Имперское сознание — это достаточно целостный, объемный комплекс разнородных идей, концепций, чувствований, это часть общественного сознания, представлений о месте своей страны в мире и в истории. Имперское сознание формируется исторически, образ империи в глазах ее народов складывается веками. В него ориентировочно входят:
— элементы внешнеполитических доктрин, с помощью которых имперские правительства в разные времена обосновывают имперскую политику;
— актуальные в данный момент идеологические концепции;
— традиционные ценности образа жизни народа метрополии, которые были перенесены на всю империю;
— сиюминутные суждения и общественные чувствования
— религиозные, конфессиальные представления.
Имперское сознание всегда изменчиво во времени, динамично и противоречиво по своему содержанию. Оно меняется, как меняется сама империя, но, в отличие от нее, имперское сознание не умирает сразу и еще долго определяет и политику, и общественное мнение как в бывшей метрополии, так и в колониях. Но все-таки можно говорить о неких устойчивых принципах, стереотипах, аргументах имперского властвования, на которых держалось представление миллионов людей об империи.
У каждой империи один конец, но разные начала. Я буду рассматривать имперское сознание России — страны, которая во многом похожа на другие страны, но имеет свой колорит, который ощутим только в совокупности, в единстве черт, которые, каждая в отдельности, есть в менталитете каждого народа. Тоже самое можно сказать и об империи. Российская империя во многом похожа на другие империи, идет ли речь об ее экономике, политике, общих тенденциях развития государственности и т.д. Здесь много сложных вопросов как о происхождении, этапах существования, трансформации империй и особенностях их идеологии. Коснуться их я не смогу — у меня несколько другая задача.
Она — в том, чтобы попытаться наметить, очертить специфические особенности русской модели имперского мышления. Для меня несомненно, что в России русское национальное сознание есть сознание имперское. Игры со словами «российский» и «русский» — словесное лукавство — российское воспринимается как русское самими русскими, да и другими народами, на языках которых эти термины переводятся одинаково.
Русское национального сознания как целостное явления, как комплекс разнородных идей и общественных чувствований в оценке себя и мира еще не состоялось, ибо раньше, чем русские осознали себя как нацию, они осознали себя империей. Благодаря мощной экспансии деспотического государства (примерно с середины XYI века), возникла Российская империя и ее ценности стали ценностями сознания русских людей. Доимперские же традиционные ценности русского народа были интегрированы и изменены в рамках имперской идеологии, мышления и политики, прочно с ними слились.
Есть четыре группы причин, которые обусловили спеицифику русской модели имперского сознания.
Во-первых, это особенности внутреннего исторического развития России. Имперская политика всегда воспроизводит черты внутреннего политического и социального строя метрополии. В России — это деспотическая, репрессивная в своей основе власть московских самодержцев, это рабский менталитет народа, основанный на крепостном праве, иерархии не вассалов, а государевых рабов, это — длительное отсутствие в обществе сословного строя, самоуправляющихся городов, общий дух несвободы и подавления личности государством и во имя государства.
Во-вторых, это особенности исторического пути России, специфика образования Московского государства, возникшего в тяжелой, в основном — оборонительной, борьбе с опасными иноверческими соседями с востока, юга и запада, а также — в жестокой и беспощадной борьбе с другими русскими княжествами. Так называемое «объединение русских земель вокруг Москвы» было фактически непрерывной гражданской войной и оно стало полигоном, на котором опробовались многие принципы имперской политики будущего. Имперские завоевания были продолжением завоевания суверенных русских княжеств — тех естественных государственных образований, на которые распалась архаическая Киевская Русь и которые, в приниципе, имели тенденцию в устойчивому национальному существанию, о чем свидетельствует история Твери, Новгорода и Пскова.
В-третьих, это традиции средневековой русской идеологии с характерными для нее представлениями об некой особой роли России и русских в мировой истории («Москва — третий Рим», исключительная религиозная чистота православия, это «право» России на «наследие» Византии). Эти идеи в неизменном виде, конечно, не сохранились, но в Новое время они стали основой имперских стереотипов. От идеи победы православия над турками и освобождения православными своей религиозной столицы Константинополя лежала прямая дорога к стратегической идее захвата «Проливов» и «Ключей Востока», которые «нам нужны». Трагическое религиозное «одиночество» православной России, оставшейся после падения Византии единственным независимым славянским народом, вылилось в отрицание ценностей окружающего мира, изоляционизм и «психологию осажденной крепости» в массовом сознании и политике.
