МЕМУАРЫ Часть 7

В ответ на письмо Зелимхана Галаев начал аресты семей сородичей Зелимхана по материнской линии (по чеченскому родовому праву за действия того или иного лица отвечает только его род по отцов­ской линии, а не по материнской). В военной кре­пости Ведено не хватало помещения для заключен­ных детей, женщин, мужчин. Вереницей тянулись эшелоны арестованных из Горной Чечни до самого Грозного. Зелимхан все это видел и решил объяс­ниться с Галаевым еще раз. Он написал ему второе, уже более сердитое письмо, нарушая адат, который требует, чтоб чеченец не позволял себе ругани даже с врагом. Вот отрывок из этого, второго письма: «Полковник Галаев, пишу тебе последнее мое пись­мо... Мнение мое такое: ты, кажется, знаешь, что я сделал с Добровольским, с таким же полковником, как ты; что мое привлекает сердце в необходимость сделать с тобой за незаконные действия твои из-за меня заключенных людей, которые совсем невин­ные. Я тебе говорю, чтобы ты освободил всех за­ключенных. Я тебе дам запомнить себя. Губить лю­дей незаконными действиями из-за себя я не позво­лю тебе, гяур. Раз я говорю «не позволю», значит правда. Если я, Зелимхан Гушмазукаев, буду жив, я же заставлю тебя, как собаку, гадить дома... Трус ты! В конце концов проститутка, – убью тебя, как собаку... Ты, кажется, думаешь, что я уеду в Тур­цию? Нет, этого не будет, чтобы люди не обложили меня позором бегства. Не кончив с тобою, я шаг дальше не уйду. Слушаю о твоих делах, и ты мне ка­жешься не полковником, а шлюхой. Освободи же людей невинных, и я с тобою ничего иметь не буду.

Если же не послушаешь, то будь уверен, что жизнь твою покончу или увезу в живых, чтобы казнить тебя» (ее. 146-147).

Однако и второе письмо тоже не произвело должного впечатления на полковника. Да и как оно может произвести какое-либо впечатление: Ведено – большая горная военная крепость, в ко­торой находится гарнизон из отборных войск, об­несена высокой стеной с проволочным загражде­нием. В крепости имеет право жить, кроме солдат, только русское гражданское население. Каждого че­ченца, который приезжает сюда на базар или к на­чальству, обыскивают у входа в крепость, – будь он даже поставленным властью старшиной аула. Ес­ли полковник выезжает из крепости, то его сопро­вождает эскадрон казачьей конницы. Лишь одна сторона крепости не обнесена стеной, да и зачем – ведь это та сторона, где глубокий обрыв овра­га с крутой скалой, а там, далеко внизу, журчит горная река. Человек отсюда может легко свалить­ся в пропасть, но подняться сюда он никак не мо­жет. Однако, на всякий случай, обрыв обнесен высоким заграждением из колючей проволоки и охраняется круглые сутки бдительными часовы­ми. Вот над этим обрывом, в сказочном тенистом парке, после плотного завтрака, в окружении личных телохранителей Галаев сидел на скамейке, то любуясь величественными вершинами гор, то заглядывая в бездонную пропасть, как вдруг в каких-нибудь сотнях шагов со стороны оврага раздался выстрел.

«Не в нас ли стреляют?» – пошутил полковник и обернулся на выстрел. Тогда вторая пуля ударила в висок полковника: первым выстрелом Зелимхан заставил полковника обернуться, чтоб попасть в не­го наверняка» (с. 64). Галаев был убит.

Зелимхан на чеченском участке делал то, что де­лали большевики-«эксы» в Закавказье и эсеры-тер­рористы в Центральной России. Он действовал до сих пор в одиночку, а теперь, после убийства Добро­вольского и Галаева, Чечня и Ингушетия признали его своим национальным героем – за его справедли­вость – и к нему потянулись новые абреки. Кавказ­ское начальство начало опасаться, что Зелимхан мо­жет стать новым Бей-Булатом или даже новым Ша­милем и поднять всех горцев против России. Поэто­му по приказу кавказского наместника Воронцова-Дашкова начальник Терской области генерал Михе­ев объявил 7 марта 1909 г. о создании «специально­го временно-охотничьего отряда» из двух тысяч от­борных вояк, куда было набрано также некоторое количество даже добровольцев-уголовников для по­имки или уничтожения Зелимхана. Так как войска в Терской области не нашли подходящего героя, чтоб поставить во главе этого отряда, то из Кубан­ской области выписали прославившегося подвигами против революции войскового старшину Вербицко­го. Официальная пресса подняла большой шум о предстоящем походе, превознося изобретательность, решительность и героизм Вербицкого.

