МЕМУАРЫ Часть 22

12. КАК Я ВОСПРИНЯЛ УБИЙСТВО КИРОВА И МОСКОВСКИЕ ПРОЦЕССЫ

Чем больше коммунист, опасаясь злодейства со стороны Сталина, возносил его, тем меньше Сталин ему верил. Киров впал в скрытую немилость у Сталина после XVI съезда (1930 г.). Это был период так называемого «развернутого наступления социа­лизма по всему фронту», период искусственного голода на Украине и рабочих волнений в стране из-за нехватки продовольствия, в то время, когда экс­порт украинской пшеницы за границу шел полным ходом, а склады военного ведомства были полны продуктами питания. Эти продукты считались при­надлежащими к «мобфонду» и поэтому назывались «неприкосновенными фондами». Без личного разре­шения Сталина их никто не смел трогать. Миллионы украинцев умирали с голоду, но начальство не сме­ло ни протестовать против экспорта, ни трогать «мобфонда»; когда же в Ленинграде рабочие начали протестовать против нищенского снабжения, то Ки­ров дал указание передать продукты из военных складов в ленинградские ЗРК (закрытые рабочие кооперативы). На Курсах марксизма при ЦК нам стало известно, что на заседании Политбюро Сталин, Ворошилов и Микоян устроили форменный разнос Кирову, который, якобы желая завоевать дешевую «популярность», ставит под удар внешнюю безопас­ность советского государства. Стал также известен и ответ Кирова: у государства накопилось достаточ­но запасов продуктов и для снабжения народа и для военных складов. Поэтому он потребовал вообще отменить карточную систему. Это требование Киро­ва стало широко известно в партийном активе Москвы и Ленинграда. Идейный ленинец, Киров все-таки был наивным сталинцем. Он думал реабилити­ровать себя перед Сталиным неумеренными дифи­рамбами, а Сталин, надо полагать, про себя думал: «Какой же ты двурушник!»

В этой связи стоит упомянуть два выступления Кирова. Первое выступление состоялось сразу же после столкновения на Политбюро – в декабре 1933 г. на ленинградской партийной конференции, перед XVII съездом партии. Киров заявил: «Трудно представить себе фигуру гиганта, каким является Сталин... С того времени, когда мы работаем без Ленина, мы не знаем ни одного поворота в нашей работе, ни одного сколько-нибудь крупного начина­ния, лозунга, направления в нашей политике, авто­ром которого был бы не товарищ Сталин. Вся ос­новная работа – это должна знать партия – прохо­дит по указанию, по инициативе и под руковод­ством товарища Сталина. Самые большие вопросы международной политики решаются по его указа­нию, и не только эти большие вопросы, но и, каза­лось бы, третьестепенные и даже десятистепенные вопросы интересуют его...» (С. Киров. Избранные статьи и речи. 1939, сс. 609-610). Другое выступле­ние Кирова состоялось через полтора месяца на XVII съезде, который был съездом политических по­хорон и толчком физических похорон самого Киро­ва. Нарушив ленинскую традицию съездов партии, согласно которой отчету ЦК давались оценки: «одобрить», «одобрить в общем и целом», «одоб­рить целиком и полностью», – Киров, назвав отчет Сталина «эпохальным документом», предложил на этом съезде не принимать особой резолюции по от­четному докладу, а объявить весь доклад Сталина постановлением съезда партии. Съезд так и постано­вил: «Предложить всем парторганизациям руковод­ствоваться в своей работе положениями и задачами, выдвинутыми в докладе т. Сталина» (КПСС в резо­люциях..., ч. II, с. 744). Это означало: отныне не По­литбюро, не ЦК, даже не съезд партии представляют собой закон, а каждое слово Сталина – закон и для этих органов партии, и для государства в целом. Вот все это ярче и настойчивее всех соратников Сталина формулировал Киров. Это была легализация от име­ни съезда партии единоличной диктатуры одного Сталина вместо коллективной диктатуры ЦК. Ска­жите, кому же придет в голову мысль, что этого са­мого Кирова Сталин решил убить, чтобы: во-пер­вых, убрать кандидата партии на пост генсека, во-вторых, иметь повод для политической и физичес­кой ликвидации самой партии? Алиби себе Сталин создавал фактом абсолютной невероятности, чтобы столь ему преданный соратник мог быть им убит, а насчет повода для инквизиции Сталин верно рассчи­тал, что это будет повод такой взрывчатой силы, ко­торый вызовет во всей партии всеобщее возмуще­ние и повсеместное требование мести: «распни, рас­пни убийц», – а убийцами Сталин объявит Зиновьевцев, троцкистов, бухаринцев, актив партии, армии, милиции, «блоки партийных и беспартийных», сло­вом всех, кроме подлинного убийцы Кирова – са­мого себя и своей узкой клики. После докладов Хрущева на XX и XXII съездах партии это доказано точно и бесспорно.