В-четвертых, это особенности системы международных, геополитических координат, принятых в мире «правил имперской игры», которые волей-неволей не могла не учитывать имперская Россия. Античную, средневековую идею завоевать всю населенную часть мира (ойкумену) в Новое время сменила идея раздела мира между главнейшими империями, что было сделано впервые в 1494 г. Португалией и Испанией, поделившими земной шар на две части — испанскую и португальскую.
Раздел мира стал главной идеей международных отношений последних четырехсот лет мировой истории от Вестфальского мира 17 века до Ялты 1945 года. И Россия, как и другие империи, приняла идею раздела мира на зоны госпосдства и влияния, хотя бы временно, при этом втайне, как и другие империи, мечтая о мировом господстве — без этого не может жить ни одна империи.
Все эти обстоятельства и факторы привели к складыванию русской модели имперского мышления. Одним из важнейших стереотипов русского типа имперского мышления был сформулированный в 18 — начале 19 вв. принцип INFLUENCE LEGITIME. Он понимался как законное, как писали в 19 веке — «неотъемлемое», право России, исходя из собственных представлений о безопасности, осуществлять опережающие, предупредительные завоевания, обусловленные не потребностями экономики или освоения новых земель, а идей обеспечения безопасности страны на дальних ее подступах.
Идея создания «барьеры», окружения собственно России прослойкой, «лагерем» колоний и полуколоний устойчиво держалась от начала 18 века, когда Финляндия была завоевана Петром Великим для того, чтобы обезопасить Петербург от шведов, и до 1939 г., когда война с Финляндией была развязана по той же причине — ради необходимости защиты 3-миллионного Ленинграда от полуторамиллионной Финляндии. На этих же принипах обосновывалось создание системы «Варшавского договора».
Тот же стереотип «законного вмешательства» лежал в основе русской имперской политики по насаждению послушных или лояльных Москве политических режимов, начиная с требований русских властей к польскому сейму в конце 17 в. о выборе такого короля, который был бы «не противной России стороны» и кончая концепцией «ограниченного суверенитета» соседей СССР как основы отношений с Финляндией, и права вторжения в Чехословакию, а потом Афганистан.
Стереотип «ПРАВО ПЕРВОГО ЗАНЯТИЯ», «ИСКОННОСТИ» нужно понимать как обоснование для завоевания всех земель, на которых когда-либо жили или живут славянские народы. Существовало устойчивое убеждение, что за пределами России лежат земли, принадлежащие нам только потому, что на них впервые вступила нога славянина, то есть русского. Проблема автохтонности не понималась, естественно, как научная проблема и то, что сами славяне пришли на земли финно-угорских народов в имперском сознании полностью игнорировалось и игнорируется ныне.
К идее «исконности» и имперской славянской автохтонности примыкает идея изначального ПРЕВОСХОДСТВА русских над другими славянскими народами, которые в России порой не воспринимаются как самостоятельные этносы, а тем более в форме суверенных государств. Мысль о том, что украинцы — это самостоятельный народ, имеющий свое суверенное государство, вызывает у русских сомнение. В принципе, украинцы идентифицируются русскими как русские, говорящие на плохом русском языке.
Идея превосходства русских имеет корни в истории отношений России и южных славян, большая часть которых оказалась под властью турок. С одной стороны, существовали устойчивые традиции панславизма как осознания близости славянских народов на основе общности крови, культуры, веры и языка. Но, с другой стороны, благородная по своим целям идея освобождения славян от ига мусульман в системе имперского мышления предполагала, как само собой разумеющееся, поглощение, инкорпорирование освобожденных славянских народов в состав Российской империи.
Захват территорий, на которых жили славяне, воспринимался в имперском сознании как продолжение процесса «собирания» «исконных русских земель» вокруг центра мира — Москвы. Именно так воспринимались осуществленные и неосуществленные проекты расширения России: присоединение Украины, расчление Речи Посполитой, идея образования из Болгарии «Забалканской губернии», а в советское время — 16-ой советской республики.
Особое значение в системе имперского сознания придавалось идее ДОБРОВОЛЬНОСТИ вхождения в состав империи славянских и других народов. Оставляя в стороне проблему «вынужденной» или «принудительной» добровольности, отмечу, что добровольность подчинения России было лишь признанием правителем этого народа русского царя как верховного суверена и подчас носила временный и спекулятивный характер.
