Фатима Газиева в годы войн в Чечне, рискуя своей жизнью, фиксировала преступления российских солдат и создала целый архив, который позднее был вывезен в Швейцарию. Последние годы Газиева живет в Бельгии, продолжает заниматься правозащитной деятельностью и активно участвует в жизни чеченской диаспоры.
В интервью сайту Кавказ.Реалии Фатима Газиева рассказала о своем отношении к вторжению в Украину, о похищении российскими военными в 2004 году, о массовых акциях протеста солдатских матерей во время конфликтов в Чечне и об их молчании сегодня.
– В Чечне российские войска, согласно официальной позиции Кремля, наводили "конституционный порядок". Войну против Украины Кремль называет "специальной военной операцией". Как вы относитесь к таким формулировкам?
– Все, что наводит Россия, это никакие не порядки, это открытая война против малых народов и тех государств, которые не устраивают Кремль. Это убийства, разрушения, смерти детей, это геноцид народов. Что в Украине, что в Чечне – это один и тот же сценарий, как будто бы написанный одной рукой.
Возьмем Бучу, Ирпень (после отступления российских войск из этих украинских городов там нашли массовые захоронения мирных жителей. – Прим.) и возьмем Самашки, Махкеты, Грозный, Шали, Алды и другие населенные пункты Чечни и то, что там происходило, – это один и тот же сценарий. 25 лет для меня война продолжается.
– После 24 февраля наблюдатели, в том числе представители чеченской диаспоры, проводят параллели между войнами в Украине и Чечне. А чем, на ваш взгляд, эти конфликты отличаются?
– Тем, что нас не было и миллиона, за нашу независимость боролись только мужчины, их было, может быть, три тысячи человек, не больше. Не имея и одного миллиона [бойцов], не имея ни авиации, ни танков, никакого военного снаряжения, ничего не было у наших... Люди воевали просто с автоматами в руках. Как можно сравнивать?
Само противостояние Украины – это большое количество людей, сражающихся мужчин и женщин, это армия Украины, миротворцы, добровольцы, помогает почти вся Европа. А мы были кто? Маленькой точкой в Российской Федерации, которая попросила независимости.
– Сегодня солдатские матери не выходят на массовые митинги – в отличие от периода двух войн в Чечне. Почему?
– Не знаю, может, психология поменялась. Я не оправдываю ни российских, ни чеченских матерей. Было время, когда они бросались под танки, шли под дула автоматов.
Я была свидетелем, когда в марте 1995 года на марш материнского сострадания вышли несколько сотен женщин. Вместе с ними были чеченские правозащитницы Зайнап Гашаева и Майя Шовхалова, председатели Комитетов солдатских матерей Мария Кирбасова и Элла Полякова. И еще много-много известных международных журналистов сопровождали этот марш мира. Я своими глазами видела, какое бесстрашие было в глазах этих русских матерей.
Нельзя списывать людей, которые делают работу в этом аду, а то, что сейчас происходит в Чечне, – это ад
Мы приехали в Серноводск, тогда я не была ни правозащитницей, ни журналисткой, просто у меня душа болела за свой народ. Мы из станицы Ассиновской на автобусе поехали в Ингушетию встречать матерей, узнав об этом марше. Там были автобусы со всей Чечни – очень много женщин приехали встречать этих матерей...
Сегодня я не могу понять российских матерей, их молчание. Сидеть и получать эту пенсию по потере кормильца каждый месяц, ходить на могилу – это так дороже твоей жизни? И вот так сидеть и смотреть, как твоих детей убивают? Просто потому что Путину так захотелось?
Я понимаю, сейчас тысячи настоящих патриотов находятся в застенках, в тюрьмах сидят женщины и мужчины, которые борются за свободу, за новую Россию. Но ведь они же не боялись.
В первую войну [в Чечне] мы снимали видео преступлений солдат, делали хронологию. Мы не задумывались, что это будет так весомо. Мы делали свою работу, и в наших мыслях было – кто, если не мы?
Мы также снимали внутри Чечни митинги, а они были везде – в Грозном, в Ведено, в Курчалое, в Ассиновске. Я гордилась, что я чеченка, гордилась чеченскими женщинами. Они были такие смелые. Я не смогу описать ту смелость, которая была в 1995–1996 годах, даже в 2000-х. Некоторые, зная, какой был тогда произвол, не задумывались, просто делали свою работу. Не думали, что их убьют.
– Украина собирает доказательства военных преступлений России в своих городах, чтобы в будущем передать все эти факты в суд. У вас по Чечне достаточно аналогичных свидетельств?
