Я не знаю, какова была дальнейшая судьба Миши, но отец его умер естественной смертью. Один мос­ковский холуй Кремля меня упрекнул, почему я не раскрываю псевдонимы уже умерших людей: по­тому что их детей Кремль преследует и сегодня.

7. Я ОТКРЫЛ И ЗАКРЫЛ НАЦИОНАЛЬНУЮ ДИСКУССИЮ В «ПРАВДЕ»

Знаменитый французский философ Вольтер ска­зал, что он завидует животным двояко – во-первых, они не знают, что о них говорят, во-вторых, они не знают, когда им угрожает беда. Я был в счастливом положении такого животного, не зная, что с тех пор, как я стал руководящим работником, на меня заве­дено секретное личное дело не только в «спецсекто­ре» обкома, над которым формально стоял я сам, но и в ГПУ, и что мои литературные упражнения, са­мым невинным из которых была моя первая книга «К основным вопросам истории Чечни» (1930), мо­гут оказаться жизнеопасными. Совершенно не ведал я о такой опасности и тогда, когда полез в «боль­шую политику», опубликовав статью в газете «Правда» против тезисов Политбюро накануне XVI съезда (1930). Сначала о книге. Ее я написал, уже работая в обкоме, с самыми лучшими намерения­ми. Несмотря на ограниченность моих знаний в об­ласти истории Кавказа, а самое главное в данных условиях – несмотря на бедность моей методоло­гической закалки в области марксистской софис­тики, – в книге не было того, что мне приписывали после ареста: «идеологического вредительства». Все написанное, даже в свете моих сегодняшних позна­ний, было точным воспроизведением исторической действительности, и удалось это мне именно потому, что я все еще плохо владел сталинским марксиз­мом. Говорят, что книги тоже имеют свою судьбу. Своеобразной оказалась судьба и этой моей первой книги. Когда меня судили во время ежовщины, она была приложена к судебному делу как «веществен­ное доказательство» моей контрреволюционности, а после XX съезда книгу эту реабилитировали без ука­зания фамилии автора. Вот что сообщает один анг­лийский советолог об этом: «Труд Авторханова по чеченской истории «К основным вопросам истории Чечни» цитируется в «Большой Советской Энцикло­педии» (первое издание) как источник, имеется на него ссылка даже после войны (но без указания имени автора) в сборнике «Музыкальная культура автономных республик РСФСР» (Robert Conquest, The Nation Killers, 1970).

Однако непоправимой бедой обернулось бы для меня другое произведение того же года – мною уже упоминавшаяся статья в газете «Правда», если бы чекисты ее обнаружили в 1937 г. Это было накануне XVI съезда, когда Сталин все еще вынужден был иг­рать во «внутрипартийную демократию». Поэтому, как и накануне предыдущих съездов, ЦК опублико­вал одобренные Политбюро тезисы докладов на XVI съезде и открыл по ним дискуссию на страни­цах «Правды». Работая в обкоме, я имел доступ к неопубликованным документам партийного аппара­та, касающимся проведения в жизнь национальной политики партии в национальных областях и респуб­ликах, особенно на Кавказе и в Туркестане. Из этих же закрытых документов я имел почти точную кар­тину того, как и в каком масштабе развернулись антиколхозные восстания на окраинах Советского Союза. Анализ положения дел привел меня к выво­ду, что партия выносит правильные решения, а аппа­рат саботирует их выполнение, теория у нас хороша, а практика – порочна. Ответ, который дал, по сло­вам Кагановича, один коммунист на вопрос, что он понимает под большевистской теорией, вполне мог быть и моим ответом: «Теория это то, что не приме­няется на практике» («Правда», 1 июля 1930 г.). Этой теме была посвящена первая часть моей статьи. Поэтому статья и называлась: «За выполнение ди­ректив партии по национальному вопросу». Другая – и более опасная – часть статьи была посвящена колхозной теме, а именно: почему колхозы не под­ходят для национальных областей и республик. Ина­че говоря, для национальных республик я пропове­довал то, что проповедовал уже осужденный парт­аппаратом Бухарин для всего Советского Союза. Знал ли я, что меня могут объявить за это сторон­ником Бухарина и нещадно бить? Конечно, я догадывался, что рискую, но что значит риск, когда ав­тор искренне хочет помочь партии выправить поло­жение, а автору этому едва 22 года! В этом возрас­те люди ходят в рыцарских доспехах и носят розо­вые очки.

