МЕМУАРЫ Часть 15

Первым выступил член национальной комиссии ЦК Коста Таболов. Осетин по национальности, вы­пускник ИКП, способный публицист и преуспеваю­щий партаппаратчик, он считался ведущим теорети­ком по национальному вопросу. Меня с ним позна­комил другой икапист, карачаевец Ахмет Бегеулов, бывший редактор журнала «Революция и горец» в Ростове-на-Дону, в котором я напечатал в 1929 г. и свою первую статью «К некоторым вопросам исто­рии Чечни». Знакомство наше состоялось в ЦК уже после дискуссий. Человек с репутацией «националь­ной звезды» на сталинском небосклоне и весьма за­носчивый в полемике, он показался мне в личном разговоре неожиданно скромным. Ни я, ни он о его статье против меня не упомянули («в доме пове­шенного о веревке не говорят»), а при выполне­нии «партийного долга», который каждый из нас понимал по-своему, «кавказская дипломатия» дол­жна была молчать. Вот этот самый Коста Таболов, который тогда чувствовал себя в роли партийного судьи, писал в статье «О национальной политике пар­тии» («Правда», 26 июня 1930 г.): «... т. Авторханов смазал наши успехи в нацполитике. В своей ста­тье т. Авторханов пишет: «Нынешний темп нашего культурного и экономического строительства в на­циональных районах и имеющиеся достижения не обеспечивают выполнения весьма ясных и практи­ческих директив X и XII съездов партии не только за эту пятилетку, но и за ближайшие пятилетки...» Итак, даже за ближайшие пятилетки темп экономи­ческого и культурного строительства национальных окраин, по мнению т. Авторханова, не обеспечивает успешное выполнение директив X и XII съездов. Отсюда у т. Авторханова требование «сверхфорси­рованных» темпов для национальных окраин, если они даже хозяйственно нецелесообразны. Во-пер­вых, неверно, что успешное выполнение решений X и XII съездов требует ряда пятилеток, ибо часть этих постановлений уже сейчас выполнена полностью. Во-вторых, т. Авторханов отрывает национальную по­литику от общей политики партии... В-третьих, т. Авторханов явно замазывает громадные дости­жения в национальной политике пролетариата... В-четвертых, недооценив наши успехи, развивая пес­симизм, т. Авторханов дает пищу представителям местного национализма в их нападках на партию... т. Авторханов (требует) «практическое, более чем форсированное устранение фактического неравен­ства национальностей...» Характерно, что тут же вы­двигает требование провести все это «практически». Спрашивается, разве мы до сих пор решали задачу установления фактического равенства не практи­чески? По существу т. Авторханов не согласен с су­ществующими темпами социалистического строи­тельства нацокраин и требует сверхпомощи центра, если даже это экономически нецелесообразно. К этому сводится его аргументация... В результате успешного осуществления пятилетки многие рес­публики и нацобласти из аграрных превращаются в индустриально-аграрные. Партия таким образом ре­шает экономическую проблему нацвопроса. Кто с этим не согласен, кто требует «сверхфорсирован­ных» темпов, тот должен выйти с цифрами в руках, доказать ошибочность пятилетки и обосновать свое предложение. Нечего заниматься фантазией и пустой болтовней...»

Идет только второй год первой пятилетки, а у Таболова «многие республики и нацобласти» уже превращаются «из аграрных в индустриально-аграр­ные». Это ли не фантазия и болтовня? Даже сегодня, через десять пятилеток и одну семилетку, Узбекис­тан остался аграрно-хлопковым и Казахстан аграрно-хлебным придатками советской Империи, ин­дустрия там развивается в виде замкнутых оазисов, как интегральная часть общесоюзной индустрии, а не национальной экономики.

В середине 30-х годов Таболова назначили пер­вым секретарем Алма-Атинского обкома. Он очень гордился этим назначением, потому что его кандида­туру на этот пост предложил сам Сталин. Отсюда от секретаря обкома до синклита, или, как выражался Сталин, до «ареопага» – до членства ЦК, – был лишь один шаг. Но, увы, как выяснилось потом, ни­что на свете не было столь опасно, как обратить на себя внимание товарища Сталина – 99% работни­ков партии и государства, которых лично знал Ста­лин, умерли от чекистских пуль, по знаменитым «спискам», какие Ежов в 1937-1938 годах пред­ставлял Сталину для утверждения им смертных приговоров. В этом списке оказался и бедный Коста Таболов.

Другой критик, тоже партаппаратчик и узбек по национальности (с ним я познакомился на Северном Кавказе), У. Ишан-Ходжаев предоставил мне случай позлорадствовать по адресу Таболова. Переплюнув Таболова по части самоуверенности, он назвал всех участвующих в дискуссии – Диманштейна, Авторханова, Таболова и др. – «поверхностными автора­ми», к тому же он опроверг и главный аргумент Та­болова против меня: «... т. Таболов сам смешивает теоретическое разрешение вопроса с практической реализацией его». Он обнаружил также у всех нас и одинаковый первородный грех, непростительный для марксиста, – оказывается, нам всем чужд клас­совый подход к национальному вопросу. Вот его рассуждение:

«В связи с XVI съездом нашей партии естественно усилить внимание партийной общественности к про­водимой теперь национальной политике. Кроме ос­новных тезисов порядка дня съезда, в которых этот существенный вопрос затронут, хотя недоста­точно конкретно и детально, на страницах .Дискус­сионного листка» «Правды» высказалось уже не­сколько товарищей (тт. Диманштейн, Авторханов, Таболов и др.). Внимательное отношение к выска­зываниям названных товарищей вскрывает один об­щий недостаток в понимании ими корня текущей политики партии по практическому разрешению на­ционального вопроса. Недостаток в толковании тт. Диманштейна, Авторханова и Таболова проявил­ся в двух отношениях: во-первых, они не подчерки­вают классовую сущность национальной политики, во-вторых, в своих практических предложениях не учитывают имеющиеся в национальных окраинах классовые сдвиги в общественно-производственных отношениях. Отсюда практические предложения указанных авторов страдают чрезмерной «практич­ностью» (в смысле их поверхностности). Относи­тельно моих личных грехов Ишан-Ходжаев говорит: «Тов. Авторханов в своей статье пишет: «Бесспор­но, что за время XII съезда на наших национальных окраинах, на Востоке в частности, произошли гро­мадные социальные, экономические и культурные сдвиги». Хотя термин «социальный» включает в себя и классовый момент, но автор не подчеркивает этот момент и в своих практических предложениях не исходит из факта значительных классовых сдви­гов, имеющих место в национальных окраинах. В силу этого вся статья Авторханова оказалась бес­хребетной, классовая бесхребетность и фактичес­кая неверность статьи т. Авторханова проявляет­ся и в следующем положении его: «Если бы мы на­чали подготовку к массовому колхозному движе­нию национальных районов с тозов, то это было бы не по-ленински. Начать нужно с простейшего и пока неразрешенного – с землеустройства». Было бы абсурдным начинать дело колхозного движения с землеустройства в тех национальных областях и республиках, где землеустройство уже проведе­но и задача коллективизации частично разрешена в форме сельскохозяйственной артели (Татарстан, Украина, среднеазиатские республики) и где вплот­ную подошли к задаче сплошной коллективизации (Татарстан и некоторые районы Закавказья)» («Правда», 2 июля 1930 г. – У. Ишан-Ходжаев, «Классовое содержание национальной политики»).

