Уже несколько недель пацифизм, реализм и плюрализм являются словами-фетишами и масками путинского консьержа, который дисциплинированно следует повестке дня кремлевских СМИ, внедряя и распространяя их "альтернативные истины".
Путинистский консьерж по контракту, по любви или на отшибе. По договору, не нужно объяснять, в каких объемах: денежных или, как говорят, других благ. Любовью, в смысле страсти к идее политики и сильного государства, которая реабилитирует преимущества дисциплинированного и подневольного подчинения против опасностей свободного гражданства, слишком беспорядочного и беззащитного перед лицом поворотов истории. Или отскоком, в смысле дружбы к врагу врага, к разрушителю - каким бы уродливым, грязным и злым он ни был - американского политического порядка, европейского экономического транса и либерально-капиталистической диктатуры.
Конечно, нет ни одного путинца, который, представляясь таковым и заявляя о своей поддержке кремлевских тезисов об окружении НАТО, об азовских нацистах, о геноциде на Донбассе, о коррупции и непрозрачности олигарха Зеленского и об англо-американской воинственности, клянется в своей покорности евангелию священной войны Москвы. И тогда давайте согласимся: все они, именно, не субъективные, а объективные путиниты; не по идеальному совпадению, а по материальному соответствию интересов, чувств и вражды.
Они - путинисты путинизма, который не является чистым, но имеет соответствующую огранку, чтобы удовлетворить вкусы, привыкшие к демократической риторике. Но такого путинизма, который достаточно управляем и узнаваем, чтобы казаться созвучным оригиналу и отвечать его потребностям. Вот здесь-то и приходят на помощь слова войны: слова, чтобы сказать это, слова, чтобы сделать это.
Один из фундаментальных и игнорируемых законов политики заключается в том, что там, где можно безнаказанно говорить все, что угодно, может произойти все, что угодно. И безнаказанно - пусть это будет сказано для успокоения либертарианцев за Путина - не означает "не кончая, как это делает Путин с теми, кто говорит то, что ему не нравится". Это означает отсутствие каких-либо социальных и репутационных санкций, отсутствие каких-либо последствий, кроме увеличения и получения прибыли.
В Италии, например, можно сказать, что мир "запрещен" украинцами и воинственной риторикой Киева и его союзников, и с наибольшей силой это могут сказать назначенные или самоназначенные хранители вечной итальянской партизанщины и Сопротивления "Сейчас и всегда". Или можно скандалить по поводу того, что Путин сделал то, о чем он заявлял годами, даже если скандалисты - это те же самые люди, которые накануне вторжения, положив руку на огонь в отношении намерений своего друга и союзника - кремлевского деспота, исключали, что все это может произойти, высмеивали волчат спецслужб США и НАТО и отвергали массирование российских войск и техники у границ Украины как чисто демонстративную акцию.
Если что-то и можно сказать, то любому слову суждено превратиться в свою противоположность и аннулировать свой смысл. Как и в антиутопии "1984", война становится миром, свобода - рабством, а невежество - силой. Идеологическая суррогация истины ложью не делает ложные утверждения истинными ("Гитлер был евреем"), но она изгоняет, если не объявляет вне закона, вопросы истины, то есть вопросы истины, которые не являются сразу же вопросами власти. Истины в этот момент декретируются. Они становятся суверенными прерогативами. Они не имеют внешней и автономной реальности, а только внутреннюю и служащую логике командования и послушания функцию. Поэтому запрещенные слова нельзя произносить, а официальные слова нельзя обсуждать. Вы не можете сказать "война", вы должны сказать "специальная военная операция", но вы не можете спросить, что это такое, потому что сам вопрос относится к непроизносимости слова "война".
