Евгений Ихлов о страхе жителей РФ перед гостеррором и страхе Запада перед восточной угрозой
"Сначала ты работаешь на репутацию, а потом репутация работает на тебя…"
"Весь мир насилья мы разрушим. До основанья…"
Правильно понимать социальные процессы в России и отношение к России на Западе можно только, исходя из учёта двух факторов, имеющих общих знаменатель – смертельный страх.
Начнём с психологии соотечественников.
Вот уже 99 лет (с небольшим перерывом) каждый житель нашей страны живет с сознательным, а чаще подсознательным ощущением, что если власть захочет, то он либо будет убит/казнён спецслужбами во всех их изводах, либо - исчезнет бесследно.
Все органы большевистской госбезопасности носили с точки зрения закона чрезвычайный характер, т.е. могли с любым сделать любое. На несколько лет Ленин обеспечил некоторую защиту от террора членам ВКП(б), запретив их трогать без санкции партструктур.
Но потом, при расправах с "троцкистами" и объединённой оппозицией, получение такой санкции стало формальностью, а формирование троек (ОСО), обязательно включающих в себя региональное партруководство, окончательно помогло обойти то, что при оттепели стали завистливо-уважительно именовать "ленинские нормы партийной жизни".
После лета 1937 года, когда государственный террор стал слепым и стремительно расширяющимся, в сердце каждого пришло ожидание ареста, пыток, казни или многих лет лагерей с их ужасающей смертностью. Хотя "гуманная" психика, защищая рассудок десятков миллионов потенциальных жертв, глушила их страх истерической эйфорией и радостным ожиданием эсхатологической войны с Западом.
Кстати, общество (преимущественно русское или глубоко русифицированное, с разрушенной патриархальной основой) очень быстро нашло универсальный алгоритм защиты от ОГПУ-НКВД – попасть в лагерь в качестве мелкого уголовника, обеспечив себе самые льготные, по сравнению с политическими ("фашистами") и раскулаченными условия пребывания и статус "социально близких".
Именно это, кстати превратило криминальную субкультуру в единственную легально существующую - на фоне нещадного истребления субкультур интеллигентской, аристократической и церковной.
Понять созданную Сталиными новомосковскую цивилизационную модель можно только исходя из понимания постоянно ощущаемой смертельной опасности от собственного государства, соединенного с квазипровиденциальным характером угрозы, которая сама выбирает свою следующую жертву, и слабую надежду на спасение от такой угрозы даёт только усердное выполнение всех положенных социальных и идеологических ритуалов.
Точь-в-точь, как в Испании времен разгула инквизиции, когда даже слишком частое – чаще раза в год – мытье могло быть сочтено за признак криптомусульманина или криптоиудея.
Послесталинское государство дважды демонстративно снижало уровень господствующего страха – реабилитациями 50-х и освобождением диссидентов в 80-х. Однако, ещё летом 1989 года в русской провинции жили представления, что любой неугодный властям может просто исчезнуть.
Ельцинская революция (называю ее точно на таких же основаниях, на каких предыдущую назвал бы Ленинской) временно прогнала страх перед "убивающим государством". Этот страх стал уходить даже чуть раньше, когда разоблачение сталинщины стало почти государственной идеологией. И этот уход страха из подсознания немедленно привёл к взрывоопасному росту преступности, сравнимому с послевоенным. При одновременно наступившем параличе правоохранительной структуры можно сказать, что в криминал ушли все желающие.
И экспансия "криминальной революции" остановилась только потому что не все захотели стать частью уголовной среды, а многие даже отнеслись к ней с отвращением. Несмотря на все усилия режиссёров, актёров и писателей (спасибо только женщинам-детективщицам, сохранившим верность традиции иметь главным героем приличного частного детектива или законопослушного следователя, и за то стяжавшим бесконечную народную любовь).
Как ни странно это прозвучит, с учетом репутации "Ревущих 90-х", именно начиная где-то с 1990 года Россия знала (только) лет десять "правовой" нормальности, когда страх стать жертвой государственного террора (вне Чечни и Пригородного района Осетии, разумеется) почти рассеялся, и у людей появилось ощущение, что в случае проблем с законом они могут действовать как в американском детективе – найти приличного адвоката, придать гласности через свободные СМИ, обратиться к честному депутату или влиятельным правозащитникам… Всё это срабатывало.
Хотя в конце этого периода силовики создали различные "эскадроны смерти" (о них рассказывали Трепашкин и Литвиненко) для борьбы с наиболее опасными гангстерами, включая искусное провоцирование криминальных войн, а в отношении некоторых предпринимателей уже доводились угрозы убить, именно убить, а не сфабриковать дело, подставить и тому подобное.
Вектор повернулся арестом Гусинского в июне 2000 года, делом "Аэрофлота" и делом ЮКОСа. После чего началась десятилетняя полоса настоящего антипредпринимательского террора, имеющего ту же цель, что и сталинский антибольшевистский и антиноменклатурный террор – предотвращение перехода власти к социальному слою, который счёл себя победителем революции и уже готовился торжествовать.
И только по итогам почти полного уничтожения независимого бизнеса (не путать со свободным, т.е. действующим в конкурентной рыночной среде), повторного огосударствления экономики и наступившей в результате этого стагнации, был судорожно включён задний ход - началась "кастовая" гуманизация бизнес-статей уголовного кодекса и посыпались клятвы прокуратуры в верности святому делу защиты предпринимательства.