Цитируя мое положение, что вместо тозов в национальных республиках и областях надо провес­ти землеустройство, Таболов тоже коснулся этого вопроса, но сути дела все-таки не понял. Он утвер­ждал: «Первая ошибка этой формулировки т. Ав­торханова заключается в том, что условия самой от­сталой Чечни он неправильно распространяет на все окраины. Это большая политическая ошибка. Во-вторых, ошибочно противопоставлять землеустрой­ство развитию тозов и артелей. Нечего оспаривать, в колхозном строительстве нацрайонов огромное значение имеет землеустройство. Но задача не в том, чтобы создавать новую «стадию» «землеустро­ительной революции»..., а правильно сочетать земле­устройство с развитием колхозов. Иначе выйдет: землеустройство, не ускоряющее социалистическую переделку деревни, а увековечивающее индивиду­альное хозяйство» («Правда», 26 июня 1930 г.).

Совершенно особое место в дискуссии заняла статья Л. Готфрида. Само название ее уже говорит и о ее содержании: «О правильных и правооппортунистических предложениях тов. Авторханова». Со­ответственно и статья разбита на две части. В первой части мои предложения, чтобы в тезисах Куйбыше­ва, Яковлева и Шверника еще резче были подчерк­нуты задачи ликвидации фактического неравенства национальностей СССР, – Готфрид решительно под­держал, а вот во второй части, за предложение вмес­то тозов заняться в национальных республиках зем­леустройством, Готфрид прямо заявил о моей свя­зи с «правыми оппортунистами». Вот некоторые выдержки о том и другом: 1)в .Дискуссионном листке» (№ 17) напечатана статья т. Авторханова «За выполнение директив партии по национально­му вопросу». Автор совершенно справедливо и своевременно заостряет внимание партии на осо­бой необходимости «именно теперь ... подвести итоги выполнения директив X и XII съездов пар­тии по национальному вопросу и поставить в ны­нешний реконструктивный период перед собою практическое, более чем форсированное устране­ние фактического неравенства национальностей». Нужно со всей решительностью поддержать предло­жение о значительном усилении в тезисах тт. Куй­бышева, Яковлева и Шверника разделов о еще большем усилении темпов ликвидации фактического неравенства... Имеется острая необходимость в том, чтобы в тезисах съезда этот вопрос нашел свое четкое освещение. Мы не согласны с моти­вировкой т. Авторханова этой необходимости как «жертвы». Извините, партия никогда так не ста­вила вопроса об индустриализации национальных окраин – это не «жертва», а единственно возмож­ная в СССР политика... Сопротивление чиновничес­ких, бюрократических элементов госаппарата и хозорганов коренизации, выковыванию пролетар­ских кадров огромно. Тов. Авторханов прав, когда указывает на весьма скромные количественные до­стижения в этой области».

Здесь я хочу дать одну справку по поводу крити­ки оппонентами употребляемых мною выражений «хозяйственная целесообразность», «хозяйственная эффективность» и «жертва». Оппоненты не знают, что они критикуют меня за редакционный произвол Л. Мехлиса, редактора «Правды». Дело обстояло так. Выступая на Северокавказской краевой партий­ной конференции, первый секретарь крайкома, бу­дущий член Политбюро А. Андреев в ответ на требо­вания представителей Дагестана, Чечено-Ингушетии, Осетии, Кабардино-Балкарии, Карачая, чтобы и им, как и в русских районах, отпускали тракторы, вы­зывающе ответил: отпускать тракторы горским об­ластям «хозяйственно нецелесообразно», использо­вание их там «хозяйственно неэффективно» и на та­кие «жертвы» мы «идти не можем», хотя в горной полосе этих областей никакого земледелия не было, а тракторы они хотели использовать в плоскостных земледельческих районах. Этот пассаж великодер­жавного пренебрежения к «колониям» я целиком включил в свою статью и начал доказывать Андрееву, что «пролетарская революция» руководствуется не одной лишь «хозяйственной целесообразнос­тью» и идет сознательно на хозяйственные жертвы, если это помогает стратегической цели революции. Прямо в адрес Андреева я писал: «Нельзя утвер­ждать, что все, что хозяйственно нецелесообразно и неэффективно в данное время, пролетарская ре­волюция не делает. Широкая хозяйственная, воен­ная и политическая поддержка (с чисто «экономи­ческой» точки зрения) революционного движения на национальных окраинах 1917-20 гг. русским пролетариатом не была непосредственно «хозяй­ственно целесообразной» при чрезвычайном исто­щении материальных сил самого же молодого со­ветского государства, но эта поддержка привела к окончательной победе пролетарской революции в них, что превыше всякой «хозяйственной целесо­образности». Были моменты, когда наша револю­ция по серьезным политическим мотивам шла ино­гда на хозяйственные жертвы» («Правда», 22 июня 1930г.).

Я, кажется, предвосхитил то, что сегодня делает Кремль в Африке, Азии и Латинской Америке: ма­териальная помощь Советского Союза, направлен­ная на поддержку коммунистических режимов в Эфиопии, Йемене, Вьетнаме, на Кубе (называю лишь немногие), есть хозяйственно неоправданная жерт­ва, широкое снабжение их советским оружием за бесценок, а иногда бесплатно, – дополнительная жертва, и все это не только «хозяйственно нецелесо­образно», но и проводится при снижении жизненно­го уровня самого советского населения. Однако по­литически такая акция Кремля оправданна – над со­ветской империей скоро не будет заходить солнце, как говорили о британской империи до второй ми­ровой войны.