– Конечно! 400 кассет уже в цифровом виде и 5 000 фото. На одной из кассет задокументированы 120 нарушений прав человека. Уже дважды были поданы документы в Гаагу. Есть правозащитник Сайд-Эмин Ибрагимов, который 25 лет работал только над этим. У сотен чеченцев, которые приехали в Европу, тоже есть видео- и фотоматериалы, которые доказывают, что это был геноцид чеченского народа.
– В Украине рассматривается возможность признания независимости Ичкерии. Если это произойдет, есть шанс, что ваши заявления все же будут приняты во внимание Гаагским судом?
– Даже если не будет признана независимость, рано или поздно Гаагский трибунал примет решение по геноциду чеченского народа.
Я уверена, как одна из членов этого общества, как чеченка, которая прошла этот путь и видела геноцид, я надеюсь, что нас признают. Я верю, я знаю, что мы вернемся домой и будут выборы, референдум. Мы будем процветать – по-другому невозможно.
Столько потерь, горя... Не думаю, что все это вот так останется.
– В 2004 году вы были похищены, можете рассказать об этом?
– Утром 3 сентября 2004 года мы проснулись от того, что был удар в ворота. Мой муж сказал: "Ты ждала – они приехали". Я всегда знала, что за мной придут. Это были спецслужбы России.
Когда они взломали дверь в спальню, стали избивать мужа, волоком вытащили его. Моей младшей дочери было два годика. Один из силовиков у меня выхватывал ее, и я сказала, что не выйду, пока они не позовут моих старших дочерей, чтобы передать им ребенка.
Силовики все были в масках. Тот, который смотрел мой паспорт, спросил: "Это она?", другой утвердительно кивнул.
Почему-то у меня тогда не было страха, я знала, что они делают с людьми – они забирают, расстреливают, мы это снимали, и мы уже знали, это был 2004 год. Это уже была безысходность, я не могла ни убежать, ни крикнуть и взяла себя в руки. Моя старшая дочь вошла, я отдала ей малышку и схватила халат. Это все, что я смогла. Я им сказала: "Меня не трогайте, я выйду сама, куда мне садиться?"
И тогда я увидела маму, она стояла в ночнушке. Также с нами был мой племянник, у которого не было ни матери, ни отца, ему было шесть лет. Мальчик кричал. Мама вскрикнула на чеченском: "Да умри у тебя я, не увижу я тебя больше".
Мама моя получила два цинковых гроба из Казахстана – с братом и сестрой. И кроме меня, у нее никого не было, но она никогда меня не отговаривала от моего пути. Она говорила: "Бери и делай, раз ты так считаешь нужным", не осуждала.
И тогда я увидела, что все эти дворы окружены, в каждом было по солдату, везде военные, вся улица заполнена ими. Там было два БТРа и машины "Урал". Когда нас подняли на один из них, я увидела старшую дочь, она бежала по дворам и кричала, била в ворота: "Забирают папу и маму, выходите, помогите!"
Вертолет завис на высоте одноэтажного дома, и тут нам говорят выпрыгивать с высоты. Среди нас были дети, старики и старушки
Когда выезжали со станицы Калиновской, я услышала голос военного: "Вы – направо, вы – налево". На нас были направлены автоматы. Я спросила у одного из солдат: "Я хочу знать, за что? Что мы такого сделали? Куда нас везут?"
А это было время, когда расстреливали людей, одевали тела в камуфляж и где-то бросали. В нашей станице Калиновской в 2003 году [сотрудники] ГРУ так расстреляли целую семью, семь человек, это была семья Бетиевых. Я внутри себя понимала, что мы не вернемся.
Когда нас привезли, муж сказал: нас доставили на Ханкалу. К нам вошел обычный, не в военной форме человек, спросил фамилии, год рождения. Мой муж спросил: "А что случилось, почему нас привезли?"
"Где ваш сын?" – спросили нас в ответ. Мы в один голос сказали, что у нас нет сына, что у нас три дочери. Тот человек ушел, сказав, что нас обязательно отпустят. Была страшная жара, нас повезли в другом направлении и стали с машин выводить, это было чистое поле. Какая-то вертолетная площадка там была и маленький деревянный домик.
Я увидела там "воронок" – так называли крытые машины для перевозки арестантов, новые машины как будто с завода. Я таких увидела много – 10–12 машин, "Уралов" тоже было много. С каждого "Урала" выводили женщин, детей, стариков, всего человек 300 точно.
Женщин сажали с одной стороны оврага, мужчин – с другой. Всем надевали на голову мешки и сзади завязывали руки. Мы все должны были смотреть в одну сторону. Не разрешалось поднимать голову.