При этом правитель одновременно мог вступить в такие же отношения с другими суверенами и был, как, например, дагестанский шамхал, и «холопом белого царя» и «рабом шахиншаха Ирана». Но в русском имперском сознании раз вступивший в состав империи народ уже никогда не имел права выйти из подданства.
В новое и новейшее время добровольность вхождения рассматривалась как акт вечный и неизменный, действие окончательное, выражающее волю народа. Всякие попытки народов показать свою нелояльность и выйти из империи рассматривались как акт измены. Поэтому такой народ нес коллективную вину, что выражалось в репрессиях против так называемых «буржуазных националистов» и даже массовых депортациях.
В старинных русских документах попытки выхода из-под власти царя рассматривались как «воровство», их назывались «воровскими». Любопытно, что в марте 1990 г. провозглашение независимости Литвы было названо М.Горбачевым актом незаконным, «воровским».
Идея ИЗВЕЧНОГО ВРАГА России устойчива по существу и входит как основополагающий стереотип в структуру имперского сознания, но изменяется по форме на протяжении столетий и во многом зависит от конъюктуры. В имперский период устойчивыми, постоянными врагами России считались Османская империя (17-19 вв.), Англия (18-20 вв.) и США (20 в.). В относительно краткие периоды к таким врагам принадлежали Польша, Швеция, Япония, Франция и Германия.
Образ извечного врага России строился как на политических реалиях, ожесточенной борьбе за раздел сфер влияния, на блоковой борьбе союзов государств, так и на популярных мифах о изначальной предубежденности некоторых народов к русским, богатству которых они завидуют и которых они мечтают поработить. Можно сказать, что весь 19 и более трети 20 вв. прошли в реальной и фантомной борьбе с «англичанкой» – Британией, а потом и с США — «Дядей Сэмом», который, как гласит популярный анекдот «постоянно вмешивался во внутренние дела СССР на всех континентах». Все это отпечаталось в имперском сознании.
Стереотип «извечного врага» цементировал, объединял разнородные и подчас противоречивые политические идеи и впечатления имперского сознания, позволял четко осмыслить цель имперского движения.
Конкретные цели имперского движения России в разные эпохи были разные. Если проследить эти цели во времени, то это ориентация такая — Запад, Юг — Восток (Прибалтика, Польша, Проливы, Персия и Афганистан, Китай и Корея). В досоветское время империя в России была слабее Британской и других империй, она оказывалась не в состоянии бороться за влияние с более сильными соперниками сначала в Европе (в Германии), потом и на Босфоре и, наконец, в Корее и Китае. Поэтому с 18 века наблюдался процесс «вытеснения» экспансии России в свободные, «незанятые зоны». В советское же время, благодаря резкому военно-политическому усилению СССР после победы в Второй мировой войне, борьба за господство с Америкой развернулась по всему миру.
Восток был одной из стабильных целей имперского движения. В представлении о Востоке имперское сознание опиралось на вполне традиционный ЕВРОПОЦЕНТРИСТСКИЙ ИМПЕРСКИЙ СТЕРЕОТИП. Суть его в представлении о «ничейности» Востока, о том, что движение на Восток — есть движение в пустоте, по землям, которые никому не принадлежат. Те государственные и этнические образования, которые встречаются на пути завоевателей покоряются, а сопротивление воспринимается как действие «банд», «диких скопищ», потом — «незаконных военных формирований».
Люди Востока в рамках этого стереотипа кажутся дикими, они руководствуются инстинктами, а не умом. «Все дикари — одинаковы», все они грубы, коварны. Система же ценностей восточных народов — собрание нелепых предрассудков, реально же существует только одна истинная христианская (православная) система ценностей.
В имперском сознании на разных уровнях (от интеллектуалов до простого солдата) весь многообразный мир делится на наш, цивилизованный, лучший, настоящий мир и их мир — «дикий», худший, ненастоящий и его нужно покорить, чтобы потом сделать своим.
Отсюда два главных вывода, которые также стали стереотипами имперского мышления. Первый — нормы международного права, ценности христианской этики не могут распостраняться на «черных», «чучмеков», их можно и нужно уничтожать. Второй — единственное средство отношений с «диким» Востоком — это устрашающая, показательная жесткость и насилие. Основатель политики геноцида горцев Кавказа генерал А.П.Ермолов писал: «Между народами, загрубелыми в невежестве, чуждыми общи понятий, первый закон есть сила. Один только страх оружие может удержать горцев в покорности». По этим стереотипам воспринимали Восток несколько столетий, этой философии господства лежала в основе властвования в Средней Азии и на Дальнем Востоке.
