Уважаемый коллега Игорь Александрович Яковенкозадал правильный вопрос о причинах путинской популярности в мире и парадоксальности разрыва между наличием в России культуры и интеллектуалов мирового класса и социально-политической убогостью провинциальной деспотии, и для разрешения противоречия выдвинул гипотезу о жлобократии, если сказать совершенно лаконично, то господства хамов-нуворишей.
Позволю себе, выступая в поддержку сего тезиса, развить данную интереснейшую тему дальше. Некоторые вопросы я уже затрагивал в своих эссе, поэтому заранее прошу простить меня за повторы и самоцитирование.
Прежде всего, ровно тот же вопрос могли бы задать себе немцы в середине тридцатых годов или жители Российской империи рубежа XIX и XX веков. Таким образом, уже появляется общий кластер "стран-ножниц" с огромным разрывом между изумительной творческой жизнью и давящим государством и обществом.
Владимир Набоков вообще считал, что историю России надо рассматривать как параллельную эволюцию свободолюбивой литературы и аппарата полицейского подавления.
Сперва о "путинском соблазне". Его разгадка проста: Владимир Владимирович – это "Гитлер сегодня". Тот самый Гитлер второй половины тридцатых, который вызывал восхищение не только спятивших от скуки либерализма интеллектуалов и всякой нордической "ваты" из мюнхенской подворотни, но и таких деятелей, как, например, бывший английский премьер Ллойд-Джорж.
Путин – смел, нагл и решителен, как парижский апаш, перед которым тают высокомерные светские красавицы. Морис Леблан изобразил подобный тип в образе "вора-джентльмена" Арсена Люпена, а Алексей Толстой – инженера Гарина.
Путин радует западных бизнесменов отсутствием у него в стране классовой борьбы и экологического движения. Путин радует западных авторитаристов отсутствием муторных парламентских процедур. Путин радует леваков-антиглобалистов антиамериканизмом и "культурным национализмом" (не в смысле культурности формы, а в смысле культа идентичности). Поскольку в западной культуре с ее космополитическо-либеральным ЯН, таится и рудиментарная авторитарно-ксенофобская ИНЬ, то у этого латентного компонента должен быть пример и выразитель. Вот Путин на это и сгодился. Так в тридцатые годы "инь-европейцы" из Франции и Англии, полноценного "бесноватого фюрера" не имеющие – убогий Мосли, прекрасно показанный в виде лидера движения "Черные шорты" в "Дживсе и Вустере", и ходячая карикатура на Бонапарта – префект парижской полиции Кьяп в счет не шли, – волей-неволей тянулись к Адольфу Алойзиевичу.
Все свои дальнейшие рассуждения я буду основывать на историософии Григория Померанца, которого с середины 80-х считал своим социологическим и философским гуру.
Прежде всего, это категория "проблематичных культур" или "культур-мутантов". Померанц называл три культуры, подпадающие под эту категорию – русская, немецкая и еврейская [в наше время, ашкенази, естественно – Е.Ихлов].
Померанц считал, что и вся западная цивилизация – кризисная в своей основе. Синтез слишком отличных культурных миров оказался неустойчив. Европа приобрела неслыханную динамику, позволившую разорвать цикличность других великих цивилизаций, но при этом переживает один системный кризис за другим. (Я лично полагаю, что причинной этого стало узкое и длинное Средиземное море – оно соединило транспортной доступностью все основные цивилизационные центры Древнего мира (кроме Восточной Азии, и разумеется, Западного полушария), но в тоже время достаточно отдалило их, чтобы избежать полного взаиморастворения культур, в отличие от Индостана и Индокитая).
Синтез русской, немецкой и еврейской культур был настолько неравновесен (Старый Завет эти еврейские метания очень подробно описывает), что они жили в состоянии раскола и напряженнейшей внутренней тектоники. Это напряжение дает на пиках всплески удивительных интеллектуальных достижений, но цена за это – огромный разрыв между духовной элитой и массами, и постоянная потребность в очень жестком контроле за социумом.