Впрочем, дело Улюкаева, имеющее ровно такой же "педагогический" смысл для придворных кругов, как аресты врачей Кремлёвки ровно 64 года назад, показало, что путинизм совершенно не думает отказаться от такого проверенного тоталитарного инструмента управления, как то, что Гавриил Попов в своей знаменитой рецензии на "Новое назначение" Александра Бека (где впервые появилось "командно-административная система", как эвфемизм тоталитаризма) называл "подсистемой страха".
Но фактор неизбывного подсознательного страха перед внеправовой расправой, фон тлеющего государственного террора не только деформирует сознание жителей Эрэфии, он диктует и последующие действия в случае того, что Каспаров назвал "демонтажем", а Ходорковский – "турбулентностью".
Любой антипутинский режим первым делом дотла уничтожит те структуры, которые могут восприниматься как источник угрозы государственного террора.
В 1953 году МГБ было разрушено, его руководство – расстреляно, а КГБ максимально понижен в статусе в системе власти и подчинён ЦК КПСС. КГБ потребовалось 30 лет чтобы занять с партаппаратом паритетные властные позиции, и только раскол и развал КПСС на финале перестройки дал возможность КГБ стать ядром новой политической конструкции, которая должна быть установлена ГКЧП.
Август 1991 года должен был бы покончить с госбезопасностью навсегда, но игры реформаторов в "антифашизм" и непреодолимый соблазн иметь свою гебуху помогли ФСК-ФСБ сохраниться до прихода Путина, который и превратил госбезопасность и сообщество её ветеранов в костяк новой партии власти, завершив процесс, начавшийся в середине 30-х.
Однако новая власть учтёт, как любил писать Ленин "ошибки Парижской коммуны".
И потом, в русской истории правящий класс только один раз давал возможность создать направленное на него орудие террора. Боярская олигархия первых Романовых (после опричного террора и опал Годунова), шляхетские вольности – после бироновщины… "восстановление ленинских норм законности" …
Теперь ждём, что сделают грядущие "блюстители верховенства права" для того, чтобы в России не восстановилась подсистема страха, точнее, генератор государственного террора.
Теперь перейдём ко второму фактору страха. Начиная с конца сороковых Запад трясется перед советской угрозой. Советские руководители умело сформировали себе репутацию сумасшедших с бритвой, и все усилия Эйзенхауэра или Никсона им подражать оказались бездарным обезьянничаньем.
Горбачёв и Ельцин репутацию атомных маньяков старательно разрушали. Однако с удовольствием стригли купоны с жуткой репутации сталинских маршалов. Бойня в Тбилиси в апреле 1989 года, штурм Баку в январе 1990 года, события в Вильнюсе и Риге зимой 1991 года вызвали бы значительно более гневный резонанс, произойди они в любой стране цивилизованного мира…
Но Горбачёву прощали всё. Прощали Ельцину и ещё слабому и безоружному Путину обе Чеченские войны, бойню в Пригородном районе Осетии и гибридную войну против Грузии в Абхазии.
И вот, уже при Путине Всемогущем случился самый страшный кошмар Запада – нападение Эрэфии на соседнюю страну и её расчленение. И оживший фантом танковой лавины маршалов Малиновского или Устинова, устремившейся к Ла-Маншу, парализовал Запад настолько, что российскую криптоинтервенцию не видели буквально в упор целых два года. Не видела даже миссия ОБСЕ, мимо которой она с лязгом и грохотом проезжала…
И только теперь Запад встряхнулся. Даже Франция решилась послать пару бронетанковых рот в Эстонию. Не то, чтобы военный фактор, но очень понятный сигнал – двинетесь: будем считать агрессией против Франции.
Произошло парадоксальное – в тот момент, когда "русская угроза" из потенциальной стала кинетической, 70-летний страх Европы сменяется здоровым "ощетиниванием". Нейтральные Финляндия и Швеция готовятся встать в натовский строй. Швейцарская авиация показала – мы в общем западном строю, и нам только приказ, и мы этот самолёт президентской свиты отправим кормить рыб и раков Женевского озера. Потому что ведь это свита, условно говоря, Хуссейна-Кадаффи, и как там говорил маршал Жуков: "бабы ещё нарожают" …
Но необходимо понять, что это состояние НАТО, когда, как и весной 1939 года, когда страх противников Гитлера перешёл в свою противоположность – в желание от души врезать по тевтонскому затылку, не просто в итоге телеологически ведёт к войне. Например, когда следующий американский президент будет ликвидировать последствия трамповской геополитической разрухи. Горячей войны, скорее всего, в Европе не будет.
Но точно также, как для российской оппозиции социально-исторической задачей номер один становится ликвидация на веки вечные любой возможности обращения государства к террору, так и задачей Запада стало предотвращение любой возможности возобновления Россией имперской экспансии и агрессии.
Либо путём предельного ослабления и дезинтеграции страны, либо путём её гарантированной интеграции в Запад, включая полный контроль над политикой и экономикой. Что и станет итогом нынешней Холодной войны.
И российские демократы, и западные демократии больше не повторят ошибок начала 90-х, когда только посулы Ельцина и его окружения были сочтены гарантиями безопасности.