Империя невозможна без предельной военизации метрополии. Армия — вечная любовь империи, она орудие завоеваний, она и образец для общества. На подавляющей военизации была создана Российская империя. Подобно Шведской и Прусской (Германской) империям армия в России воспринималась как модель общества. И эту модель в виде военных губернаторств и переносили на завоеванный Восток.
Важно заметить, что движение на Восток, да и в другие места мира не было обусловлено в России демографическими, экономическими и торговыми интересами. Они, естественно, фигурировали, но оставались либо второстепенны, либо фантомны, нереальны. Инерция имперских завоеваний была сильнее голоса разума и здравых расчетов. Задачи освоения огромных пространств внутренних территории, строительство дорог, экономической инфраструктуры — все это отходило на второй план в сравнении с имперским задачами.
Неслучайно одна из первых протяженных железных дорог в России была построена от Красноводска к Ашхабаду. В 19 века, когда процесс завоеваний пошел гигантскими скачками (Средняя Азия), вставал вопрос — а где тот предел мира, который мы должны завоевать? На этот вопрос никто не мог ответить. Инерцию имперского движения мог остановить только сильный соперник. В 19 веке им явилась Британия.
Со времен Петра и до Сталина, наряду с комплексом имперских идей, которые можно условно назвать «Проливы», то есть завоевание Босфора и Дарданеллов, была и другая имперская мечта — завоевание Индии. «ИНДИЙСКИЙ СИНДРОМ», как известно, общий синдром всех завоевателей мира. Индия — самый крупный алмаз в короне любого императора. И последовательно, Петр и его преемники не оставляли идеи захватить Индию. Для этого Петр Великий совершил Персидский поход 1722 г., для этого велась разведка в Средней Азии, была предпринята попытка открыть Северный морской путь и завоевать остров Мадагаскар. Среднеазиатское направление оказалось самым перспективным, коротким путем к Индии. В 19 веке движение на Восток долгое время означало движение в Индию и только столкновение со встречным движением Британии из Индии на север остановило русскую экспансию на Индостан, вытеснив ее на Дальний Восток.
Политика империи в завоеванных землях — особая тема, но ее основные принципы: централизация, бюрократизация и русификация существенным образом повлияли на имперское сознание русских, как тех, кто жил в метрополии, так и тех, в колонии. Особенность Российской империи как континентальной привело к стиранию границ расселения русских и нерусских, подчиненных им, народов.
Шедшую впереди волну государственной колонизации нагоняла волна русских переселенцев, осваивавших казавшиеся им «пустыми» земли, которые они отбирали или покупали за гроши у «инородцев». Имперское восприятие самой империи русскими строилось на том, что ИМПЕРИЯ — ЭТО И ЕСТЬ РОССИЯ, А РОССИЯ — ЭТО И ЕСТЬ ИМПЕРИЯ.
Населенные другими народами земли назывались «украинами», «окраинами» большой, Великой России, на которых, кроме русских, жили еще «инородцы». Последние воспринимались либо как неизбежное, но временное зло, либо как особенность, экзотика жизни русского человека на окраине. И только Дальний Восток и Северо-Восточная Сибирь в сознании русских воспринималась как заморская провинция, как остров, а собственно Россия — как материк.
То, что Россия — империя, долгое время воспринималось как само собой разумеющееся. Лишь в первой половине 19 века скверная история с уничтожением государственности Польши внесла первые сомнения в русское создание и эти сомнения выражали многие люди: от цесаревича Константина Павловича до Герцена. Но все же певцов империи было больше, среди них Пушкин, Некрасов и другие властители умов. Когда во второй половине 19 века на мировой арене явился национализм как идеология национального существания, русское имперское сознание испытало известные трудности.
Как уже говорилось, становление русского самосознания проходило в условиях существования сильного унитарного, деспотического государства, а русское сознание было имперским. С появлением идей национализма и шовинизма имперское сознание русских в значительной степени интегрировало эти идеи. Устойчивые и ранее в имперском сознании образы внешних и внутренних врагов России — «поганых басурман», «спесивых полячишек», «глупых хохлов», «продавших Христа жидов», вообще всех «нехристей», «немцев» естественно вошли в идеологию русского шовинизма, которая заняла видное место в политике со времен Александра III.