Вербицкий, хотя и герой, но психологии горцев совершенно не понимал. Это он обнаружил в своем обращении к чечено-ингушскому народу на русском и арабском языках, написанному накануне похода против Зелимхана. Вот некоторые отрывки из него:

«Приказом по области я, войсковой старшина Вербицкий, назначен искоренить разбойничество в родном нам крае. Обращаюсь поэтому к чеченскому и ингушскому народам и всему туземному населе­нию. Вы – храбрые племена. Слава о Вашем муже­стве известна по всей земле: ваши деды и отцы храб­ро боролись за свою независимость, бились вы и под русскими знаменами во славу России... Призываю честных людей сплотиться и перестать якшаться с ворами и разбойниками... Я обращаюсь и к вам, во­ры и разбойники. Объявляю вам, что ваше царство приходит к концу. Я поймаю вас, и те, на ком ле­жит пролитая при разбоях кровь, будут повешены по законам военного времени. Поэтому советую вам помнить мои слова и отнюдь не отдаваться мо­им отрядам живыми, а биться до последней капли крови. Кто не будет трус, умрет как мужчина с ору­жием в руках.

Теперь ты, Зелимхан! Имя твое известно всей России, но слава твоя скверная. Ты бросил отца и брата умирать, а сам убежал с поля битвы, как са­мый подлый трус и предатель. Ты убил много лю­дей, но из-за куста, прячась в камни, как ядовитая змея... Я понимаю, что весь чеченский народ смот­рит на тебя, как на мужчину, и я, войсковой старши­на Вербицкий, предоставляю тебе случай смыть с се­бя пятно бесчестия, и если ты действительно носишь штаны, а не женские шаровары, ты должен принять мой вызов. Назначь время, место и укажи по совес­ти, если она у тебя еще есть, число твоих товарищей, и я явлюсь туда с таким же числом своих людей, чтобы сразиться с тобою и со всей твоей шайкой, и чем больше в ней разбойников, тем лучше. Даю тебе честное слово русского офицера, что свято исполню предложенные тобой условия» (с. 70).

Так Вербицкий предложил Зелимхану нечто вро­де коллективной рыцарской дуэли, конечно, только для того, чтобы произвести, во-первых, шум в печати (письмо Вербицкого было опубликовано во всех газетах на Кавказе) и, во-вторых, в полной уверенности, что Зелимхан не осмелится выйти на дуэль.

Да, Вербицкий плохо знал психологию чеченцев. Ни один чеченец, публично объявленный трусом, не может уклониться от дуэли. Если бы это случилось, его бы убили представители собственной «тайпы» (род).

Зелимхан не только принял вызов Вербицкого, но указал также время и место, где он встретится с Вербицким и его отрядом: в 12 часов дня 10 апреля 1910 г. в городе Кизляре у государственного казна­чейства, чтобы заодно захватить с собой и казну. Это свое решение Зелимхан изложил в письме к Вербиц­кому, которое кончалось словами: «Жди меня, баба-атаман, в Кизляре».

Хотя о письме Зелимхана говорилось всюду, сам Вербицкий не придавал ему никакого значения, по крайней мере, внешне. Современники засвидетель­ствовали нам все-таки его странное поведение. Прежде всего Вербицкий покинул свой штаб в Киз­ляре и накануне назначенного ему времени поехал в Грозный играть в карты в офицерском клубе. Когда члены клуба спрашивали Вербицкого о письме Зе­лимхана, то Вербицкий отделывался шутками: «Ду­мает, дурака нашел. Так я ему и поверю. Свято­слав, подумаешь, нашелся: «Я иду на Вы». Эти вре­мена, милостивые государи, давно прошли. Не Зе­лимхану в Святославы играть» (с. 88).

