Была ли нефть причиной войны в Чечне, как в Кремле принимали решение о ее начале, почему российскую власть категорически не устраивал Джохар Дудаев на посту президента республики. Эти и другие вопросы ведущий подкаста "Хроника Кавказа" Майрбек Вачагаев обсуждает с политиком и предпринимателем Константином Боровым. В годы первой войны в Чечне он активно контактировал как с жителями республики, так и лично с президентом Ичкерии Дудаевым.
Константин Боровой в 1970 году окончил факультет вычислительной техники Московского института инженеров транспорта, а в 1974 году – мехмат при МГУ. В 1983 году защитил кандидатскую диссертацию. Большую известность приобрел как президент первой и крупнейшей Российской биржи. В 1992-м Боровой создал Партию экономической свободы.
– Уважаемый Константин Натанович, кто в Кремле из тогдашних руководителей был яростно против Дудаева? Почему они считали его неприемлемой фигурой?
– Понимаете, там причина-то всё-таки была в другом. Персоналии могли быть разные. Ответственным за вторую войну в Чечне или, скажем, за подготовку [к ней] называют [министра РФ по делам национальностей и региональной политике] Сергея Шахрая, [его преемника на этом посту с мая 1994 года] Николая Егорова, [помощника Президента РФ по национальной безопасности] Юрия Батурина.
Но концепция этой войны зависела от двух факторов. Первый фактор – это желание предотвратить федерализацию государства. На самом деле Советский Союз, в общем-то, недоразвалился. Многие государства хотели быть независимыми или даже успели об этом объявить, как Чечня.
Второй фактор – это КГБ, и он очень существенный. Для них нужны были события, явления, обстоятельства, которые потребовали бы их возвращения в политику, в действующую власть. Они делали многое для того, чтобы развивался конфликт между Джохаром Дудаевым и Борисом Ельциным.
Мы обсуждали это с [Дудаевым] Джохаром Мусаевичем много раз. Он в своей идее чеченского народа обратился за помощью к Владимиру Жириновскому (российский политик, основатель ЛДПР. — Здесь и далее прим. ред), который делал вид, что помогает Дудаеву установить контакт с российской властью. Но Жириновский, особенно тогда, был просто представителем КГБ, представителем тех сил, которые, безусловно, не были заинтересованы в независимости Чеченской Республики. Это была ошибка, которую позднее Джохар Мусаевич признал.
Эти два фактора играли существенную роль, и фактически они соединились. Вот эти люди (Шахрай, Егоров, Батурин) были близки к ФСБ.
Но были и идеологи сильного государства. Мы создали тогда с [министром иностранных дел] Андреем Козыревым фонд, где обсуждали проблемы развития России. И нас тогда посещали на заседаниях фонда такие настоящие российские империалисты, как [председатель президиума Совета по внешней и оборонной политике] Сергей Караганов, [главный эксперт комитета Госдумы РФ по делам СНГ и связям с соотечественниками] Андроник Мигранян и многие другие.
– И почему им тогда не нравился Джохар Дудаев?
– Нет, я не знаю о персональных неприязнях. Дудаеву возвратиться в Чеченскую Республику из Эстонии помогал [госсекретарь при президенте РФ, близкий соратник Ельцина] Геннадий Бурбулис. Чеченская Республика до Дудаева представляла собой такой коммунистический анклав, который выступал против независимости Чеченской Республики.
И идея демократизации была неприемлема, скажем, для Горсовета (Грозного). Это первый конфликт, с которым столкнулся Дудаев, когда появился в Чеченской Республике. Его просто пытались изолировать и не допустить к власти, не допустить к выборам.
Дудаев был избранным президентом, кстати говоря, именно поэтому покушение на него, которое совершили чекисты, — это было настоящее уголовно наказуемое деяние.
– Когда мы говорим о начале войны, очень часто на Западе, по крайней мере, мне приходится всё время слышать вопрос, связанный с нефтью. Насколько чеченская нефть была интересна России на тот момент?
– Знаете, у пропагандистской кампании, которая сопровождала начало войны и саму войну, было очень много установок, очень много тезисов, которые продвигались.
Фактор чеченской нефти, конечно, не играл существенной роли. Ее доля в нефтяном обороте России микроскопическая.
Пропагандистская кампания, которая транслировалась на Запад, достигла своего результата. Протесты против этой войны были, но доминирующая точка зрения была, что это внутренний конфликт, притом что Дудаев заявлял о независимости Чеченской Республики, хотя со временем, скажем так, снизил требования к уровню этой независимости, смирился с тем, что можно перейти к соглашениям с Ельциным. Но чекисты очень чётко блокировали все и попытки Дудаева, и мои попытки начать переговоры – просто начать разговор двух сторон.