В том же направлении действовала и философская мысль России. Плеяда крупнейших русских философов конца 19 — начала 20 вв. обосновала и развила старую православную идею о некой «великой духовной миссии» России, о «вселенской русской душе», «очищении мира» православием. России приписывалась особая роль в мировой истории. Это проникло в литературу, искусство, стало фактом общественного сознания, но было упрощено до понятных толпе формул вроде «Бей жидов, спасай Россию!», стало мощной основой имперского сознания.
Но специфика России все-таки была в том, что она почти изначально — империя. Идеи русского национализма, совпавшие с многими имперскими стереотипами, в своей совокупности, оказались уже идей мирового господства, к которому, как каждая империя, стремилась Россия. Идеи русских националистов могли обосновать превосходство русских над другими народами, но не могли стать доктриной имперского властвования.
Здесь мы касаемся сложной темы национальной самоидентификации русских. Этнический облик русского человека настолько расплывчат, что по тому, как художники изображают русских богатырей древности — голубоглазыми блондинами или черноглазыми брюнетами, можно судить только о политической ориентации самого художника, а не о русском типе.
Это неудивительно. Русское дворянство на треть состояло из татарских мурз, на пятую часть — из прибалтийских немцев. Плох был тот русский дворянин, если, говоря о предках, он не мог сказать, что они «выехали из немец» («варяг», литвы» или хотя бы «знатных мурз»). Иностранное происхождение всегда рассматривалось почетнее туземного. Поэтому, чтобы стать русским дворянином, не нужно было иметь русскую мать, нужно было присягнуть в верности русскому императору, принять православие и немного говорить по-русски, а лучше — по-французки.
Короче, элита России, определявшая ее политику, идеологию, культурную жизнь на протяжении столетий, формировалась не как элита национального государства, а как элита многонациональной империи. В последнем русском царе была ничтожная доля русской крови, а его жена была чистой немкой и, тем не менее, они были истинно русскими людьми, как и миллионы других нерусских по крови людей, ибо «русский» — обозначение не национальности, а подданства империи.
После 1917 г. имперское сознание испытало потрясение из-за временного распада империи, который был вскоре остановлен насильственным путем большевиками, а идеи мировой революции, «всемирной коммунии» быстро поглотили ростки национальных образований. Империя, как и раньше была собрана и унифицирована в соответствии с новыми представлениями о «пролетарском равенстве» всех народов.
Идея мировой революции породила новый, но старый по сути, стереотип «ПРОЛЕТАРСКОГО МЕССИАНСТВА». Этот стереотип легко лег в рамки имперского сознания прошлого, как и представление о том, что центр Всемирной социалистическое республики будет в Москве, а мир заговорит на языке Ленина, Троцкого, Сталина, то есть на русском.
С 1930-х гг. имперские идеи реваншистского «собирания» якобы потерянных «исконных русских земель», уживались в сознании с идеями откровенной экспансии под видом «экспорта революции». Одновременно в мозгах советских людей устойчив был образ самоизоляции, круговой обороны от врагов социализма.
40-е годы 20 века привели к возвращению многих старых имперских ценностей, начиная с мундиров и кончая стереотипами о «барьерах» и «жизненных пространствах», и даже идеями имперской мести за поражения под Цусимой и Порт-Артуром. От вульгарно-социологических оценок русский истории, распространных в 20-30-е гг. историки перешли на позиции империи, откровенной реставрации идей великодержавия.
Весь этот набор старых и новых ценностей и стереотипов вошел в имперское мышление «советского человека». «Советский» был эвфемизмом дореволюционного «русского», а именно — человеком неопределенной национальности, но четкой принадлежности к идеологизированной империи — Советскому Союзу. Тождественность советского сознания с русским и — соотвественно — имперским сознанием основана на том, что политический режим России — СССР во все времена был построен на отсутствие гражданского общества, на этатизме. В сознании людей государство не было отделено от общества: государство, империя это и есть само общество и наоборот. А поэтому интересы общества, людей идентичны интересам и целям государства, империи.
Внутреннее устройство империи формально было федеративным, но фактически — унитарным. В общественном сознании последовательно утверждался патриархальный стереотип империи как дружной, иерахизированной СЕМЬИ, во главе которого сидит старший брат — русский народ, а в конце стоят «малые», менее послушные прибалты.