Мехлис разрешил мне критиковать «тезисы По­литбюро», но начисто выбросил из моей статьи кри­тику в адрес Андреева, а также критику произвола Кагановича по подавлению так называемого «кубан­ского саботажа» (на Кубани по приказу Кагановича, действовавшего с экстренными полномочиями от Сталина, была расстреляна группа казаков во главе с коммунистом Котовым, а десятки тысяч женщин, детей и стариков депортированы в Сибирь). Но по­скольку мои доводы против Андреева были сохра­нены (убрано было только его имя), то мои оппо­ненты придирались к ним, не зная, что, говоря о «жертвах» и «нецелесообразности», они критикуют не меня, а Андреева.

Продолжим разбор статьи Готфрида. Вторая часть статьи Готфрида была достойна самых изощренных изуверов сталинской школы. Если я пишу эти стро­ки, а не «реабилитирован посмертно», то только по­тому, что в 1937 г. чекисты не знали ни о существо­вании моей статьи, ни об этом разносе меня «Прав­дой». В самом деле, вот что писал Готфрид во вто­рой части своей статьи: «Соглашаясь целиком с те­ми вопросами, которые поднял тов. Авторханов в отношении индустриализации национальных рай­онов СССР, мы должны категорически возразить против явно ликвидаторской и правооппортунистической теории и предложений Авторханова по воп­росу о путях коллективизации национальных окра­ин и в том числе Средней Азии (здесь и дальше кур­сив Готфрида. – А. А.)... Что выходит, если пойти по пути, предлагаемому тов. Авторхановым? Это означает снятие всерьез и надолго лозунга сплошной коллективизации национальных районов... так как землеустройство будет землеустройством индивиду­альных крестьянских хозяйств, оно зафиксирует «статус-кво»... Съезды нацкомпартии Средней Азии и пленум Средазбюро целиком поддержали и одоб­рили тезисы тов. Яковлева о тозах. Вот почему мы не можем расценивать это предложение т. Авторха­нова иначе, как попытку потащить партию назад и в сторону от генеральной линии партии, на ту самую дорожку, о которой ноют и скулят все правооппортунистические элементы. Тов. Авторханов опреде­ленно заболел правооппортунистической близору­костью и паническими настроениями. Он не видит того, что уже есть на национальных окраинах, а «не признавать того, что есть, нельзя – оно само застав­ляет себя признать» (Ленин). Почему мы так резко возражаем т. Авторханову? Да хотя бы потому, что «время более трудное, вопрос в миллион раз важ­нее, заболеть в такое время – значит рисковать ги­белью революции» (Ленин. Из речи на VII съезде против тов. Бухарина). Предательские уши правых дел мастера торчат из рассуждений т. Авторханова о путях коллективизации национальных окраин» («Правда», 30 июня 1930 г. – Л. Готфрид, «О пра­вильных и правооппортунистических предложениях тов. Авторханова»).

Итак, я «правых дел мастер», я проповедую «правооппортунистическую теорию», а еще ноябрьский пленум ЦК 1929 г. записал: «Пропаганда взглядов правого оппортунизма несовместима с пребыванием в ВКП(б)».

Моя оппозиция против «сплошной коллективи­зации и ликвидации кулачества как класса» вырос­ла из того, что я наблюдал в русских районах. Я никогда не забуду виденного мною в январе 1930 г. на станции Минеральные воды. Я ехал на какое-то краевое совещание в Ростов и слез на этой станции, чтобы забежать в буфет. Какой там буфет! Вся вок­зальная площадь, прилегающие улицы, платформа, вся полоса по обе стороны железной дороги набиты огромной толпой – детьми, женщинами, мужчина­ми. Они плохо одеты, многие просто в лохмотьях, а мороз лютый. Их держат здесь уже чуть ли не це­лые сутки. Дети отчаянно кричат, матери плачут, мужчины угрюмо молчат. Многие держат иконы, взывают к Божьей помощи и усиленно молятся. Санитары беспрерывно подбирают замерзших, ли­шившихся чувств, а грузовики и крестьянские по­возки подвозят к станции все новые и новые партии таких же рваных, беспомощных и безжизненных, как трупы, людей. Пассажирское движение задер­живается, пропуская товарные поезда с этими не­счастными. Я спрашиваю одного железнодорожни­ка: «Что здесь происходит и что это за люди?» Он косо посмотрел на меня и выпалил: «Ты что, из Пер­сии едешь или с луны свалился? Партия производит ликвидацию кулачества как класса!» Эти же сцены повторялись на всех станциях вплоть до Ростова, ибо ссылали крестьянские семьи всех русских рай­онов – Ставрополья, Терской, Кубанской и Дон­ской областей. На узловой станции Ростова, окру­женной чекистскими войсками, творился такой не­вероятный хаос, словно начался второй всемирный потоп. Дикий плач голодных и мерзнущих детей, виновных лишь в том, что родились они не в семьях партийных дикарей, истерические крики матерей, бессильных вынести страдания своих младенцев, громкие протесты иных смельчаков против произвола современных людоедов не производят никако­го впечатления на волчьи нервы чекистов. Происхо­дит беспрерывная погрузка этих измученных и ни­щих людей, названных «кулаками», в нетопленные товарные вагоны для скота. Тех, кто может двигать­ся, загоняют по доскам, приставленным к дверям вагонов, больных тащат волоком, протестующих бьют прикладом и силой бросают в вагоны. Эта жут­кая картина стояла у меня перед глазами, когда я прочел слова украинского проф. Ширенко, проци­тированные писателем Киршоном на том же XVI съезде: «Кулаки на селе умирают с голоду и ликви­дировать их значит добивать голодных людей» («Правда», 4 июля 1930 г.). После всего этого разве можно винить того мужика, который, спасаясь от коллективизации и раскулачивания, прямо пошел... в партию! О нем рассказал XVI съезду Каганович:

Один крестьянин на вопрос, почему он вступает в партию, отвечает: «Лошадь взяли, обобществили, вот я и подал заявление в партию: кому в партию, кому в конюха», – а когда его уличили, что он раньше срывал партийные собрания, то мужик на­шелся и тут: «Я их не срывал, а так, прикрачивал!»