В результате мы имеем необычайно высокий уровень креатива, мировоззренческий радикализм, периодическую склонность к социально-политическому "оборотничеству" - и компенсирующую все это полицейскую регламентацию жизни и искусственное сдерживание социальной динамики.
В Русской (суб)цивилизации [дочерней сперва от Византии, а потом от Европы] взрывная урбанизация 20 столетия парадоксально совпала с социально-политической архаизацией в виде большевизма и сталинизма. В других культурах урбанизация, напротив, сопровождалась ростом вестернизации и появлением среднего класса. Такая "парадоксальная урбанизация" [мой термин – Е.И.] не только привела к втягиванию в городскую жизнь выходцев из традиционалистских локальных мирков, создавая социопсихологический аналог негритянских районов американских мегаполисов 50-90-х годов, но и совершенно иные критерии отбора кадров для госаппарата, чем в при схожих процессах в западных странах.
Еще в пятидесятые годы интеллектуалы-эмигранты из России отмечали, что сталинская система построилась из тех кадровых элементов, которые в условиях нормальной сельской жизни стали бы "кулаками" (в подлинном, а не советско-агитационном смысле термина) - деревенскими богатеями. Просто их поместили в противоестественные условия идеологической борьбы и административных интриг.
Путинизм вновь востребовал схожие кадры – вестернизированные достаточно, чтобы светски выглядеть и пользоваться современной техникой и технологиями, в т.ч. информационными, но с архаической ментальностью подданного средневековой деспотии. Вообще не понимающего ни что такое гуманизм, ни зачем нужна демократия. Типажи, хорошо знакомые в реалиях латиноамериканских и западноазиатских диктатур.
Еще учтем, что при разрушении старого, традиционного уклада жизни наверх всегда выбиваются наиболее беспринципные и безжалостные. Традиционный образ жизни, особенно в локальных и микро-социумах, веками создает сложнейшую систему сдержек и противовесов, а также компенсаторного перераспределения ресурсов (поддержки аутсайдеров, иначе говоря).
Цена этого – аллергия к исторической и социальной динамике и стремление "осадить" успешных из своей среды. Крах "старого мира" дает огромные возможности для социальной динамики, но разрушает этический консенсус и локальную солидарность. Поэтому успешность одних воспринимается как построенная на жизненном крахе дезадаптантов.
В результате от тех, кому удается достичь невиданного ранее преуспеяния или сделать карьеру при "новых порядках", требуется не только готовность сохранять хладнокровие среди окружающего распада, растерянности и обнищания, но и как можно более энергично использовать их в своих личных и клановых интересах. Вот откуда берется столь отвратительный типаж нувориша, возникший еще у древнеримских сочинителей.
Что же касается России, то здесь крах советского индустриализма часто оставлял перед "традиционалистскими" молодыми людьми простой выбор – в менты или в бандиты; а обескровливание академической среды и крах независимого предпринимательства под катком путинской опричнины – вынудил вестернизированную молодежь ориентироваться на госслужбу, на карьеру клерка (гордо названного менеджером) в крупном бизнесе или на роль "заносчиков хвоста" в казенных политических структурах.
Частный бизнес, партийная или академическая среда культивируют довольно неприятные личные качества, но они, по крайней мере, воспитывают инициативу и твердость характера. Аппаратная же жизнь – чиновничья или корпоративная – напротив, способствуют селекции исключительно в пользу раболепия и безответственности.
Но вернемся к зоологическим сравнениям. Григорий Померанц определял сталинских деятелей как хищных ящеров, а послесталинских – как свиней, добравшихся до горы желудей и "клубнички жизни", и поэтому неспособных на какие-нибудь уже совсем катастрофические решения (поэтому Григория Соломонович рассказывал, что совершенно спокойно спал в самый разгар Карибского кризиса).
Путинская группировка, разыгрывая постановку "рыночного сталинизма", изо всех сил корчит из себя заматеревший выводок шварцевских драконов. Но их приземленно-скотская натура периодически прорывается через имидж огнедышащих монстров. Вот такие они драконо-свиньи. Вот такое у нас дракосвинство.