Идея «СТАРШЕГО БРАТА» — тоже один из мифов новой-старой империи. Самоценочные свойства своего характера (доброту, отзывчивость, бескорыстие) русские признавали и как особыми свойствами русского народа, так и чертами имперской политики. Более того, имперское властвование вопринималось русскими как некое «бремя доброты», жертвенности русских ради интересов других народов.
Отсюда было недалеко от известного комплекса «КОЛОНИАЛЬНОЙ НЕБЛАГОДАРНОСТИ» — убеждение народа метрополии, что жертвы, которые он несет на алтарь общего Отечества, напрасны.
Господствовало убеждение, что Россия — не есть метропролия, что колонии ее живут лучше, что она для них лишь их «дойная корова». Это вполне ложная посылка, ибо, во-первых, во всех империях метрополии не представляли оазиса процветания, а богатства колоний перераспределялись в метрополии неравномерно, во-вторых, народ метрополии с неизбежностью несет основное бремя имперского господства в стране и платит за претензии на мировое господство большую, чем другие народы цену.
Наряду с этим процветал и «КОМПЛЕКС БЕЗГРЕШНОСТИ» русского народа, убеждения, что империя создавалась и поддерживалась только верхушкой, а народ жил «по совести». В 1990 г. социологические опросы показали, что вину перед афганским народом, потерявшем в войне более миллиона человек испытывает только 1 процент опрошенных. Отсутствие чувства вины — плохое основание морального обновления.
Вместе с тем, Советский Союз воспринимался как особый центр мира, «Мекка коммунизма», куда устремлены взгляды всего «прогрессивного человечества». Победа во Второй мировой войне покончила с унижающим имперское сознание неравенством России в борьбе с другими империями. Империя достигла пика своего могущества и начала изнурительную гонку с Америкой, начиная с ядерных ракет и кончая олимпийскими медалями. Завоеванный тяжелыми жертвами титул «сверхдержавы», реальное господство на трети Европы, ощущение того, что все нас боятся — все это вошло новым слоем в имперское сознание 50-80-х гг. 20 века.
Старый принцип «influence ligitime» был обновлен в массовом имперском сознании не только идеей вооруженной «интернациональной помощи» и убеждениями в вечном праве «державы-победительницы» вмешиваться в дела соседей, которых мы в одной редакции -«освободили», в другой — «завоевали». Ялтинские соглашения 1945 года воспринимались не как временное решение послевоеного устройства Европы, а как получение своей доли «германского наследства. Ранее — в 1940 г. с Германием обсуждалась советская доля «британского наследства». Пролитая в борьбе с фашизмом кровь считалась платой за вечное и безраздельное господство над Восточной Европой, которой, как говорил А.Громыко иногда «спрямляли путь к социализму».
Положение внутри империи воспринималось по схожим старинным стереотипам. В документах 18 века сибирские народы называются «иностранцы», живущие в нашей, «государевой Сибири».
Тот же стереотип господствовал и в Советском Союзе, который воспринимался как большая Россия с «окраинами», на которой живут русские и «другие». В дальнейшем же, по мере движения советского народа к коммунизму, предполагалось, что произойдет некое «сближение наций через их развитие». Де-факто, это означало русификацию, ибо русские «на окраинах» языки и обычаи их народов, как правило, не осваивали. Численность народов и народностей царской России за годы советской власти сократилось вдвое.
Крушение Советского Союза не привело к крушению имперского мышления во всем его объеме. Появилось только сильно ощущение горечи огромного поражения из-за чьего-то предательства и мысль о реванше, на который уже нет сил. Есть также иллюзии некоего будущего естественного «собирания» империи через систему СНГ. Вместе с тем, ощущение «колониальной неблагодарности» сильно и в обществе.
Как показывают социологические опросы, господствует мысль, что если для воссоздания Союза нужно воевать или тратить деньги, то пусть его не будет. Кроме того, распад СССР не снял национальных проблем для современной России — сколка с большой империи. Имперское сознание не может примириться с возможным отрывом от России, вслед за Чечней, других народов. Для русских людей по-прежнему остра пробема самоидентификации, определения своего места в мире и в России.
Кризис усугубляется и тем, что поднявшаяся в последние годы волна русского национализма имеет отчетливо ксенофобский, фашистский оттенок и основанием для рождения русской доктрины неимперского существования России может служить только для маргиналов.
Евгений Викторович Анисимов — доктор исторических наук, профессор Санкт-Петербургского Института истории Российской Академии наук.