Зелимхан совсем не знал Святослава, но, видимо, хорошо знал натуру людей типа Вербицкого, – глав­ное, Зелимхан совсем не шутил. У него появилось и много боевых соратников-добровольцев. Появились также и учителя. В соседней Грузии действовали другие «боевые дружины» – «эксы» Коба и Камо, которые подавали наглядные уроки, как организо­вать «экспроприацию» царских казначейств. Вспом­ним хотя бы знаменитейшую «экспроприацию» каз­начейства, которая произошла за три года до этого – 11 июня 1907 г. – в Тифлисе на Эриванской пло­щади. После пятого лондонского съезда партии (1907) Ленин направил в Тифлис делегата этого съезда Коба (Сталина), который вместе с Камо и организовал ее. Результаты этой «экспроприации» хорошо известны. Отряд Коба-Камо захватил 340 тыс. рублей, оставив на площади убитыми трех и ранеными до 50 человек. Захваченные деньги Ко­ба направил через Литвинова Ленину за границу.

Почему же чеченец Зелимхан не может сделать то что смогли сделать грузин Коба и армянин Камо? Во всяком случае, в письме к Вербицкому Зелимхан уверенно писал, что он увезет из Кизляра деньги казначейства и голову Вербицкого. Кроме того, у Зелимхана были и особые счеты с Вербицким: так, на базаре в Гудермесе в Чечне и в селении Цох в Ингушетии Вербицкий устроил античеченский и ан­тиингушский погромы, в результате которых по­гибло много людей. Возмущаясь этим, Зелимхан на­поминал в письме к полковнику Данагаеву: «Такие страшные действия, которые совершал Вербицкий за один час, убивая бедных людей, я десять лет абре­ком и то не сделал» (с. 153).

Зелимхан создал отряд из 60 бойцов, на их чер­кесках нашил погоны кизляро-гребенского полка, а на свою черкеску Зелимхан нацепил погоны полков­ника (ведь то же самое сделали Коба и Камо). 9 апреля Зелимхан со своим отрядом переночевал в кизлярских камышах, а 10 апреля, как и было обе­щано, Зелимхан вошел в город Кизляр во главе сво­его отряда, принимая, как это положено по уставу, приветствие встречных нижних чинов.

Перед вступлением в город Зелимхан прочел сво­им бойцам нотацию – помните, что всякая опас­ность может продолжаться самое большее полчаса: или тебя убьют, или ты убьешь – иметь терпение на полчаса!

Без единого выстрела вступив в город, Зелимхан занял на центральной площади казначейство и, по­скольку было некоторое сопротивление охраны каз­начейства, пришлось пустить в ход оружие. И вот тогда только поднялась тревога, военные двинулись к казначейству с целью окружить отряд Зелимхана. Завязался бой. Биограф Зелимхана пишет: «Сотни лет не слышал сонный Кизляр такой пальбы. Вер­бицкий принял письмо Зелимхана за шутку. Вербиц­кого не было в городе. Начальник гарнизона выслал на тревогу две команды пехоты: одну на мост пере­резать путь к отступлению, другую к казначейству – на выручку перебитой уже казначейской охране» (с. 87). Отряд Зелимхана ушел без единой потери. Гарнизон потерял 19 человек убитыми и четырех ра­неными. Зелимхан выполнил свою задачу только на­половину: деньги казначейства он захватил, но встретиться на дуэли с Вербицким ему не удалось – не по его вине. Все-таки Зелимхан добился одного: правительство сняло Вербицкого и отдало его под суд за «преступное бездействие».

После Вербицкого за Зелимхана взялся князь Андроников, тоже «свой», кавказец, начальник ин­гушского Назранского округа, куда теперь с семьей перекочевал и сам Зелимхан. Андроников начал свою карьеру тоже с «письма», – правда, не Зелим­хану, а своему другу: «Мой святой долг во что бы то ни стало, хотя бы и ценой жизни, уничтожить это­го подлого труса Зелимхана, нападающего из-за скал и горных трущоб» (с. 92).