Здесь надо кратко сказать о загадочном докладе Сталина на XVII съезде (январь-февраль 1934 г.), который вызвал самые противоречивые толкования у нас на Курсах марксизма во время очередного се­минара Булатова. Если делегат съезда и «диалек­тик» Булатов сам запутался в интерпретации докла­да Сталина, то можно себе представить, как беспо­мощны были мы, слушатели Курсов. (Все свои до­клады, речи, статьи писал лично сам Сталин, ибо только он знал, что надо и чего не надо говорить.

Знал он и другое – что надо и чего не надо догова­ривать.) Трудность состояла в том, что в докладе Сталина по самому основному вопросу – о перспек­тивах борьбы за «социализм» – не было человечес­кой логики, но зато была логика «диалектическая». Поэтому у слушателя создавалось впечатление: Сталин начал за здравие, а кончил за упокой. В са­мом деле, послушайте два взаимоисключающих те­зиса Сталина. Первый: «Если на XV съезде партии приходилось еще доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленински­ми группировками, а на XVI съезде добивать пос­ледних приверженцев этих группировок, то на этом съезде – доказывать нечего, да, пожалуй, и бить не­кого... Надо признать, что партия сплочена теперь воедино как никогда» (Вопросы ленинизма, с. 465). А вот и второй тезис: «Значит ли это, что у нас все обстоит в партии благополучно?.. Нет, не значит... Левые открыто присоединились к правым, к контр­революционной программе правых для того, чтобы составить с ними блок и повести совместную борьбу против партии» (там же, сс. 466-467).

Еще года не пройдет, как Сталин, убив Кирова, приступит к оформлению этих «контрреволюцион­ных» лево-правых и право-левых мифических бло­ков, да еще заработает на этом славу «гениального провидца», который еще в 1934 году, в присутствии Бухарина, Рыкова и Томского, как членов ЦК, и Зиновьева, Каменева, Радека, как гостей съезда, предвидел, что они составят антисоветские блоки против партии. «Недоговоренность» же Сталина све­лась к тому, что он не сказал, что все эти «блоки» «убьют» Кирова, зато сказал, что к бою с ними надо приступить сейчас же «путем усиления органов диктатуры пролетариата, путем развертывания клас­совой борьбы... в боях с врагами как внутренними, так и внешними» (там же, с. 467).

Для того чтобы приступить к расправе со всеми «врагами народа» и их «контрреволюционными» «блоками», Сталин предложил – и незадачливый съезд принял – ряд организационных решений, ко­торые бьют в одну точку: в унификацию и едино­властие. Важнейшими и роковыми для судьбы са­мой партии оказались два решения съезда: 1) Лик­видировать ЦКК (Ленин говорил, что благодаря ЦКК в «нашем ЦК уменьшится влияние чисто лич­ных и случайных обстоятельств»). Правда, ЦКК, как указывалось, с самого начала оказалась послуш­ным орудием в руках Сталина в борьбе за власть против его соперников, однако в острых ситуациях Сталин любил действовать наверняка и с абсолют­ной гарантией, а «двоевластие» на вершине партии такой гарантии не давало. Поэтому было важно ликвидировать ЦКК; 2) Другое решение было рав­нозначно самоубийству партии – съезд отказался, по предложению Сталина, от своей важнейшей при­вилегии: самому принимать решения о периодичес­ких чистках в партии. Съезд указал, что чистки пар­тии в дальнейшем будут проводиться не по решению съезда, а по решению ЦК, то есть аппарата Сталина.