Когда я выступил со статьей, коллективизирова­лась только Россия, и я питал иллюзию, что, ссыла­ясь на Ленина, Сталина и все предыдущие съезды партии, можно спасти от этой трагедии окраины. Доклад Сталина на XVI съезде, речь Кирова и пове­дение лидеров правой оппозиции на съезде убедили меня, что Готфрид в одном действительно прав: я «заболел близорукостью», всерьез подумав, что моим заурядным лбом можно пробить сталинскую железную стену. Совершенно нереальными оказа­лись и мои расчеты, что стоит кому-нибудь поставить на обсуждение те острые проблемы, которые коммунисты национальных областей втихомолку обсуждали между собою, как все выступят за земле­устройство против колхозов, за коренизацию про­тив великодержавности, и тогда Сталин вынужден будет вернуться к старой ленинской национальной политике. Меня никто не поддержал, а на Сталина, который и карьеру-то свою начал как эксперт по национальному вопросу, мое выступление не произ­вело никакого впечатления. Правда, он удостоил мое требование о «землеустройстве» кратким от­ветом. Но как? Делая Отчетный доклад ЦК 26 июня, то есть через четыре дня после моей статьи, Сталин лаконично заявил: «Партия пересмотрела метод землеустройства в пользу колхозного движения».

Это звучит смешно, но заявление Сталина, кажет­ся, на меня тоже не произвело надлежащего впечат­ления, иначе я должен был бы в тот же день напи­сать в «Правду» покаянное письмо. Этого я не сде­лал. Я выжидал исхода прений по докладам Стали­на, Куйбышева и Яковлева. Я встречался и с неко­торыми национальными делегатами съезда, которые покровительственно хлопали меня по плечу, про­должая хлопать ушами на самом съезде. Недельные прения по докладу Сталина были сплошным пото­ком отборной ругани, инсинуаций, подтасовок, про­вокаций и самой дикой лжи (и все это против лю­дей, которые давно покаялись в своих мнимых пре­ступлениях), – вещи абсолютно невозможные в нормальной политической партии.

Сторонники правых с величайшим нетерпением ожидали ответных выступлений лидеров правой оп­позиции, но их надежды были обмануты. Бухарин вообще не явился на съезд, выдумав «дипломатическую болезнь». Мой друг Сорокин, который по­сетил его за день до открытия съезда, шутя заметил, что Бухарин здоров как бык, но решил лишить Ста­лина удовольствия слушать его покаянную речь. За­то это удовольствие ему доставили Томский и Ры­ков. Первым выступил Томский: «В своей борьбе, которую я вел против ЦК, я был неправ с начала до конца», хотя и заметил не без ехидства, как бы по личному адресу Сталина: «У некоторых товарищей есть такое настроение – кайся, кайся без конца и только кайся. Дайте же немножко поработать» («Правда», 2 июля 1930 г.). Рыков, все еще пред­седатель правительства и член Политбюро, начал речь с заявления: «Я полностью и целиком присо­единяюсь к тому, что было только что сказано с трибуны товарищем Томским». Рыков доказывал, что их бьют зря, они давно признали и признают свои ошибки и правоту партии, они не знают, что еще надо сделать, чтобы им, наконец, поверили и дали спокойно работать. Речь его была жалкой, по­литическое падение глубоким, но она объективно разоблачала ту гнусную процедуру, которую приду­мал Сталин, чтобы унизить своих бывших соперни­ков. Рыков сказал: «Вопрос, который теперь по­ставлен на обсуждение, заключается в том, призна­ем ли мы действительно свои ошибки или есть ли семимесячная совместная работа (после капитуля­ции правых на ноябрьском пленуме ЦК 1929 г. – А. А.) маневрирование? .. Если допустить такую постановку вопроса, то что это значит? Это значит, один из членов Политбюро маневрирует в составе Политбюро и делает это так, что, работая в Совнар­коме, выступая открыто, он проводит политику партии, а тайно маневрирует против Политбюро и ЦК... Во-первых, я должен сказать, что с политичес­кой точки зрения тайная борьба в нашей партии – это глупость и чепуха (голос с места: «реальный факт»). Тайно бороться за миллионную партию мо­жет только идиот (голос с места: «А Бухарин?»). Тройки нет, если вы говорите о Бухарине, то разго­варивайте с Бухариным. Вы великолепно знаете, когда обсуждался разговор Бухарина с Каменевым, я относился к его разговору с величайшим порица­нием и заявил об этом немедленно... Сам Бухарин также признал свою ошибку... Мы говорим, рабо­таем, выступаем на основе генеральной линии в за­щиту ее... Что нужно еще для того, чтобы доказать, что мы не ведем борьбы против партии, а работаем на основе генеральной линии партии? (Любченко: Активная борьба против вчерашних сторонников. Рыков: Значит, я должен бороться с Томским, Томский должен бороться со мною, мы оба должны бороться против Бухарина, а Бухарин против каж­дого из нас...) (шум, смех). По ошибочным идеям Бухарина, ясное дело, я буду бить, но скажите, что ошибочного теперь у Бухарина? Мне предлагают здесь по поводу моих разногласий с ЦК до ноябрь­ского пленума указывать на Бухарина и кричать: «Вот он, вор, лови его!» Те ошибки, которые я до­пустил, я за них сам отвечаю и ни на каком Бухари­не отыгрываться не буду. И требовать этого от ме­ня нельзя. За ошибки, сделанные мною, нужно нака­зывать меня, а не Бухарина».

Однако теперь сталинцы доказали, что они спо­собны превзойти самих себя – после речей Томско­го и Рыкова члены ЦК и назначенные лично Стали­ным секретари обкомов (Бухарин в 1928 г.: «Где вы видели выборного губернского секретаря?») начали соревноваться между собою, кто поставит рекорд в неотразимости поношения и виртуозности лжи. Одним это хорошо удавалось, но другие, с бед­ной фантазией и менее изобретательные, искали лег­ких путей – они обращались просто к пройденной истории. Так, председатель ЦКК Серго Орджоникид­зе сказал: «Вот вам заявление Бухарина от 3 янва­ря 1929 г., к которому демонстративно присоеди­нились Рыков и Томский:»Серьезные больные воп­росы не обсуждаются. Вся страна мучается над воп­росом хлеба и снабжения, а конференции господ­ствующей пролетарской партии молчат. Вся страна чувствует, что с крестьянством неладно, а конфе­ренции молчат. Зато град резолюций об уклонах (в одних и тех же словах). Зато миллионы слухов и слушков о правых – Рыкове, Томском, Бухари­не и др.» Орджоникидзе продолжал: «Буквально все сводилось к тому, что во всех разногласиях ви­новат Сталин. Если бы не было Сталина, в партии была бы тишь, гладь и Божья благодать». Бухарина здесь нет, сказал далее Орджоникидзе, но мы знаем, что он умеет писать... Почему он съезду не написал несколько строчек: «Да, товарищи, я ошибался и ошибки свои признаю» («Правда», 5 июля 1930 г.). Член Политбюро Рудзутак привел выдержку из «платформы трех»: ««Мы против того, чтобы едино­лично решались вопросы партийного руководства. Мы против того, чтобы вопрос контроля со стороны коллектива заменялся вопросом контроля со сто­роны лица...» Бухарин пытается обратиться в вели­кого молчальника и просто ничего не говорит» («Правда», 3 июля 1930 г.). Секретарь ЦК Бауман сказал: «Мы видим, как на практике наблюдаются такие явления, когда говорят: мы за ЦК, но с тем условием, что надо, мол, сменить Сталина. Против Сталина оппортунисты всех мастей ведут травлю» («Правда», 3 июля 1930 г.). (Этих своих защитни­ков Сталин расстрелял в том же году, что и Буха­рина и Рыкова, а Орджоникидзе заставил покончить жизнь самоубийством.) Член президиума ЦКК Ем. Ярославский сообщил: «Члены партии из правых договорились до таких вещей, что-де напрас­но Угланов сдал власть, что надо было воспользо­ваться тем, что он секретарь МК, противопоставить МК – ЦК, надо было действовать как следует. Вот до каких разговоров люди договорились» («Прав­да», 6 июля 1930 г.).