Вот основные положения статьи, в цитатах:

1) о национальной политике:

«... В реконструктивный период практическое разрешение национального вопроса в свете устране­ния фактического неравенства, которое еще, безус­ловно, не устранено, приобретает сугубую актуаль­ность как в хозяйственно-культурном, так и в поли­тическом отношении... Однако нынешний темп на­шего культурного и экономического строительства в национальных районах и имеющиеся достижения не обеспечивают выполнения весьма ясных и прак­тических директив X и XII съездов партии не только за эту пятилетку, но и за ближайшие пятилетки... К сожалению, после XII съезда партии на последующих съездах, конференциях и пленумах к национальной проблеме не возвращались, и ее практическое ре­шение идет от случая к случаю... Вот с этой точки зрения, с точки зрения практического разрешения актуальных проблем национального вопроса в ре­конструктивный период, тезисы товарищей Куйбы­шева (член Политбюро, председатель ВСНХ СССР. – А. А.) и Яковлева (наркомзем СССР. – А. А.) не могут быть признаны достаточными. Каждый из них национальную проблему затрагивает вскользь, «кстати», «между прочим» и таким образом обхо­дит актуальнейшие вопросы хозяйственного разви­тия в национальном разрезе... Не говорит нам т. Куйбышев ничего и о том, насколько выполняют­ся директивы XV партсъезда, которые гласили:

«Пятилетний план должен уделить особое внимание вопросам подъема экономики и культуры отсталых национальных окраин, ...соответственно предусмат­ривая более быстрый темп развития их экономики и культуры... Тезисы т. Куйбышева, точно так же, как и тезисы т. Яковлева, не уделяют этого «особо­го внимания»... Как обстоит дело с максимальным вовлечением местного населения в промышлен­ность? Все данные с различных национальных окра­ин и республик говорят о том, что более чем плачев­но. Это констатировал ЦК партии по докладу ряда национальных компартий за последнее время (Узбе­кистан, Туркменистан, Вотская область, Карелия, Азербайджан, Северный Кавказ и др.)... Вот харак­терный документ. Правление треста Грознефти в своей докладной записке бюро Чечобкома ВКП (б) от марта 1929 г. пишет: «Истекший год работы по вовлечению чеченцев на производство показал пол­ную неспособность и нежелание чеченцев идти на подлинную производственную работу»... Коммента­рии излишни. Разве только напомнить читателю, что это не единичные случаи высокого, барского, на­сквозь держимордовского отношения наших неко­торых чиновников из хозяйственных аппаратов к выполнению важнейших директив партии – к соз­данию пролетарских национальных кадров. И эту проблему, проблему национальных кадров, тов. Куйбышев обошел» («Правда», 22 июня 1930 г. – А. Авторханов, «За выполнение директив партии по национальному вопросу»).

2) О коллективизации в национальных областях и республиках:

«Одной из основных предпосылок извращения партийной линии в колхозном движении в национальной деревне нашего Союза было отсутствие у руководства местных партийных организаций ле­нинского учета специфических условий каждой на­циональной республики, области, района, аула – и отсюда «копирование тактики русских коммунис­тов». Ленин говорил:

«Было бы ошибкой, если бы товарищи по шабло­ну списывали декреты для всех мест России, если бы советские работники на Украине и на Дону стали бы без разбору, огулом распространять их на другие области. Мы не связываем себя однообразным шаб­лоном, не решаем раз навсегда, что наш опыт, опыт Центральной России, можно перенести целиком на все окраины» (т. XVI, с. 106). В другом месте, в своем известном письме коммунистам Кавказа, Ле­нин призывает их к тому, чтобы они «поняли свое­образие своей республики от положений и условий РСФСР, поняли необходимость не копировать на­шу тактику, а обдуманно видоизменять ее примени­тельно к развитию конкретных условий» (т. XVII, ч. 1, с. 200).