Однако вернемся к Кирову.

Я никогда не видел и не слышал Кирова. Но я много слышал и читал его и о нем. Мы, кавказцы, о нем знали больше, чем в России, ибо предвоенные и предреволюционные годы он провел на Кавказе, редактируя газету «Терек» во Владикавказе, а в 1917-1918 годы принимал участие в установлении советской власти в горских областях Северного Кавказа. (Это участие после смерти Кирова пропа­ганда начала непомерно возносить, против чего вы­ступил заместитель председателя крайисполкома, старый осетинский революционер Мамсуров на од­ном из собраний в Ростове: «Товарищи, не перебар­щивайте, ведь Киров во Владикавказе был у меня мальчишкой на побегушках». Мамсурова расстре­ляли.) Видную роль Киров начал играть с 1919 г., когда он был назначен политкомиссаром XI армии в Астрахани. В статье памяти Кирова в «Правде» Н. Гикало рассказывал, как его штаб «снарядил из самых храбрых чеченцев отряд с заданием прорвать­ся через фронт белых, вручить лично Кирову в XI армии в Астрахани письмо и ждать от него распоря­жений... Они привезли и деньги и распоряжения...» («Правда», 7.12.1934).

Эхо потрясающих событий врезается в память че­ловека так же надолго, как долго хранит его память и детали собственной реакции на них. Вечером 1 де­кабря 1934 г., направляясь к друзьям на Курсы марксизма, случайно встречаю на Садово-Кудринской улице знакомую землячку, студентку Акаде­мии имени Крупской – Мариам Чентиеву.

– Ты слышал по радио ужасную новость? – спра­шивает она, и, заметив мое полное недоумение, тут же сообщает: – Какой-то негодяй убил Кирова...

Эта весть словно бомба взорвалась в моих ушах. Я знаю, что смерть Сталина не была бы для меня такой неожиданной в свете настроений в партии и стране, а вот смерть Кирова потрясла не толь­ко своей неожиданностью, но каким-то необъясни­мым внутренним предчувствием ее чудовищных по­следствий. Конечно, я не мог думать, что эта смерть потянет за собою миллионы других смертей, а меня самого бросит в чекистскую преисподнюю, где че­ловек ничего так не жаждет, как именно скорой смерти. Я немедленно вернулся в ИКП, чтобы по­слушать радио или узнать в партийном комитете подробности убийства.

Официальная версия ЦК, опубликованная в «Правде» от 2 декабря 1934 г., гласила: «1 декабря в 16 часов 30 минут в здании Ленинградского Сове­та (бывш. Смольный) от руки убийцы, подосланно­го врагами рабочего класса, погиб секретарь ЦК и Ленинградского обкома, член Президиума ЦИК СССР т. С. М. Киров. Стрелявший задержан. Лич­ность его выясняется». Далее указывалось, что свет­лый пример Кирова «будет вдохновлять миллио­ны... за окончательное искоренение всех врагов ра­бочего класса». Никто из нас не задавал себе вопро­са, как это Сталин узнал, еще не выяснив личность убийцы, что его подослали «враги рабочего класса», и почему он тут же, не выяснив мотивов преступле­ния и даже не начав следствия, предлагает «оконча­тельное искоренение всех врагов рабочего класса»? Наконец, при всех этих невыясненных обстоятель­ствах, почему Сталин заставил Президиум ЦИК СССР издать того же первого декабря 1934 г. сле­дующий декрет:

«Внести следующие изменения в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных респуб­лик за террористические дела:

1. Следствие закончить в десять дней.

2. Обвинительное заключение вручить за сутки.

3. Дело слушать без участия сторон.

4. Кассационные жалобы и ходатайства о помило­вании не допускать.

5. Приговоры к высшей мере наказания приво­дить в исполнение немедленно по вынесении приго­воров».

Председатель Президиума ЦИК СССР М. Калинин

Секретарь А. Енукидзе»

(«Правда», 2 .XII. 1934)

Под влиянием ужасного шока эти вопросы не приходили в голову даже врагам Сталина. Сталин, вероятно, на это и рассчитывал и поэтому действо­вал решительно и безоглядно. Только на XX съезде от Хрущева мы узнали, что Сталин тогда действовал в обход Политбюро, даже приведенный текст декре­та Сталин диктовал А. Енукидзе по телефону из Ле­нинграда, не обсудив его на заседании Политбюро.