Член Политбюро Киров сказал: «Нам необходи­мо было услышать из уст Рыкова и Томского не только признание своих ошибок и отказ от плат­формы, а признание ее как кулацкой программы... Что хотела слышать партия, основного, решающего, главного, она от товарищей Томского и Рыкова не слышала... Говорят Бухарин болен, может быть, но он мог бы как-нибудь подать свой голос... Они дол­жны были вести борьбу с правоуклонистскими эле­ментами... Видел ли кто-нибудь выполнение ими партийного долга? Ни в малейшей степени, несмот­ря на то, что сторонники их взглядов выступали в Дискуссионном листке» «Правды»... Дал ли кто-нибудь отвод защитникам их оппортунистических взглядов?» («Правда», 2 июля 1930 г.).

Последовали десятки таких же речей, но рекорд побил все-таки наш северокавказский секретарь Андреев, когда он, выслушав Рыкова и Томского, сослался на Ленина: «Надо помнить предостереже­ние Ленина насчет того, что будет круглым идио­том тот, кто поверит на слово» («Правда», 2 июля 1930 г.). Все без исключения потребовали от партии перманентной критики правых, а от самих правых – унизительной самокритики. Председатель высшего партийного суда Орджоникидзе доложил съезду точку зрения Троцкого на этот счет. В письме к своим сторонникам в СССР Троцкий требует: «...осудить сталинскую самокритику, как самую развратную форму партийного бюрократического плебисцита», а вот старый большевик, металлист, заместитель председателя ЦК металлистов Б. Козелев написал самому Орджоникидзе: «Для меня яс­но, что лозунг самокритики для Сталина такой же громоотвод, каким когда-то для царизма был ев­рейский погром...». Орджоникидзе добавил: «ЦКК за такую оценку сочла необходимым исключить его из партии» («Правда», 5 июля 1930 г.).

Атмосфера лжи, ненависти и изуверства, царив­шая на съезде, скоро перекинулась и на низы. Нача­лась повальная кампания ловли и наказания тех, кто когда-либо допускал, что Сталин и его партия могли в чем-нибудь ошибиться. Особенно яростно искали бывших, настоящих и будущих сторонников правых взглядов, если они даже тысячу раз отрекались от них. Я нигде не защищал каких-либо оппозиций, хо­тя программе правых я глубоко сочувствовал, а на деле писал против них резолюции на партийных со­браниях (это оборонительное двуличие советского человека – органическое порождение самой сталин­ской системы). Но теперь в авторитетном органе ЦК меня назвали сторонником «ликвидаторской и правооппортунистической теории». И, конечно, в ИКП на меня набросились, как шакалы на дохлятину: кайся, кайся, кайся! Бичуй, бичуй, бичуй себя. Жи­во, даешь «шахси-вахси»! Дело доходило до хулиганских актов. Каждый раз, когда я появлялся в ИКП, толпа слушателей окружала меня и поносила оскорбительными кличками. На одном из таких «спектаклей», которые устраивал секретарь нашей ячейки, добравшийся в 1952 г. до сталинского пре­зидиума ЦК, Павел Юдин, я просто потерял само­обладание. На этот раз юдины особенно свирепство­вали: «Товарищ правых дел мастер, сколько тебе платит Бухарин?», «товарищ Лопоухов, покажи свои предательские уши», – один даже вплотную подошел ко мне и, приставив растопыренные паль­цы к собственным ушам, начал кричать по-ослино­му. Раздался издевательский хохот толпы. Я со все­го размаха заехал по его, давно ставшей мне посты­лой, морде. Трус мне не ответил, и толпа институт­ских ослов перестала хохотать. Конечно, я погоря­чился и поступил опрометчиво, совершенно не подо­зревая того, что меня намеренно провоцировали, чтобы потом объявить хулиганом.

Мой личный опыт в партии был слишком мал, чтобы постичь все тайны криминального искус­ства Сталина в политике. Я долго считал его тем, за кого он себя выдавал. Его необыкновенную способность сказать нужное слово в нужное вре­мя и нужном месте я принимал за его программу, а это оказалось гениальной маскировкой его истин­ных намерений. Он одинаково был мастером вели­ких преступлений и мелкого трюкачества. Такой мелкий трюк Сталин пустил в ход, открывая дис­куссию к XVI съезду; люди узнали о нем после того, как Сталин уже достиг своей цели. Чтобы прощупать настроение в активе партии и заодно выявить потенциальных сторонников бывших ли­деров правой оппозиции, Сталин предложил Мехлису пустить в «Дискуссионном листке» «Прав­ды» анонимную заметку в защиту правых, под­писав ее псевдонимом «Мамаев» (намеренно без инициалов). Почему же «Мамаев», а не «Иванов»? Потом Мехлис рассказывал одному своему одно­кашнику по ИКП:

– Сталин гениальный психолог, он сказал, что воспоминания о татарском иге сидят в мозгах кос­тей каждого русского, поэтому уже одно имя «Ма­май» вызовет ярость и злобу против правых.