Одной из главных ошибок в колхозном дви­жении т. Сталин считает «нарушение ленинского принципа учета разнообразных условий в различ­ных районах СССР применительно к колхозному строительству». В тезисах т. Яковлева нет указа­ния на эту важнейшую сторону колхозного стро­ительства в национальных районах, а между тем извращение партийной линии колхозного движе­ния и отсюда «в ряде районов не только антикол­хозные выступления... но и перерастание их в ан­тисоветские выступления», мы имели в больших масштабах в национальных районах, чем русских, но и все это именно потому, что наши товарищи националы весьма недвусмысленно выдвинули ло­зунг: «Догнать и перегнать русские районы в кол­хозном движении». Так было в Туркестане и За­кавказье, так было дело и в чрезвычайно отсталой Чечне...

Подготовка к массовому колхозному движению в национальных районах должна начаться, по Яков­леву, с товарищества общественной обработки зем­ли (тоз). Мы думаем, что эта подготовительная ра­бота к массовому колхозному и тозовскому движе­нию должна начаться с самого начала – с землеуст­ройства. Известно, что многие национальные районы не землеустроены и землеустройство у них дорево­люционное. В Узбекистане мы окончательно прове­ли землеустройство в прошлом году, и то с больши­ми извращениями... Ведь землеустройство – начало аграрной революции... Если бы начали подготовку к массовому колхозному движению с тозов, то это было бы не по-ленински. Начать нужно с простейше­го и пока неразрешенного – с землеустройства... Необходимость максимальной организационной, фи­нансовой поддержки отсталого сельского хозяйства многочисленных отсталых народов Союза осталась без внимания в тезисах т. Яковлева...

Исключительная отсталость некоторых нацио­нальных окраин требует, чтобы профсоюзы повер­нулись, наконец, лицом к ним. Отсутствие указания роли профсоюзов и практических мер в быстрой пе­ределке отсталого участка нашего Союза – нацио­нальных окраин – есть серьезный недостаток тези­сов тов. Шверника (преемник Томского на посту председателя ВЦСПС. – А. А.)... Все это требует, чтобы партия еще раз обратила свое внимание на национальный вопрос и призвала центральные и местные организации к выполнению весьма четких и ясных директив по национальному вопросу, данных X, XII и XV съездами партии» (там же).

Эти длинные выдержки я привел, чтобы показать читателю свой тогдашний образ мышления право­верного ленинца по национальному вопросу. Крити­ческое мышление – да, но ни фальши, ни злопыха­тельства в моей критике не было. Меня потом обви­няли, что я тянул партию назад. И это правда, я ее действительно тянул назад, но назад к Ленину и к Сталину ленинских времен, наивно полагая, что пар­тия заблуждается. Однако глубоко заблуждался я сам. Несмотря на все сигналы извне, несмотря на весь опыт расправы с оппозициями внутри партии, несмотря на свои собственные наблюдения в самом партаппарате, как этот аппарат ставил себя над пар­тией, я приписывал Сталину противные его натуре душевные качества: искренность и благие намере­ния. Идеалист – такое животное, что пока его са­мого не стукнут обухом по голове, он героически держится за мир иллюзий.

Таким обухом стали для меня устные и печат­ные нападки после публикации статьи. Атаковали меня в партийной ячейке слушатели ИКП, куда я вернулся на подготовительное отделение, атакова­ли меня и выпускники ИКП на страницах «Дискус­сионного листка» «Правды». Сравнивая свою ста­тью со статьями против меня, могу похвалиться задним числом: анализ невыполнения партией соб­ственной программы по национальному вопросу более убедителен в статье слушателя подготови­тельного отделения ИКП, чем возражения его уже патентованных «красных профессоров». При­чина тоже ясна: я был искренен до бездумья, а они фальшивили с чисто карьеристским умыслом.