На экстренном партийном собрании ИКП 2 де­кабря представитель ЦК сообщил, что нашей партий­ной организации выпала большая честь – мы будем во внутреннем кольце охраны членов Политбюро во время сопровождения гроба с телом Кирова от Ок­тябрьского вокзала до Колонного зала дома Сою­зов. Специалист по вопросам госбезопасности из Московского областного управления НКВД дал нам и соответствующий инструктаж. Охранение будет состоять из трех кругов: в первом кругу, в непо­средственном соприкосновении с членами Политбю­ро, будут находиться их лейб-охранники, за ними, в пяти-шести шагах, во втором кругу, будем нахо­диться мы вместе с такими же, как и мы, подобран­ными гражданскими лицами, затем пойдет третий круг из войск НКВД. Второй круг внешне должен производить впечатление траурной гражданской процессии, но никто из нас ни на секунду не должен забывать, что мы не траурные гости, а охранники! Чтобы бросить гранату или выстрелить из пистолета в людей, сопровождающих прах Кирова, покушаю­щийся должен проникнуть в кольцо охранения, а если он действует холодным оружием, – то должен прорвать все три круга; за проникновение через ваш круг постороннего человека каждый из вас от­вечает головой, – вот приблизительно к чему сво­дился инструктаж чекиста (потом я думал, что «гражданские лица», составлявшие вместе с нами «второй круг», были те же переодетые чекисты, ох­ранявшие нас, «охранников»).

4 декабря 1934 г. прах Кирова прибыл на Ок­тябрьский вокзал. Все вожди, один за другим, на­чали прибывать сюда в закрытых машинах. Навер­но, уже было около десяти часов, когда вожди вы­несли на руках гроб из вокзала. Вокзальная пло­щадь была полна народа, печального и задумчиво­го. День выпал такой же пасмурный, как и наше на­строение. Траурная процессия под звуки похоронно­го марша медленно двинулась в центр Москвы, к дому Союзов. Все улицы были запружены огромной толпой, гнетущей своей неподвижностью и грозной своей молчаливостью. На глазах у многих мужчин я видел слезы, старые женщины тихо плакали. Да­же дети были послушны и молчаливы. В этом на­родном трауре было что-то глубокое и символичес­кое. Это была не печаль по человеку, которого они никогда и не видели, это было не сочувствие партии, которая потеряла своего «любимца», это было предчувствие того, что мы шагаем из одной эпохи в другую, из эпохи много обещавшей революции в эпоху перманентной инквизиции. Что эту эпоху Ста­лин открыл выстрелом в своего преданного сорат­ника и фанатика революции – Кирова – об этом ни­кто не мог и подумать. Помню, как я наблюдал за Сталиным , находясь, может быть, в каких-нибудь десяти шагах от него. Последний раз я его видел так близко шесть лет тому назад в ИКП. Мне показа­лось, что он теперь немного постарел, цвет лица стал желтоватым. Но поразило меня другое: неподдель­ная печаль, глубокое горе на лице, и я видел не­сколько раз, как Сталин платком проводил по гла­зам. Сталин – плачет, значит Сталин не бог. Если хо­тите, это меня даже очень разочаровало. Но я тут же вспомнил трогательную надпись на титульном листе его книги «Об основах ленинизма»: «Сергею Миро­новичу Кирову – брату и другу моему. И. Сталин». Гибель брата и друга в одном лице – это тяжкий двойной удар прощал Сталину его слезы. Я был так глубоко потрясен всем этим, что, помню, написал об этом письмо в Грозный своему двоюродному бра­ту писателю Шамсудину Айсханову (я упоминал уже, что он был избран на первом съезде Союза со­ветских писателей членом Ревизионной комиссии СП СССР; чекисты его расстреляли в 1937 г. в воз­расте 29 лет). Наверно, это мое личное впечатле­ние тоже сыграло свою роль, когда я в своей первой книге на Западе («Staline au Pouvoir», Paris, 1951, «Reign of Stalin», London, 1953) уверенно доказы­вал, что Сталин не убил Кирова.