В течение двадцати лет путинская Россия использует слова политики для того, чтобы сделать то, что она уже более двух месяцев делает с украинскими городами - пустыню руин. И она пытается экспортировать эту пустыню также в Италию, Европу и на Запад, где она не может использовать оружие разрушения и репрессий, а скорее загрязнения и извращения функции и содержания свободной информации, превращая этот фундаментальный инструмент политической и культурной интеграции открытого общества в оружие массовой гражданской и когнитивной дезинтеграции.
Это работа, которую Россия, конечно, начала не сегодня, которую она научно спроектировала, которую она предприняла с широтой средств и ресурсов и которая уже принесла свои плоды в Италии. И среди плодов также эта огромная готовность критиков и общественности к непристойным контекстуализациям войны ("но НАТО...; но Украина...") и гипотезам решения и стратегии выхода из конфликта, которые на самом деле подразумевают, что Россия берет миром то, что не может завоевать войной, и что разделенная пополам Украина довольствуется миром и свободой, обусловленными волей и поворотами Москвы. Но даже для этого необходимо испортить слова и изменить их значение. Не в полицейском и зверином, а в фарисейском и куриальном смысле.
Начиная, конечно, со слова мир, не в смысле состояния законности и справедливости, а в смысле капитуляции, т.е. продолжения войны другими средствами. Не то чтобы менее кровопролитные, но формально менее воинственные. Мир в Грозном, возможно, сохранится. Мир как компенсация за рабство, как кладбище свободы. Путин как "оплот мира", как восемьдесят лет назад говорили о Сталине. Пацифизм как печать господства.
И затем слово реальность, проституированное реалистическим представлением: реализм не как доктрина, а как идеология, не как рациональное прочтение фактов, а как фетишистская преданность положению вещей или как воля к власти, которая становится теорией исторической и политической необходимости, в пугающем и фальшивом виде. Для украинцев сопротивление было нереальным, и все же они сопротивляются. Они не могли сопротивляться, потому что ничего, что не могло бы произойти (реакция НАТО, европейская солидарность), не произошло бы, но это произошло.
Теперь им нереально претендовать на защиту собственной территориальной целостности, которая является не националистическим телосложением, а неизбежным условием свободы и политической безопасности. И это нереально, потому что рассчитывать на поражение России нестерпимо, так же как нереально было делать ставку на конец Советского Союза через внутренний распад. И все же именно это и произошло. Нереальным для наших "реалистов" является то, чего они не понимают или не хотят принять: что политика, даже на государственном уровне, является человеческой деятельностью и не может быть сравнима с природным явлением. Что те вещи, которые они считают такими надстроечными и смехотворными - воля, свобода, идеи - являются воплощенной политической и исторической реальностью: это, попросту говоря, мир.
Наконец, возвращаясь к изнасилованным словам, вот плюрализм, сведенный к фиговому листку позора журналистики, порабощенной пропагандой или зрелищем, фланкировкой или информационно-развлекательной деятельностью. Под прикрытием плюрализма в программах, в которых неизвестно, вдохновлены ли они оруэлловским "Большим братом" или "Эндемолом", достаточно места предоставляется официальным и неофициальным кремлевским пропагандистам, путинские министры и пресс-секретари произносят речи, а затем вокруг этих рассказов из первых уст с московского купола разворачивается театр скандала и неодобрения, обычно оставляя последнее слово за научными третьими лицами, которые объясняют, что "без ущерба для того, что украинцы являются агрессорами, а русские - атакованными", нельзя принимать чью-либо сторону, но необходимо учитывать сложность событий...
Одним словом, плюрализм в итальянском стиле - это удобный порт высадки для агентов хаоса, профессионалов гибридной войны, отравителей информационных колодцев, а также безголовых и бессовестных, которые всегда были излюбленной добычей сначала советских, а теперь российских вербовщиков. А менеджеры пространства, занятого вражеской пропагандой, т.е. ведущие и дикторы известных ток-шоу, также выступают в роли защитников и дают уроки свободы информации во время войны.
В итоге баланс таков: пацифизм без мира, реализм без реальности, плюрализм без информации. И Путин счастлив.
Кармело Пальма