Сама заметка была составлена нарочито прими­тивно. В ней подчеркивалось, что представители правой оппозиции в своей критике линии ЦК оказа­лись правы, в этой связи цитировался Рыков, а Центральному Комитету указывалось, что «нечего наводить тень на плетень»! И вот тогда пошла писать губерния: в редакцию посыпались тысячи статей, пи­сем, телеграмм и даже стихи с осуждением и вели­ким возмущением против правых лидеров, которые порождают таких уродов, как «Мамаев». Поэт Александр Безыменский даже написал целую поэму под названием «Мамаево побоище», которую он огласил на съезде. Несомненно, были и такие пись­ма, хотя бы анонимные, которые поддерживали «Мамаева», но ни одно из них не было напечатано, для них редакция «Правды» служила транзитным пунктом: отсюда они попадали прямо в ЦКК для партийного суда над их авторами. Таким образом, кроме анонимной критики мифического «Мамае­ва», чтобы возмутить партию против правых, и моей критики тезисов Политбюро, «Правда» за всю пред­съездовскую дискуссию не напечатала ни одной кри­тической статьи или письма. Тем не менее, Киров обвинял Рыкова, Бухарина и Томского в том, что что они не дали отпор сторонникам их взглядов в «Дискуссионном листке» «Правды» («Правда», 2 июля 1930 г.). Вот когда сам член Политбюро Ки­ров, что называется, прямо пальцем указал на меня, услужливый Юдин срочно созвал расширенное за­седание бюро партийной ячейки с повесткой дня: 1) О правооппортунистическом выступлении т. Авторханова в «Правде», 2) О хулиганском поступке т. Авторханова в ИКП.

На инквизиции, устроенной надо мною на заседа­нии бюро, от меня потребовали полного разоруже­ния и искреннего раскаяния в проповеди «преступ­ных взглядов» правого оппортунизма. Поскольку саму постановку вопроса я считал провокационной, а обвинение ложным, я решительно отказался вы­ступить с «самокритикой». Тогда на бюро ячейки повторился XVI съезд в миниатюре – на меня по­сыпался такой град обвинений и угроз, словно я только что взорвал Кремль со всем его содержи­мым. Только один Сорокин встал на мою защиту. Но суд был скорый и, может быть, даже правый: ме­ня исключили из партии, а Сорокину объявили вы­говор, как «примиренцу».

Второй вопрос повестки дня отпал автоматиче­ски.

На следующий день Сорокин потащил меня в ЦК.

– Этим ослам зададут взбучку, увидишь, – уве­ренно сказал Сорокин.

И в самом деле, в приемной культпропа ЦК нас приняли чуть ли не как «героев». Невозмутимый Сорокин, которого хорошо знали здесь, меня пред­ставил как редкий экзотический экземпляр:

– Хотите видеть живого оппортуниста, вот он, полюбуйтесь!

Из реплики одного инструктора я заключил, что сочувствие моей беде скорее объяснялось ненавис­тью к Юдину:

– Мы здесь годами потеем над сочинением цир­куляров и не можем попасть даже в кандидаты ЦК, а Юдин лезет прямо в Политбюро.

Скоро пришел завкультпропом Стецкий и принял своего друга Сорокина вне очереди. Через несколь­ко минут вызвали и меня. Стецкий начал с цитаты из резолюции XVI съезда: «XVI съезд поручает ЦК партии... неуклонно проводить ликвидацию кула­чества, как класса, на основе сплошной коллективи­зации по всему Советскому Союзу... съезд объявля­ет взгляды правой оппозиции несовместимыми с принадлежностью к ВКП(б)». Стецкий в дружеских тонах, но довольно внушительно сообщил мне, что Сталин имел в виду мою статью, когда заявил «пар­тия пересмотрела метод землеустройства в пользу колхозного движения», а съезд добавил, что сплош­ная коллективизация и ликвидация кулачества бу­дут проводиться «по всему СССР».

– Идите в редакцию «Правды» и откажитесь от вашей грубейшей «правооппортунистической ошиб­ки».

Не спросив даже, согласен ли я это сделать, Стец­кий продиктовал телефонограмму секретарю ячей­ки ИКП, чтобы протокол о моем исключении из пар­тии был уничтожен. В тот же день я посетил редак­цию. Мехлис был страшно удивлен, когда увидел меня, не менее удивлены были и члены редакции. Оказывается, они представляли себе, что в моем ли­це партия имеет дело с каким-нибудь старым зако­ренелым националистом с мусульманского Восто­ка, а увидев меня, были не только удивлены, но и разочарованы: стоило ли из-за этого шпингалета за­водить весь этот сыр-бор, – читал я в их глазах. Этим, наверно, объяснялось и то, что Мехлис с пре­небрежением бросил мне обратно тот проект пись­ма, с которым я пришел в редакцию.

– Такие шутки ты можешь писать в «Крокодил», а не в «Правду», – раздраженно сказал он (Стецкий говорил на «вы», а редактор «Правды» сразу перешел на «ты»). Письмо мое состояло из двух частей – в первой части я утверждал свою правоту по поводу того, что партия должна выполнить соб­ственные директивы по национальному вопросу, во второй части я признавал, что допустил правооппортунистическую ошибку, отвергая колхозы и требуя землеустройства для национальных областей и рес­публик. Такое половинчатое признание звучало в ушах бдительного Мехлиса, как вызов. Он пред­ложил мне переделать письмо, полностью призна­вая и решительно осуждая мои правооппортунистические взгляды и националистические ошибки. Я тут же переписал письмо, признав «правооппортунистическую ошибку» и обойдя мои мнимые «на­ционалистические ошибки». Быстро пробежав но­вый вариант письма, Мехлис так громко заорал на меня, что в кабинет ворвались его сотрудники, думая, наверное, что я зарезал их редактора. Вос­пользовавшись этим, я счел за лучшее покинуть его кабинет, оставив письмо на столе. На второй день я прочел в «Правде» «Письмо в редакцию» – так, как я его оставил:

«Тов. редактор! В своей статье «За выполнение директив партии по национальному вопросу» (см. «Правда», Дискуссионный листок» № 17) я допус­тил грубейшую правооппортунистическую ошибку, утверждая, что подготовка к колхозному движе­нию в национальных районах и окраинах должна начаться с землеустройства. От этого своего тезиса я отказываюсь. Совершенно правильно ставит воп­рос относительно национальных окраин и районов т. Яковлев, сказав, что «наряду с артелью в неко­торых районах незернового характера, а также в национальных районах Востока, может получать на первое время массовое распространение товари­щество по общественной обработке земли, как пе­реходная форма к артели», тем более, что «партия пересмотрела метод землеустройства в пользу кол­хозного строительства» (из доклада т. Сталина на XVI съезде партии). В правильности генеральной линии партии как в области индустриализации, коллективизации сельского хозяйства и решитель­ной борьбы на два фронта – в первую очередь про­тив главной опасности – правого уклона, так и в области национальной политики у меня никаких ко­лебаний и сомнений нет. С коммунистическим при­ветом А. Авторханов («Правда», 4 июля 1930 г.).