15 сентября 1910 г. князь Андроников начал с че­тырех сторон наступление на горную резиденцию Зе­лимхана и его отряда войсками от двух до трех ты­сяч солдат специальной горной службы. Войска Анд­роникова не щадили никого: ни мирных жителей, ни их семей – бомбили аулы, сжигали хутора, угоняли скот «бандитов» и, наконец, взяли горную «кре­пость», в которой полагали найти Зелимхана. Но Зе­лимхана не нашли, а захватили его семью. Андрони­ков арестовал его жену и детей (потом их доставили во Владикавказскую тюрьму). Князь лично допра­шивал с подобающим пристрастием – и угрожая расстрелом – жену Зелимхана. Ингуш-переводчик умудрился во время перевода сообщить жене Зе­лимхана: «Не верьте ему, он не имеет права вас рас­стрелять». Допрашивали даже старших детей (у Зе­лимхана было две дочери и три сына). Ничего не добившись от них, князь Андроников двинулся дальше к горной реке Асса и скоро добрался до це­ли: он нарвался на засаду Зелимхана и его группы. Сначала абреки спорили, кому же убить Андронико­ва, но едва лошадь Андроникова вступила на мост, Зелимхан принял решение уступить Андроникова своему ингушскому другу Азамату Цариеву, так как Андроников все-таки был не чеченским, а ин­гушским начальником. Азамат выстрелил в Андро­никова. Андроников упал мертвым. Абреки ушли.

Хитрость в человеческих трагедиях играет иногда коварную роль, но так называемая военная хитрость часто помогает выиграть целые сражения. Кавказ­ский наместник решил, что и Зелимхана можно взять хитростью: он предложил распространить сре­ди населения слух, что кавказская инженерная ко­миссия будет отстраивать «царское шоссе» в Керкете (Дагестан) и что в состав этой комиссии будто бы входит один военный инженер, зять самого на­местника царя на Кавказе. К Зелимхану прибыл с этой вестью Жамалдин, который когда-то сам был абреком. Жамалдин внушил Зелимхану, что, если тот возьмет в плен зятя наместника, он сможет об­менять его на свою семью. Семья Зелимхана уже на­ходилась в ссылке в Минусинске, где, кстати, в то время был и сам грузинский абрек Коба. Зелимхану идея эта понравилась. Вместе с маленькой группой, включив туда и Жамалдина, Зелимхан прибыл на «царское шоссе», но инженерная комиссия оказа­лась переодетым в гражданскую форму военным отрядом, а сам Жамалдин – его лазутчиком. Завя­зался бой, в результате которого были убиты два гражданских чиновника, один ротмистр дагестан­ского полка, несколько всадников, а раненый ко­мандир отряда полковник Чекалин был взят в плен (потом ему удалось бежать). С Жамалдином Зе­лимхан покончил как с предателем. Абреки по­теряли одного человека – им был последний брат Зелимхана. «Хитрость» наместника не удалась.

Укажу еще на один эпизод из абреческой карьеры Зелимхана, который в чеченских легендах тракту­ется как чудо «святого Зелимхана». После «Керкетского дела», как обычно после каждой групповой операции, Зелимхан распустил группу и предложил абрекам в дальнейшем действовать опять в одиночку, чтоб принудить противника распылить свои си­лы. Сам он укрылся там, где, по здравому рассужде­нию, его не должно было бы быть: в ущелье родного аула Харачоя. Но Зелимхан пренебрег обычаем сво­его народа: самые сокровенные тайны обсуждать на майдане. О тайне возвращения Зелимхана в родной аул говорили на всех майданах, добавляя, что Зе­лимхан не просто абрек, а святой, подсудный толь­ко Аллаху, но никак не земным властям. Агенты, посланные начальником округа на разведку, доло­жили, что Зелимхан действительно обосновался в горной трущобе в трех верстах от Харачоя и десяти верстах от самого начальника округа! Начальник не­медленно окружил пещеру военными и полицейски­ми частями и открыл огонь из всех видов оружия, включая пушки. Кадетская газета «Терский край» дала броский аншлаг на всю первую полосу: «Зе­лимхан окружен», «Накануне ликвидации Зелимхановской эпопеи». Офицер дагестанского полка Данагуев хвалился: «Не взойдет еще два раза луна на небе, как абрек абреков будет убит». Начальник Веденского округа тоже выражался образно: «Зе­лимхан у меня в кармане». 11 декабря 1912 г. все газеты Терской области напечатали информацион­ные сообщения этого начальника. В корреспонден­ции «Терского края», например, говорилось:

«Начальник Веденского округа телеграфирует начальнику области, что нашел Зелимхана и окру­жил в Харачоевских горах, где он заперся в пещере. С восьми часов утра идет перестрелка. К вечеру, с нашей стороны убито двое, ранено четверо. Потребо­ваны из Ведено пироксилиновые шашки для взры­ва... На скалу против пещеры послано несколько че­ловек охотников и кровников Зелимхана... В подкрепление к первой партии охотников были посла­ны еще команды пластунов... к вечеру пещера была окружена сторожевыми постами. К утру на скалу ввезено полевое орудие, из которого и решено на­чать стрельбу по пещере...»

Что происходило дальше, сообщает пристав Саадуев:

«Бомбардировка продолжалась до заката солнца. Зелимхан же сидел спокойно и не стрелял. Когда войска перестали стрелять, Зелимхан произвел че­тыре выстрела, которыми убил двух и поранил двух. Тогда начальник округа стал посылать для пе­реговоров людей. Зелимхан ответил: «Скажи на­чальнику, чтобы он сейчас же по телеграфу просил прощения всем, кто сослан и арестован из-за меня. Если к полночи не передадут мне ответа, что они по­милованы, то я уйду из пещеры, хотя бы все рус­ские войска ее окружали» (с. 132).

Начальник округа, конечно, не ответил Зелим­хану, ибо по-прежнему был уверен, что Зелимхан у него «в кармане». Но карман начальника оказал­ся дырявым: Зелимхан из него выпал! О том, как это случилось, сохранился рассказ самого Зелимха­на. Вот он в изложении его биографа:

«Зелимхан ушел просто, почти как из дому... пе­ред зарей. Когда лег в ущелье туман, Зелимхан скользнул из пещеры. Вниз. На дно. Он омылся в речке, сделал намаз (молитва) и пополз вверх по скату, на котором оцепление. – Два пластуна сиде­ли. Один направо сидел, другой налево сидел. Я иду – смотрю, они сидят – тоже смотрят. Тогда я на се­редину пошел между ними, тогда они к скалам при­жались. Чтобы, как скалы быть. Я пришел, ничего не сказал. Я прошел, они ничего не сказали. Баркалла (спасибо). В каждом деле на полчаса надо иметь терпение».

Биограф замечает: «Власть меньше всего пред­полагала эдакую гениальную упрощенность ухо­да и, сконфуженная, ударилась в версетворчество» (с. 133).

Рассерженный начальник округа Караулов решил отомстить Зелимхану: во второй половине декабря он сослал в Сибирь из окружающих сел 190 человек, к тем почти тысяче человек, которые уже были со­сланы с семьями, все из-за одного Зелимхана. Суп­руга начальника, княгиня Караулова, тем временем занялась филантропией: она пригласила мусульман­ских детей мирных чеченцев на рождественскую ел­ку петь «В лесу родилась елочка»... и одарила их восточными сладостями. С Нового года она заня­лась еще и просвещением Чечни, создав школьный кружок, в котором учила чеченских детей деклами­ровать: «Петушок, петушок, золотой гребешок... почему ты Магомету спать не даешь?» Появление в «Петушке» Магомета уже само по себе считалось не­сомненным прогрессом в «туземной политике» кав­казской администрации.

На военном совете у наместника Кавказа был принят новый план ликвидации Зелимхана: выслать виднейших чеченских шейхов в Сибирь, если они от­кажутся участвовать вместе со своими мюридами в поимке Зелимхана. Кроме того, начальство решило мобилизовать против Зелимхана и все те тайпы (ро­ды) , которые находились в кровной вражде с Зе­лимханом. Было решено также выдать всем им, мю­ридам и кровникам, оружие. Это был план отчая­ния, глупее и опаснее которого выдумать было не­возможно, ибо вооруженные мюриды и кровники Зелимхана искали не Зелимхана, а начали сводить свои счеты с местными старшинами и приставами. Администрация явственно увидела дно пропасти, к которой она сама себя подвела, и была очень до­вольна, когда ей удалось хотя бы частично вернуть свое оружие.

