В своем последнем стриме Игорь Яковенко (Игорь Яковенко) размышляет о то, чем «человек путинский» отличается от «человека советского»:«Человек советский» (во всяком случае – позднесоветский) в достаточной степени отделял себя от государства и его пропаганды. «Человек путинский» в большей степени сросся с государством, чем человек позднесоветский.
«Человек путинский» – это «человек фашистский». Это человек войны. «Человек советский» жил под лозунгом «лишь бы не было войны». «Человек путинский» живет под лозунгом «можем повторить».
«Человек путинский» – это полная ампутация эмпатии, доходящая до самоненависти. «Человек советский», в конечном итоге, мечтал жить хорошо. «Человек путинский» мечтает о том, чтобы другие жили плохо.
Это очень важно для осознания нравственной катастрофы современного российского общества. У меня – старого антисоветчика – куча собственных претензий к «человеку советскому». За его лицемерие, трусость, конформизм. Говорят, что после 37-го года его нельзя за это осуждать, но тут как раз вопрос спорный. Но в любом случае, «человек советский» был продуктом «большевистского проекта», который, в свою очередь, был, хотя и выродившимся, но ответвлением «большого европейского модернизационного проекта». Проекта, органически связанного с культурой гуманизма и просвещения.
В большевистской («коммунистической») идеологии огромную роль играла радикальная антимилитаристская риторика, категорическое осуждение агрессивных, захватнических войн. И это не было просто демагогией. Это был сущностный вопрос «религиозной» самоидентификации большевизма. Ведь именно на этом моменте произошло окончательное отделение большевизма от «впавшей в социал-шовинизм» европейской правой социал-демократии. На это потом наложились воспоминания советского общества об ужасах Второй мировой, но дело все же не только в этих воспоминаниях. «Антивоенный» компонент большевистской идеологии сохранял свою «сакральность».
И конечно же, «человек советский» мечтал жить хорошо. В этом он мало отличался от европейского человека, рожденного эпохой модернизации, провозгласившей благо человека высшей ценностью, а стремление к счастью – естественным стремлением и естественным правом человека. Именно «человек советский», знавший отвращение к жестокости и насилию, сделал «бархатную» перестроечную революцию. И хватит о том, что «демократическими массами» манипулировали дербанящие советскую собственность элиты. Лицо революции определяют те, кто ее делает, а не те, кто ими манипулирует или пытается манипулировать.
«Человек путинский» ничуть не менее тоталитарен, чем «человек советский». И более тоталитарен, чем уже достаточно рациональный позднесоветский человек. Зато он полностью свободен (освобожден?) от прошитого в «человека советского» идеалистического гуманизма. И он не знает отвращения к жестокости и насилию. Вот это и есть «человек фашистский». Человек войны. «Новый человек эпохи Муссолини» определялся прежде всего как «человек воюющий». Советские жрецы пытались вырастить «нового человека», который, по их замыслу, должен был быть прежде всего «человеком гуманистическим». Фашизм же создает архаическую цивилизацию «псов войны».
Поэтому я буду продолжать свой назойливый спор с Владимиром Пастуховым о том, как правильно характеризовать путинизм: как продукт разложения и упадка большевизма или как набирающий силу новый (постмодернистский) фашизм? Это спор не о терминах, а о сути. Между «человеком советским» и «человеком путинским» нет прямой преемственности. И вот здесь я хочу сказать пару неласковых слов об ответственности за сегодняшнюю катастрофу постсоветских правых неолибералов.
Я помню свои споры с ними в 90-е годы. Они говорили, что нужно просто сделать из «человека советского» вмеру циничного эгоиста-прагматика, равнодушного к идеологизированным химерам. Такого человека будет не загнать назад в тоталитарное стойло. Потому что на него где сядешь, там и слезешь. Он не встанет в строй, не поедет на овощебазу или на картошку.
Им было не объяснить, что циничный эгоист-прагматик поедет и на овощебазу, и на картошку, если будет считать отказ от этого невыгодным для себя лично с точки зрения карьерных интересов. Именно на таких людей преспокойно села и поехала постмодернистская «автократия нового поколения». И осуществила расчеловечивание общества, ничуть не менее глубокое, чем осуществлял классический фашизм XX века. Это внутреннее, глубинное родство путинизма с фашизмом гораздо важнее различий во внешних формах тоталитарного контроля.