Возвратимся к съезду.

Люди, внимательно следившие за прениями на XVI съезде, на котором все члены Политбюро и пре­зидиума ЦКК, все секретари обкомов, крайкомов и центральных комитетов национальных республик единодушно заявляли, что Бухарин, Рыков и Том­ский не разоружились и держат свое предательское оружие за пазухой, были поражены, когда прочли в «Правде»: все трое избраны членами ЦК, а Рыков даже членом Политбюро, оставаясь главой прави­тельства.

Это было еще одно новое доказательство «миро­любия» генсека, и – агрессивности его соратников.

Во всех дискуссиях и расправах против оппозиций – «левой оппозиции», «новой оппозиции», «правой оп­позиции» – Сталин всегда берет на себя роль «миро­творца», предоставляя роль инквизиторов своим со­ратникам. Когда в 1924 г. Зиновьев и Каменев по­требовали, а Ленинградский губком партии постано­вил исключить из партии Троцкого, то как раз Ста­лин возразил против этого, заявив: «Мы не согласи­лись с Зиновьевым и Каменевым потому, что знали, что политика отсечения чревата большими опаснос­тями для партии, что метод отсечения, метод пуска­ния крови – а они требовали крови – опасен, зара­зителен: сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, – что же у нас останется в пар­тии?» На этом месте протокол отмечает: «аплодис­менты» (Сталин, Соч., т. 7, с. 380). Сталин достиг своей тактической цели: партия видит, что ее генсек не хочет, чтобы в партии восторжествовал «метод отсечения» и «пускания крови» сегодня Троцкому, завтра Зиновьеву, послезавтра Бухарину, но именно таков был его стратегический план еще тогда. Если Сталин продолжал на XVI съезде все еще творить «мир», то для этого у него была только одна причи­на: элита партии была за его лидерство, но против его диктатуры. Поэтому игра в «миролюбие» была маскировкой подготовки будущей ликвидации этой самой элиты. Сталин увидел из единодушной аргу­ментации своих соратников против бухаринцев о «коллективности руководства» в ЦК, что, пока его окружает большинство вот этих соратников, не быть ему единоличным диктатором. Они его защи­щали как исполнителя их коллективной воли, тог­да как ему они нужны были как исполнители его личной воли.

8. НА КУРСАХ МАРКСИЗМА ПРИ ЦК

Как-то прочел я в «Правде», что на Курсах марк­сизма-ленинизма при ЦК открыто редакторское от­деление, куда принимают руководящих работни­ков партийной печати. Ознакомившись повнима­тельнее с условиями приема туда, я увидел, что главным условием (партийный стаж, печатные рабо­ты, опыт руководящей работы в печати) отвечаю, но есть и одно, не от меня зависящее: обком должен дать мне положительную партийную характеристи­ку. Человек, который заведовал агитпропом обко­ма, считал меня своим личным врагом, думая, что я мечу на его место, хотя никаких оснований у не­го для этого не было, поскольку я избегал работы в партийном и советском аппарате. В нормальных условиях характеристику должен был составить он, но я знал, что он этого не сделает и даже сорвет мне ее выдачу (директором партиздата я был на­значен вопреки его протесту). Я решил обойти его. Вторым секретарем обкома работал Хаси Вахаев, которого я, будучи зав. орготделом, выдвинул инструктором обкома. Из-за интриг заведующего агитпропом наши отношения перестали быть дру­жескими, но все еще оставались нормальными. Уло­вив подходящее время, я ему подсунул характе­ристику, которую сам на себя составил. Никаких дифирамбов я себе не пел, в ней просто переска­зывалась моя биография и отмечалось обязатель­ное в таких случаях положение, что я в каких-либо оппозициях не участвовал, антипартийных уклонов не было, в «примиренцах» не числился и колеба­ний от «генеральной линии» не проявлял (не мог же я писать, как тот герой из анекдота: «колебался вместе с генеральной линией»). Когда я Вахаеву положил на стол характеристику, он, вопре­ки ожиданию, даже не удивился (вероятно, подоб­ные бумаги он часто подписывал) и, собираясь ее подписать, только, как бы между прочим, спросил: «Зачем она тебе понадобилась?»

Чтобы скрыть свою истинную цель, я решил отде­латься шуткой: – хочу ее представить товарищу Окуеву (тот и был зав. агитпропом). Вахаев тоже ответил шуткой, которая звучала как правда: «Тут тебе не поможет характеристика, подписанная даже самим товарищем Сталиным!»

Сразу же после этого я направил в Мандатную комиссию ЦК заявление – с приложением характе­ристики и своих книг – о принятии меня на редак­торское отделение. Кроме того, я написал и личное письмо на имя Александра Щербакова. С Щербако­вым я был знаком по ИКП и даже оказал ему не­сколько услуг, когда он приезжал на Кавказ. Он те­перь был заместителем заведующего Орготделом ЦК. Я не очень верил в свой успех, ибо конкурентов должно было быть много, а Щербаков, теперь уже высокий чиновник, наверно, давно забыл о моем существовании.

Прошло довольно много времени – явный при­знак отказа. Я примирился было с этой мыслью, но как-то звонит ко мне в партиздат (он находился в здании обкома) Вахаев и просит меня подняться к нему наверх. Как раз в это время у меня было изда­тельское совещание. Поэтому спрашиваю его, мож­но ли явиться к нему после совещания. Вахаев отве­чает, что явиться надо сейчас же.

– У нас в обкоме переполох, не знаю, что сие мо­жет означать, – говорит Вахаев и протягивает мне телеграмму: «Срочно откомандируйте Авторханова в распоряжение ЦК. Щербаков».

– Понятия не имею, – застраховал я себя от Окуева.

Окуев был весьма способный человек и серьез­ный работник, но болел той болезнью, которую можно назвать патологической завистью к чужим возможностям, вроде героя ОТенри, считавшего «доллар в чужом кармане личным оскорблением для себя». Хотя подписью под моей характеристи­кой я связал судьбу второго секретаря с моей, и он уже не может поддержать шефа агитпропа, если тот вздумает послать в ЦК отвод против моей кан­дидатуры на курсы, но все же я посчитал за лучшее молчать обо всем, пока меня не оформят в Москве. И оказался прав. Окончательное оформление про­изошло лишь после беседы с Щербаковым. Я сразу подал телеграмму в обком с просьбой освободить меня от работы в партиздате, так как остаюсь в Москве учиться на курсах марксизма при ЦК.