Отмечу еще одно интересное явление. Русские ле­вые партии старались вовлечь Зелимхана в свои организации. Из Тифлиса к нему приезжали пред­ставители большевиков-«эксов», а из Ростова приезжали анархисты-социалисты. Они учили Зе­лимхана метанию бомб, а ростовские анархисты вручили ему даже красно-черный флаг и имен­ную печать с надписью: «Группа кавказских горных террористов-анархистов. Атаман Зелимхан».

Зелимхану хорошо было известно, что русская печать о нем пишет, как о разбойнике, а бульварная пресса даже сочиняла легенды о том, что Зелимхан – кутила, изгнан из своего рода и избрал для легкой и веселой жизни профессию грабителя, хотя все знали, что Зелимхан – как правоверный мусульма­нин – не пил, не курил, притонов не посещал, а на­грабленные деньги, как Робин Гуд, раздавал бедным и семьям, кормильцы которых были сосланы из-за него. Но Зелимхана все-таки очень тяготила эта сла­ва грабителя. Главное – он уже часто задумывался, как бросить абречество, исчезнуть навсегда. Думал даже и об эмиграции в Турцию. Вот в этот период кризиса Зелимхан решил объяснить публично причи­ны и мотивы своего абречества. Он нашел, что луч­ше всего будет обратиться непосредственно к Госу­дарственной думе. Надо было только найти из среды чеченцев такого знатока русского языка, который без искажений изложил бы его прошение. И такой человек нашелся. Это был сын первого чеченского генерала на русской службе Орцу Чермоева, буду­щий президент Независимой «Республики Северного Кавказа» – Абдул-Межид (Тапа) Чермоев. Вот краткая справка о нем из БСЭ: «Чермоев Абдул-Ме­жид Орцуевич (3/15.3.1882-1936) чеченский буржу­азно-националистический деятель 1917-1919, нефте­промышленник. Окончил Николаевское военное училище (1901), служил в кавалерии, в т. ч. в соб­ственном конвое Николая II. В 1908 г. вышел в от­ставку, во время Первой мировой войны 1914-1918 – офицер кавказской туземной конной дивизии (т. н. «Дикой дивизии»). После февральской рево­люции 1917 г. один из организаторов контрреволю­ционного «Союза объединенных горцев» и руково­дитель буржуазного «Терско-Дагестанского прави­тельства». После установления советской власти в Дагестане в эмиграции, где продолжал антисовет­скую деятельность» (БСЭ, 1978, Москва, том 29, с.81).

Зелимхан, как горец, любил выражаться образно, но решительно, а Чермоев, как горский интелли­гент, «корректировал» его. В результате появилось названное прошение, которое я считаю «исповедью» Зелимхана, поэтому привожу его (с сокращением):

«Его Высокопревосходительству,

Господину

Председателю Государственной думы

Чеченского абрека Зелимхана Гушмазукаева

Прошение

Так как в настоящее время в Государственной думе идет запрос о грабежах и разбоях на Кавказе, то депутатам небезынтересно будет познакомиться с причинами, заставившими меня... сделаться абре­ком.

Все рассказывать не стоит – это займет слишком много вашего драгоценного времени. Я ограничусь, как сказал, указанием обстоятельств, при которых я ушел в абреки...

Чтобы г.г. депутаты имели хоть какое-нибудь представление о драме моей жизни, я должен упомя­нуть в коротких словах о месте моего рождения и о своей семье. Родом я из чеченского селения Хара­чой, Веденского округа, Терской области. В то вре­мя, о котором идет рассказ (1901 г.), семья наша состояла из старика-отца, меня и двух братьев, из которых один был уже взрослый юноша, а другой совсем еще ребенок; кроме того, был у нас еще и столетний дед. Жили мы богато.

Все, что бывает у зажиточного горца, мы имели: крупный и мелкий рогатый скот, несколько лоша­дей, мельницу, имели богатейшую пасеку... добра своего было достаточно, чужого мы не искали. Но случилось несчастье. Произошла у нас ссора с одно­сельчанином из-за невесты моего брата. В драке был убит мой родственник. Теперь надо отомстить кров­никам за смерть родственника, выполнить святую для каждого чеченца обязанность.