В ИКП и на Курсах марксизма, кроме офици­альной информации, циркулировали как точные сведения о самом Николаеве, так и слухи о его мо­тивах убийства Кирова. От ленинградцев, старых коммунистов, мы знали, что Леонид Васильевич Ни­колаев, 1904 г. рождения, член партии с 1920 г., ни­когда не участвовал в оппозиции Зиновьева или в каких-либо других оппозициях. Он был и почти единственным членом Ленинградского губкома комсомола, который голосовал за ЦК против «но­вой оппозиции» Зиновьева. Поэтому он и сделал партийную карьеру – его избрали членом Ленин­градской Губернской Контрольной Комиссии. Тогда ЦКК и РКИ составляли, единое целое, как объеди­ненный партийно-государственный контроль (чтобы скрыть этот факт в биографии Николаева, в печати говорилось, что Николаев работал в «секторе цен РКИ»). По тем же неофициальным данным, жена Николаева, очень красивая женщина, работала в Секретариате Кирова. В 1933 г. в партии происходи­ла мобилизация руководящих работников на чрез­вычайную партийно-полицейскую акцию: на работу во вновь созданных политотделах колхозов и сов­хозов. Начальников этих политотделов назначал не­посредственно ЦК, ему же они и подчинялись. Это были чрезвычайные комиссары с неограниченными полномочиями в районах своего действия, не подчи­нявшиеся даже местным органам партии. Вот в чис­ле этих «лучших сынов партии», как тогда их назы­вали, оказался и Николаев. Он был назначен началь­ником политотдела лесного совхоза в один из се­верных районов Ленинградской области. Теперь мы вступаем в область внутрипартийных версий, одна из которых связывала выстрел Николаева с ревнос­тью. Я эту версию опубликовал в своей названной выше первой книге. Я намеренно не называл источ­ника своей информации, чтобы никому не повре­дить. Теперь можно назвать и этот источник – им была учившаяся с нами Жданова, муж которой был назначен преемником Кирова. Приведу эту версию, как она была опубликована:

«Хотя и обидно было менять Смольный на таеж­ную глушь, Николаев беспрекословно подчинился «воле партии» и принял назначение. Только Никола­ев попросил Кирова освободить его жену от работы, чтобы он мог забрать ее с собою к месту нового на­значения. Киров не проявил готовности отпустить ее, сама жена не выказала особого желания следо­вать за мужем. Но по законам партии, членом кото­рой Николаев был, партийные жены прежде всего принадлежат партии, а потом их партийным мужь­ям. Николаев, как «лучший сын партии», подчинил­ся и в этом случае «воле партии» и уехал на Север без жены. Это было в 1933 году.

Николаев целый год находился на Севере. Он очень часто рвался в столицу, чтобы посетить жену, сделать визит друзьям, разузнать столичные новос­ти, но начальники политотделов не имели права при­езжать в Ленинград без специального разрешения или вызова Кирова. А Киров не только не вызывал Николаева, но и не разрешал ему кратковременно­го отпуска. Приходилось подчиняться, довольству­ясь перепиской с друзьями и женой. Но в письмах, полных любви, жена жаловалась мужу на скуку и одиночество. Просила его приезжать.

Наконец, в Николаеве человеческое взяло верх над партийным: он едет без ведома Кирова к лю­бимой жене. Он прибывает глубокой ночью... ти­хо, чтобы сделать жене приятный сюрприз, пользу­ясь своими запасными ключами, входит в собствен­ную квартиру. Сюрприз исключительный: Никола­ев застает в постели своей жены Кирова» (А. Авторханов. Покорение партии. – «Посев», № 42 (229) 1950).