К нам подходили и клали на голову руку. Рядом стоял человек и записывал ФИО и другие данные – и так с каждым. К обеду нас отвели на вертолетную площадку и всех затолкали в этот деревянный домик – женщин, детей, старушек, всех. Мужчин оставили на улице. С нами зашли 10 автоматчиков, закрыли дверь, жара.
Дети не переставали плакать, я после обеда сказала одному из солдат: "Вы что делаете, посмотрите на детей. Грудные дети!" Он мне ответил: "А в Беслане тоже наши дети".
Когда дверь открыли, я увидела микроавтобусы с людьми, и там работало радио. Мы не знали, что был захват школы в Беслане, а нас захватили 300 заложников в Чечне.
– То есть вас похитили именно из-за теракта в Беслане?
– Да, это была спланированная акция. Хотя об этом в мире мало знают, об этом почти никто не говорит...
Солнце было высоко, я попросилась выйти в туалет. Солдат с оружием проводил меня, и с ним же я вернулась в это помещение. Потом вслед за мной вошел военный, который был в маске и черной форме и знал мою фамилию. Он вывел меня и других женщин, указал на камеру и сказал, что я должна переводить слова сестры [президента непризнанной Ичкерии Аслана] Масхадова, которая была похищена вместе с нами. Она знала русский, но не призналась в этом.
– Что было дальше?
– Каждый час ночью меня заводили в машину, на камеру снимали, говорили, что я идейный соратник Масхадова и [террориста Шамиля] Басаева. Они сказали, что меня не оставят, что всю мою семью расстреляют, а со мной сделают что-то такое, что я сама повешусь.
На второй день открылись ворота, военные заходили и выходили. Новости были слышны из машин – случился штурм в Беслане. У меня силы иссякли. Сестра Масхадова все время меня обнимала, грела руки, говорила, что все в руках Аллаха.
К нам зашли люди в милицейской форме, военных уже не было. Нас вывели и сказали, чтобы все уходили. Я увидела, что по ту сторону оврага все еще стояли мужчины. Я поняла, что нас собирались живым щитом отвезти в Беслан, они точно нас к этому готовили.
Нам сказали, что мы должны сесть и написать объяснительные под диктовку, что мы не имеем претензий к Министерству внутренних дел Российской Федерации, что это была проверка личности.
В прокуратуре открыто предлагали мне работать на ФСБ, на спецслужбы. Я отказалась
Я им говорю: "Вы мне жизнь сломали, какую личность вы проверяли? Вы дома не могли мою личность проверить? Мой паспорт у вас! Вы этих новорожденных детей тоже на личность проверяли?" Он – мне: "Женщина, вы хотите домой? Если не хотите – не пишите".
Затем нас посадили в вертолет, у мужчин все еще был связаны руки. Когда мы прилетели, увидели высоковольтные столбы, большие такие. Вертолет завис на высоте одноэтажного дома, и тут нам говорят выпрыгивать с высоты. Среди нас были дети, старики и старушки.
Люди падали от безысходности, потому что сзади автоматчики стояли в вертолете. Когда до нас с мужем дошла очередь, нам преградил путь военный. Мой муж поднял руки, обхватил меня, притянул к себе, оттолкнул солдата, и так мы прыгнули.
Детей матери обхватывали руками, каждая падала на спину или на бок, и все дети плакали, это был крик. Старушка, которой было 70 лет, крикнула: "Не вставайте, не вставайте! Они могут в нас стрелять, лежите все на земле". Вертолет отлетел, и мы встали...
Дома было много людей, машин, ворота открыты. Я увидела, как на газовой трубе сидит маленькая Айшатик, ей было два годика. Мы вышли из машины, во дворе показалась мама, она присела от волнения, у нее слов не было. Она думала, нас уже нет в живых.
– И после этого вы решили уехать из России?
– Нет, на этом не закончилось. На другой день появились сотрудники ФСБ, у старшей дочери тряслись руки: "Мама, они снова приехали".
Меня отвели в кухню, человек в штатском говорит: "Вас забирали, да? Паспортная проверка, документы покажите". Я говорю: "Вы не устали его проверять? Что вы хотите от меня?"
Оказывается, когда нас похитили 3 сентября, моя старшая дочка Лиза сообщила об этом всем, в том числе в Швейцарию, где у меня были контакты. Вскоре из Стокгольма пришла бумага в Москву, в прокуратуру, затем ее переслали в Чечню. В ней требовалось срочно сообщить, где находится известная правозащитница с мужем.