...Я совершил акт кровомщения втайне, ночью, накануне Рамазана месяца, и без соучастников. Все в ауле вздохнули свободно, – канлы должны были окончиться, и между сторонами состояться полное примирение. Но стали производить дознание. На­чальник участка показал, что он застал нашего вра­га живым и последний будто бы указал на виновни­ков своей смерти – на меня, на моего отца и двух братьев.

Таким образом было найдено юридическое осно­вание для того, чтобы нас обвинить. Суд нас четве­рых присудил в арестантское отделение. На запрос палаты, каким образом покойный ночью мог узнать, кто в него стрелял, тот же начальник участка отве­тил, что была светлая лунная ночь и лица были хоро­шо замечены умершим. Это была с его стороны яв­ная ложь и пристрастное отношение к делу. Во-пер­вых, как всему народу, ему было известно, что мой отец и мои два брата ни в чем не виноваты, а во-вто­рых, накануне Рамазана месяца луна не светит. Лю­ди говорят, что ему дали взятку наши враги... Один из моих братьев умер в тюрьме, а другой в ссылке. Я бежал из грозненской тюрьмы с единственной це­лью отомстить виновнику всех несчастий нашей се­мьи, начальнику участка...

Теперь я вам расскажу, за что я убил полков­ника Добровольского. В то время Добровольский был старшим помощником начальника Веденского округа... Естественно, на нем лежала обязанность меня преследовать, но как он это делал!

Прежде всего предпринял в Харачое экзекуции, затем всячески давил моих родственников... Мой старый отец, уже вернувшись домой, отбыв свой срок наказания, и брат – самый тихий и добродуш­ный из харачоевцев, – подверглись со стороны Доб­ровольского гонениям, аресту на продолжительное время под тем или иным предлогом, штрафам и проч., и проч. мелочам, пересказать которые я сей­час не сумею, но которые тем не менее жизнь делают тягостной, а иногда и невыносимой...

Тогда мой брат ушел из дома и стал бродить один по горам, боясь присоединиться ко мне, чтоб не опо­рочить себя навсегда. А скитаясь один, он надеялся, либо начальник смилостивится, либо на его место назначат другого, более доброго. Но его поймали и посадили в Петровскую тюрьму. Тогда через год он бежал из тюрьмы прямо ко мне. С этого момента он сделался уже настоящим абреком. Отец мой еще раньше брата присоединился ко мне, предпочитая жизнь абрека тюремному заключению, которое должно было длиться, пока меня не убьют или не поймают. За все это Добровольский поплатился сво­ей жизнью.

Далее я вам расскажу, Ваше превосходитель­ство, за что я убил полковника Галаева. Вскоре после смерти Добровольского Веденский округ был объявлен самостоятельным в административ­ном отношении и к нам прислали начальника окру­га, именно Галаева. Это оказался человек деятель­ный и энергичный, он сразу выслал из Веденского округа 500 человек... которые вернулись все уже в качестве абреков и наводнили Веденский округ... Меры его, направленные против меня, отца и бра­та, выражались в том, что приблизил к себе наше­го кровника Эльсанова из Харачоя и стал по его указанию сажать в тюрьму и высылать наших род­ственников и друзей, а иногда лиц, совершенно не имевших к нам никакого отношения. Я ему пись­менно предлагал оставить всех этих ни в чем не по­винных лиц в покое, а меня преследовать всеми способами, какие он может изобрести: полицией, подкупом, отравлением, чем только хочет, но Галаев находил, что борьба с мирными людьми гораз­до легче, чем с абреками. Некоторые сосланные им лица находятся в северных губерниях России, быть может, они и умерли. Между ними, напри­мер, два моих двоюродных брата и два зятя. Затем, посаженные Галаевым в тюрьму до сих пор сидят еще там.

Хозяйства сосланных и заключенных совершенно разорились, жены и дети их живут подаянием доб­рых людей, да тем, что я иногда уделяю им из свое­го добра после удачного набега.