Удивительное дело: в «Правде» меня уж объяв­ляли «правых дел мастером», в ИКП травили как бездомную собаку, в обкоме, в Грозном, я был под постоянным подозрением, правда, не без собствен­ной вины (иные головотяпские решения обкома я критиковал в центральной печати, так как в мест­ной мне это не разрешалось), а вот аппарат ЦК на меня определенно делал ставку, – иначе чем объяс­нить отмену постановления ячейки ИКП о моем ис­ключении из партии, мою работу в секторе печати в ЦК, назначение директором партиздата области, те­перь принятие на курсы марксизма?.. На вершине власти, где никто не верил уже ни в Бога, ни в Маркса с Лениным, смотрели более хладнокровно и более трезво на то, что творилось и говорилось внизу. ЦК намеренно накалял политическую атмос­феру и с бешеной злобой натравлял актив против партии, партию против народа, народ друг против друга («классовая борьба»), планируя свое очеред­ное преступление против всех – тогда с низов бес­прерывным потоком двигались «встречные планы»: «бей!», «уничтожь!», «вырви с корнем!». Намерен­ная клевета, дикие измышления, ложные доносы были легализованы самим же Сталиным, когда он заявил, как уже указывалось, что нам нужна крити­ка и самокритика, если в ней содержится даже толь­ко «5-10% правды». Наверху хорошо знали цену этой собственной системе и поэтому пользовались ее преимуществами только в тех случаях и в том мас­штабе, если решили избавиться от определенных лиц или социальных групп. Будь на вас тысяча доносов, с правдой не на 5-10, а на все 100 процентов, но если вы уже заранее не включены в список обреченных, то можете спать спокойно. Впоследствии на допро­сах мой следователь мне сказал: мы уже дважды старались вас арестовать, но ЦК оба раза не разре­шил. Вот это и называется – очередь не дошла. У товарища Сталина все ведь делалось по плану. План – государственный закон, говорил Сталин, а нару­шение плана, добавлял он, государственное преступ­ление.

Да, ЦК делал на меня ставку как на бывшего и будущего партаппаратчика, что подтвердил еще раз факт моего зачисления на курсы при ЦК. Все ос­тальное зависело от меня самого. В ЦК не забыли, конечно, моего «грехопадения» во время дискуссии в «Правде» три года назад. Там считали это «грехо­падение» результатом не злого умысла с моей стороны, а политической незрелости, когда молодой коммунист созерцает мир через розовые очки, принимая тактические маневры партии за ее стра­тегические замыслы. Такой простак – идеальное сырье для выделки из него рафинированного «вин­тика» партаппарата, правда, при условии, что он по­датлив, в собственных же интересах. Если «сопро­мат» пересилит «диамат» – знай, что ты уже сгорел во время «обработки», если же «диамат» в тебе победил – тогда ты уж получаешь аттестат партий­ной зрелости и попадаешь в «партию в партии» в актив партии. В нормальном государстве, демо­кратическое оно или абсолютистско-монархистское, актив – это просто бюрократия, нужная для управ­ления делами аппарата государственной власти. Такая была бы роль актива и в советском государ­стве, если бы оно было нормальным. Поскольку советское государство, по мнению Ленина, – госу­дарство «нового типа», «диктатура пролетариата», иначе говоря, не государство в классическом смыс­ле, а «тоталитарная партократия», то управляют ею не вообще чиновники, а чиновники тоже «нового ти­па» – «партократы». Партократы – это актив, рек­рутируемый из социальных низов общества, актив, пропущенный через фильтр обесчеловечивания, что­бы освободить его от морального тормоза и эмоцио­нальной нагрузки, актив, перекованный в кузнице партии в бездушных мастеров власти. Активисты при Сталине приходили к власти через миллионы трупов своих соотечественников, кто этим начинал тяготиться, тот сам оказывался среди трупов. И все-таки сотни тысяч, миллионы рвались в актив. Вовсе не для преступления, а для человеческой жиз­ни. Власть и есть источник такой жизни. В другой книге я сделал сравнение между коммунистическим государством и государством капиталистическим как раз в этом вопросе и пришел к выводу, кото­рый сам по себе очевиден: при капитализме деньги дают власть, а при коммунизме власть дает деньги. В основе обеих экономических систем даже лежит один общий закон – пренебречь человеческой мо­ралью, если это необходимо для собственного бла­гополучия. Вот отсюда движущей силой партийного актива стала карьера, жажда власти, которой нель­зя достичь иначе, как через потерю самого себя как человека. Сталин, несомненно, был великим психо­логом человеческого дна и его социальной клоаки. Он и вербовал там своих активистов, одаряя их властью и привилегиями прямо пропорционально содеянным ими преступлениям, для увеличения и расширения его абсолютной власти. Поскольку мы знаем еще со времен лорда Актона, что «власть пор­тит, абсолютная власть портит абсолютно», то совет­ское партократическое государство оказалось уни­кальным и вне конкуренции по своей коррупцион­ности.

Я был бы несправедлив, если бы объявил всех, кто шел в партию и партактив, сплошь продажны­ми типами. Многие интеллигентные люди не шли в партию – их вербовали туда. Если выдающиеся лю­ди из среды ученых вообще не поддавались такой вербовке, то их вызывали в ЦК и требовали, чтобы они в интересах «науки и родины» согласились быть зачисленными в партию непосредственно ЦК (ака­демик Деборин, Марр и др.), а выдающимся совет­ским полководцам ЦК торжественно сообщал, что они имеют честь быть принятыми заочно в партию самим ЦК, минуя обычные в таких случаях инстанции (заместитель наркома обороны СССР Сергей Каменев, маршалы Шапошников, Говоров и др.). Известны и примеры, когда академиков с мировы­ми именами вызывали из их лабораторий, торжест­венно вручали им партбилеты и тут же назначали министрами СССР! Попробуйте отказаться от та­кой чести – быть зачисленным в «партийный актив» самим Центральным Комитетом! У советского ака­демика или полководца не было даже и того выбо­ра, который был у американского полководца, ге­роя американской гражданской войны У. Т. Шермана. В ответ на настойчивые уговоры выставить свою кандидатуру в президенты Шерман писал: «Если ме­ня выдвинут кандидатом в президенты, то я убегу в Мексику, если же меня изберут, то я буду бороть­ся против моей выдачи». Из СССР не убежишь, ведь «страна на замке», как хвалятся чекисты.