Но Контрольная комиссия вместо того, чтобы предупредить Кирова, чтобы он не бегал за чужими женами (а Киров пользовался тайной славой партийного Дон Жуана), вынесла решение, по форме впол­не законное, но по существу издевательское – она постановила в начале 1934 г. исключить из партии Николаева «за нарушение партийной дисциплины», так как он самовольно, без разрешения Ленинград­ского обкома, приехал в Ленинград (этот факт «на­рушения партдисциплины» был указан в «Правде» от 22 декабря 1934 г., но без объяснения). Получив двойной удар – измену жены с Кировым и исклю­чение из партии по требованию того же Кирова – Николаев поклялся Кирову отомстить. Сталин, уз­нав об этом, решил воспользоваться случаем: орга­низовать убийство негласного «кронпринца» рука­ми Николаева и выдать это убийство за контррево­люционный заговор бывших лидеров зиновьевской оппозиции. Что зиновьевцы убили Кирова, Сталин «знал» уже в день убийства – это подтверждает тот бесспорный факт, о котором рассказал Зиновьев на своем процессе: бывший предшественник Кирова на посту секретаря Ленинградского губкома Евдоки­мов и он, Зиновьев, послали в «Правду» некрологи, но «Правда» отказалась их печатать («Правда», 15.8.1936). Еще не было суда над Николаевым и его «соучастниками» (всего было арестовано 14 чел.), а в «Правде» уже печатаются разоблачительные статьи против Зиновьева и Каменева. В Москве и Ленингра­де заседают партийные активы с требованиями бес­пощадной расправы с ними. Московский актив по докладу Кагановича выносит резолюцию: «Гнусные, коварные агенты классового врага, подлые подон­ки бывшей зиновьевской антипартийной группы, вырвали из наших рядов т. Кирова» («Правда», 17.12.1934). По этому образцу развертывается кампания по всей стране. 21 декабря «Правда» печатает очередную погромную статью, специально по­священную биографиям Зиновьева и Каменева: «Подлые изменники и дезертиры Октябрьской рево­люции». После этой статьи Ленин выглядит идио­том, который считал их своими самыми близкими соратниками и после революции Каменева сделал сначала председателем ВЦИК, а потом своим пер­вым заместителем по правительству, а Зиновьева поставил во главе Коминтерна. 22 декабря в «Прав­де» сообщается, что Киров был убит группой терро­ристов, которой руководил «Ленинградский центр» зиновьевцев во главе с Николаевым, Котолыновым, Мясниковым и др.

27 декабря «Правда» публикует «Обвинительное заключение» по делу этого мнимого «Ленинградско­го центра». Обвиняемые якобы признались, что они хотели заменить Сталина, Молотова, Кагановича, Ки­рова Зиновьевым и Каменевым. Само по себе такое желание, если оно действительно высказывалось, нельзя признать контрреволюционным, ибо всю свою сознательную политическую жизнь Зиновьев и Каменев были убежденными большевиками. Более того, вместе с Лениным они были и основоположни­ками большевизма. Поэтому обвиняемым приписы­вается не просто желание заменить одно больше­вистское руководство другим, а создание для этой цели контрреволюционной террористической орга­низации.

Признали ли они себя виновными на предвари­тельном следствии? На этот вопрос «Обвинительное заключение» намеренно не дает ясного ответа. Там сказано, что Николаев признал себя виновным (ви­димо, в убийстве Кирова), Котолынов признал лишь частично (видимо, что когда-то был в оппозиции Зиновьева), но не признал себя виновным в участии в убийстве Кирова. Другие – одни в чем-то признавались, другие ни в чем не признавались. 28-29 декабря 1934 г. это дело слушалось на Воен­ной коллегии Верховного суда СССР. Суд был за­крытый, без присутствия сторон. На суде Николаев будто бы сказал, что он в Ленинграде посетил не­названное консульство и получил от консула 5 тысяч рублей на свою организацию! На суде ни один из четырнадцати подсудимых, в том числе и Николаев, не признали себя виновными в принадлежности к контрреволюционной террористической организа­ции. Тем не менее, или именно поэтому,, все они были расстреляны сейчас же по окончании суда. Те­перь ясно, почему Сталину нужен был декрет прези­диума ЦИК СССР: не принимать кассационные жа­лобы подсудимых, а приговоры о расстрелах немед­ленно приводить в исполнение. Сталину нужны были мертвые свидетели против Зиновьева и Каменева, как ему нужны будут мертвые Зиновьев и Каменев как свидетели против Бухарина и Рыкова.