Уже после визита ФСБ меня вызвали в прокуратуру с мужем, мамой и дочкой. Заместитель прокурора сказал, что первый раз такой ажиотаж, пообещал завести дело на тех, кто нас похищал. Я отказалась писать заявление, сказала, что здесь свои права защитить не смогу.
В прокуратуре открыто предлагали мне работать на ФСБ, на спецслужбы. Я отказалась. У меня внутри не было страха. Мне кажется, когда человек проходит то, что мы тогда прошли, уже потом нет страха внутри, что ты умрешь, что тебя расстреляют.
С 2004 по 2009 год, куда бы я ни ехала – в Ростов, в Москву или в Минеральные Воды на конференцию – меня всегда сажали в "обезьянник", задерживали. Я понимала, что меня всегда будут сопровождать эти люди и когда-нибудь это закончится плачевно.
Так я улетела и оказалась здесь, в Бельгии, я благодарна этой стране. Мне дали убежище, у меня здесь есть гражданство. Я благодарна всем людям, которые принимали участие в моем спасении, хоть я и не могу назвать все фамилии до сих пор.
– Как ваша деятельность отразилась на родственниках?
– У меня был похищен племянник в 2017 году в Чечне, у которого не было родителей. Мне удалось спасти его и привезти в Бельгию.
– Чем вы занимаетесь в Бельгии?
– Я провожу здесь пикеты, митинги, акции, мне помогает министерство внутренних дел Бельгии. Я пишу заявку, и в течение 48 часов мне разрешают любую акцию против депортации.
– В Чечне еще есть правозащитники?
– Там остались люди, которые работают, но называть я их не могу в целях безопасности. Да, они помогают, моим близким помогли вырваться оттуда. Помогают молодежи, которую незаконно забирают, сажают. Они там работают, как бы их ни ущемляли. Работают по 25 лет.
Сегодня есть Магомадова Мадина (чеченская правозащитница, руководитель общественной организации "Матери Чечни", с самого начала первой войны в Чечне занималась поиском пропавших без вести во время боевых действий. – Прим.), есть Тамара Кагирова (в 2005 году основала чеченскую общественную организация "Поиск без вести пропавших". – Прим.), которая и сегодня работает во имя тех матерей, которые до сих пор ждут своих детей с войны.
Нельзя списывать тех людей, которые делают работу в этом аду, а то, что сейчас происходит в Чечне, – это ад...
Куда мы катимся, к чему? Что должно вообще случиться с нами, чтобы мы объединились? Что должно еще случиться? Ведь из слез матерей океан должен быть. Чечня давно превратилась в море крови и слез.
- На Северном Кавказе уже после начала войны с Украиной продолжились преследования в отношении представителей ЛГБТК+ сообщества. Одни из тех, кто помогает пострадавшим бороться за свои права, – правозащитники кризисной группы "СК SOS". Пресс-секретарь этого объединения в интервью Кавказ.Реалии рассказал о последних случаях преследования ЛГБТ-людей в регионе и о том, как изменилась работа правозащитников в условиях войны.
- После вторжения в Украину неоднократно поступали сообщения о конфликтах между военными армии России из Чечни и бойцами других подразделений. По разным данным, стычки происходят на бытовой и национальной почве. Сайт Кавказ.Реалии собрал и проанализировал эти сведения.
- На стороне Украины сражаются батальон им. Джохара Дудаева (командир Адам Осмаев) и отряд "Бешеная стая" в составе структуры ВСУ, а также батальон им. Шейха Мансура под командованием Муслима Чеберлоевского – на правах добровольческого отряда. Ранее Кадыров пообещал заплатить миллион долларов за информацию о местонахождении командиров украинских батальонов имени Джохара Дудаева и Шейха Мансура – Адама Осмаева и Муслима Чеберлоевского.
- В мае Ахмед Закаев посетил Киев, где провел встречи в парламенте, в администрации президента Украины и с видными политиками страны. Обсуждалось в том числе участие чеченцев в войне с Россией. По итогам визита было объявлено о назначении нового консула Ичкерии в Украине – им стал Юрий Шулипа. После этого объединение депутатов "За свободный Кавказ" внесло в Верховную раду проект постановления о признании независимости Ичкерии.
- В июле военные из состава батальонов, воюющих под флагом Украины, сделали заявление, что готовы начать формирование вооруженного подполья в Чечне против режима Кадырова.
- Рамзан Кадыров призвал уроженцев республики, участвующих в войне в Украине, убить Ахмеда Закаева. Тем, кому это удастся, политик пообещал свободу и обеспеченную жизнь.