Последние пару недель множество экспертов – как светских исследователей, так и авторитетных богословов, – находят различные объяснения решению Синода РПЦ отказаться от участия во Всеправославном соборе, собравшимся впервые почти за полторы тысячи лет. Большинство объяснений связано с богословскими спорами или церковной политикой, однако ряд специалистов, не понаслышке знающих о том, как на данный момент принимаются решения в Московском патриархате (в том числе с опорой на инсайдерскую информацию), уверены: решение о неучастии принял именно Кремль, и без его санкции дела столь высокого уровня попросту не решаются.
Действительно, если абстрагироваться от наспех, в последний момент сформулированных оснований отказа, и принять, что за неучастием Русской Православной церкви в Соборе стоят именно светские, а не духовные власти, то все встает на свои места. Отказ от участия в подобного рода мероприятии вполне вписывается в общую изоляционистскую политику Москвы, и, напротив, приезд российской делегации на Крит в глазах Кремля выглядел бы серьезной угрозой формируемой им идеологии. Из подобных угроз здесь можно выделить три основных:
1. Во-первых, Кремль давно рассматривает РПЦ как свой инструмент влияния в гибридной войне, как орудие пропаганды, дипломатии и даже разведки. Следует отметить, что и сама РПЦ, к сожалению, успешно справляется с этой специфической "миссией", причем в ряде случаев выполняя ее добровольно и даже инициативно. Соответственно, для "чекистского" сознания российского руководства недопустима сама мысль о том, чтобы позволить кому-то иному органу оказывать влияние на их "агентов". Мысль же о том, что одна из опор нынешней политики Кремля вынуждена будет подчиняться решениям какой-то иностранной организации (!), кажется для них и вовсе кощунственной, особенно учитывая то, что любые иностранные организации с точки зрения чекистов выглядят исключительно агентами зарубежных разведок.
Эту же мысль, только несколько мягче, сформулировал в своей статье кандидат богословия Василий Чернов, отметив, что "для Москвы очень важно соблюсти принцип "приоритета национального законодательства над международными обязательствами, то есть не позволить Всеправославному собору как-либо влиять на свои внутренние дела".
Правда, в этой же статье Чернов отмечает, что, по словам архидиакона Иоанна Хриссавгиса, все принятые решения все равно будут иметь силу и статус обязательных для всех православных церквей. Однако вещи, естественные для богословов, совершенно не очевидны для светских властей. Для них лучший способ не попасть под обязательность решений того или иного собрания – это не участвовать в нем, не принимать никаких актов, не ставить свою подпись, и принижать значение самого мероприятия как "неважного" и "местечкового" – так, как Россия сегодня игнорирует, допустим, решения Европейского суда по правам человека.
2. Участие в Соборе также разрушило бы ряд важнейших мифов кремлевской пропаганды, на которых последние несколько лет строится вся легитимизация политики Кремля в глазах населения. В первую очередь, это миф об "уникальности" "особой российской духовности". Не способная предложить миру какой успешной модели экономического развития и образца, являющегося привлекательным для других стран, Россия позиционирует себя на мировой арене как единственный оплот "здоровых ценностей" в "прогнившем" современном мире, как носитель истинной религии и нравственности, которую с таким рвением хотят уничтожить многочисленные "внешние враги".
Официальное признание Всеправославного собора и участие в его работе означало бы, что российские "духовные скрепы" отнюдь не уникальны, что в мире существует множество других православных церквей, которые в христианском мире занимают более важное положение, чем РПЦ МП, имеют другое мнение по ряду вопросов, но при этом считаются ничуть не менее христианскими, чем Русская Церковь. Одно это способно было бы если не разрушить, то серьезно подорвать миф о России как "оплоте мирового Православия", которое необходимо защищать от враждебного окружения, и нанесло бы ощутимый удар по попытке придать развязанной Москвой войне в Украине характер религиозной.
Следовательно, для Кремля немыслимо было признать, что существует православие, отличное от Москвы, Путина, "сакрального" Крыма, "духовных скреп", "донбасских ополченцев", "российской империи" и всей остальной идеологии, которой в России уже много лет подменяется христианство. В противном случае путем простого сравнения всем становится очевидно, что перечисленные наслоения вообще не имеют никакого отношения к христианству как таковому.
3. Вторым мифом, которому угрожало участие РПЦ в Соборе, стала концепция о том, что Россия находится "в кольце врагов", и у нее существует только два надежных союзника – армия и флот. В самом деле, о каких "врагах" можно говорить, если мы признаем, что иностранные церкви являются для Москвы братскими во Христе, соверующими, близость с которыми с богословской точки зрения должна быть выше любых государственных и национальных границ? И как объяснить привыкшим к черно-белой пропаганде телезрителям, что защищать ложь и мифы РПЦ теперь нужно не от "бездуховных геев" и "коварного Госдепа", а от более древних, чем русская, церквей, от братьев-христиан?
Множество публицистов уже неоднократно говорили, что современному российскому режиму внешние враги необходимы, как воздух, потому что все устройство жизни общества привязано к войне. Соответственно, риторика вражды в том или ином виде переносится и на иные христианские церкви. Если нет оснований объявить их "еретическими" и "раскольническими", они объявляются "модернистскими", "обновленческими", идущими на поводу у погрязшего в грехе мира, а значит, тоже враждебными для "истинной и непорочной РПЦ", которая представлена чуть ли не единственным носителем "подлинной христианской духовности".
При этом подобная маргинализация РПЦ играет на руку Кремлю так же, как и очередной антидопинговый скандал, и временное приостановление членства Всероссийской федерации легкой атлетики в Международной ассоциации легкоатлетических федераций (ИААФ), и продление антироссийских санкций. Все это укладывается в привычную пропагандистскую парадигму о том, что "враги России" желают уничтожить ее, но не могут, злятся, и от ненависти и бессилия вынуждены довольствоваться тем, что наносят ей подлые удары то в экономике, то в споре, то в церковной жизни.
Однако чекисты не берут в расчет, что религиозная жизнь – это более тонкая материя, чем санкции или спорт. Безусловно, неучастие в Соборе само по себе еще не является церковным расколом, однако восприятие своей церкви как "исключительной", "единственно правой" в сравнении с другими церквями той же самой конфессии, которые якобы "заражены русофобией", "прогнулись под изменчивый мир" и чуть ли не предали христианство своим поведением; а также превалирование национальной политики над церковной соборностью – это в чистом виде сознание раскольника. Таким образом РПЦ превращается в некую маргинальную секту внутри Православия, которое, по предостережению некоторых священников, в будущем может закончиться вполне реальным расколом.
Впрочем, перспектива церковного раскола тоже вполне устраивает лубянских кураторов РПЦ – ведь тогда московская церковь еще более идеально впишется в отведенную ей идеологическую роль уникальной, явно отличающейся от всех остальных, зависимой только от Кремля и абсолютно враждебной внешнему миру структуры. Настоящей трагедией такой исход, пожалуй, станет только для немногочисленных искренне и осознанно верующих прихожан Московского патриархата, еще способных видеть разницу между лживой пропагандой и христианским вероучением. Но такие люди, к сожалению, не имеют никакого влияния на церковную политику.