Смерть Кирова была решена на XVII съезде. Съезд этот был назван «съездом победителей», но триумфатором на нем был Киров. Киров был един­ственным из лидеров партии, который прошел во все высшие органы партии единогласно: в Секрета­риат, Оргбюро, Политбюро. За кулисами делегаты уже поговаривали о необходимости сместить Ста­лина с должности генсека на другую должность, а генсеком избрать Кирова. Это не досужие фантазии «врагов народа», а свидетельство самой «Правды» устами делегата XVII съезда Л, С. Шаумяна, сына «кавказского Ленина» – Степана Шаумяна. Когда я работал в обкоме, Л. Шаумян был заместителем главного редактора краевой газеты «Молот» и часто приезжал к нам в Грозный. Это был фанатик рево­люции и из глубокого уважения к памяти отца, рас­стрелянного англичанами, в 1918 г., он отказался от предложения Сталина усыновить его, тогда ему бы­ло всего 14 лет, а через год вступил в партию. Из-за этого, несмотря на его заслуги в революции (он си­дел вместе с отцом), Сталин не дал ему возможнос­ти делать карьеру. Так вот этот самый Шаумян в день двадцатилетия этого съезда писал: «К этому времени уже начал складываться культ личности Сталина... Сталин попирал принципы коллегиально­го руководства, злоупотреблял своим положением. Ненормальная обстановка, складывающаяся в свя­зи с культом личности, вызывала тревогу у многих коммунистов. У некоторых делегатов съезда, как выяснилось позже, прежде всего у тех, кто хоро­шо помнил Ленинское «Завещание», назрела мысль о том, что пришло время переместить Сталина с поста генерального секретаря на другую рабо­ту. Это не могло не дойти до Сталина. Он знал, что для дальнейшего укрепления своего положе­ния, для сосредоточения в своих руках большей единоличной власти, решающей помехой будут старые ленинские кадры» («Правда», 7 февраля 1964г.).

Кто же были эти «старые ленинские кадры», ко­торые мешали Сталину в осуществлении его пла­на единоличной диктатуры? Это был, собственно, весь цвет партии, который Сталин уничтожил толь­ко за то, что они хотели передать пост генсека Ки­рову. Ссылкой на этого ,»любимца всей партии» Ша­умян и подтверждает, что старые большевики хо­тели видеть на посту генсека именно Кирова. Но Киров был настолько загипнотизирован Сталиным, что и слышать не хотел об этом. С другой сторо­ны, Киров, зная характер Сталина, чувствовал, что, выдвигая его кандидатуру в «генсеки», ста­рые большевики повесили над его головой дамок­лов меч, который может в любое время сорваться, если на то будет воля Сталина.

Покушение Николаева на Кирова было подготов­лено с гарантией на успех. Им непосредственно ру­ководили три человека – из Москвы Сталин и Яго­да, а в Ленинграде специально назначенный сюда для этого (вопреки протестам Кирова и Медведя) за­меститель начальника Ленинградского управления, бывший левый эсер и чекист с 1920 г. – Иван Запо­рожец. Николаев, вероятно, имел свои счеты с Киро­вым (либо на почве ревности, либо за исключение из партии, а ведь восстановил его в партии сам ЦК!), но совершенно исключалось наличие у него политических мотивов. Мстительный и эмоциональ­но лабильный Николаев оказался слепым орудием в руках Сталина, Ягоды, Запорожца. После рассказов Хрущева на XX и XXII съездах об обстоятельствах убийства Кирова и уничтожении Сталиным всех сви­детелей-исполнителей этого убийства совершенно бесспорно, что убийцами Кирова руководил сам Сталин через Ягоду. На процессе Бухарина и Рыкова Ягода признался, что он организовал убийство Ки­рова, а прокурор Вышинский сказал на этом же про­цессе: «Ягода – не простой убийца. Это – убийца с гарантией на неразоблачение» (А. Я. Вышинский. Судебные речи. Москва, 1948, с. 523). Лицемер Вы­шинский точно знал, что гарантом «на неразоблаче­ние» был сам Сталин.

Надо подчеркнуть, что все признания Ягоды как в убийстве Кирова, так и Горького были объектив­но доказуемыми в отличие от показаний других об­виняемых на тогдашних политических процессах. Он говорил сущую правду, но не договорил ее – убил он Кирова по поручению Сталина.