Несколько раз я звонил в Кремль от Дудаева, разговаривал с помощниками Ельцина, но они блокировали контакты с президентом. Я был депутатом, а значит, и представителем Госдумы, и Ельцин мог со мной разговаривать. Тем более что главную поддержку в августе 1991 года Ельцин получил от меня и других брокеров, которые выступили в защиту Ельцина и Белого дома.
– А когда вы в первый раз встретились с Дудаевым?
– Я думаю, это был конец 1994 года. До этого все контакты его сводились с общением с Жириновским, который часто туда ездил. У меня тогда была своя служба безопасности, мы следили за действиями Жириновского и, в общем, довольно быстро поняли, что он морочит голову Дудаеву. Вот я и предложил ему встретиться и обсудить. Это была первая поездка в Чеченскую Республику ещё до войны, очень короткая. [Была поездка] и после этого, сразу после начала войны, я думаю, это было в феврале 1995 года. И позже, несколько раз ещё.
– Ваше первое впечатление о нём?
– Дудаев был советским генералом, который воспринял идею демократии, свободы. Но, знаете, ментально он всё-таки был членом этого сообщества – военного, генеральского. Он иногда вдруг начинал рассказывать мне: как жаль, что распался Советский Союз. Это была такая, знаете, эмоциональная точка зрения. Было у него такое чувство, мол, жалко, что такая структура братства военных тоже распалась.
[Он был] генерал, который в Эстонии служил на очень продвинутом типе войск – дальней авиации. Человек читающий, развитый. Но эмоционально вот такие ощущения у него были.
– Кто принимал решение о начале войны России в Чеченской Республике в 1994 году? Была ли возможность на тот момент предотвратить это?
– Механизм был запущен 23–24 июля 1994 года. Был издан секретный указ президента Ельцина о подготовке военной операции "Восстановление конституционной законности в Чеченской Республике". В этом указе говорилось, что руководителям регионов необходимо информационно и организационно поддержать эту операцию.
Конституция и выборы – это 1993 год. То есть сразу после принятия федеральной конституции было принято решение обуздать любителей свободы.
Хотя Ельцин произносил такие слова, может быть, вы помните: "Берите свободы столько, сколько сможете, сколько хотите", – но по существу окружение Ельцина было против вот этих федералистских настроений. Они считались опасными.
Татарстан заявил о желании иметь Министерство иностранных дел. Заявили о том, что призывники из Татарстана будут служить на территории Татарстана. Это то, о чём мы уже говорили. О государстве, которое существовало внутри Советского Союза, потом России. Как это так, какой-то там губернатор, глава региона будет принимать решение, где граждане вот этого государства будут служить.
[Cоветский и российский государственный политический деятель] Эдуард Россель – и не только он, но и разные команды вокруг него – обсуждали вопрос о создании Уральской республики, о выпуске [собственной] валюты. То есть такие были совершенно правильные настроения.
Создание федерального государства по типу Соединённых Штатов, даже конфедеративного государства. И это воспринималось как опасность. И воспринимал это так и Ельцин, и многие люди в его окружении.
В конце 1993 – начале 1994 года представителей демократических сил, тех, которые выдвинули Ельцина во власть, было очень мало в его окружении. Ельцина поддерживала межрегиональная депутатская группа Верховного Совета во главе с Сахаровым. Они его создали, продвигали – и почти все исчезли из окружения. Осталась Галина Борисовна Старовойтова. Осталась, но она теряла влияние. Она предпринимала какие-то очень осторожные усилия. После начала войны в Чечне мы заявили, что прекращаем поддержку Ельцина. Я как председатель Партии экономической свободы очень резко критиковал Ельцина.
Галина Старовойтова продолжала общаться с Ельциным, продолжала работать. Была его помощником по национальному вопросу. Это была принципиальная позиция, мы с ней это обсуждали. Она считала, что важно оставить канал воздействия на Ельцина. Кстати говоря, именно поэтому ее и убили.
Ее влияние усиливалось, и у Бориса Николаевича возникла идея назначить ее министром обороны. Мне она, во всяком случае, говорила, что она нуждается в организационной, эмоциональной поддержке этой идеи.
– А приходилось ли вам лично общаться с Ельциным по вопросу, связанному с Чечней?
– Один раз я пытался поднять этот вопрос. Борис Николаевич немедленно прекратил этот разговор, довольно резко. В какой-то формулировке такой, знаете: это не ваше дело.
Я какие-то вещи ему говорил, я занимался уже тогда пропагандистскими кампаниями и объяснял, что антидемократическая кампания ведется очень активно. Говорил ему, что нужна пропагандистская кампания по внедрению новой системы ценностей. Почему-то он очень возбудился тогда, вскочил и сказал, что все, больше никаких пропагандистских кампаний не будет в России. Он ошибся, конечно.
Я был тогда очень популярным, очень влиятельным человеком. Президент биржи крупнейшей, то есть, по существу, самый крупный предприниматель России. У биржи был оборот тогда 2 миллиарда долларов в день. Присутствовал и фактор ревности: часть людей в окружении [президента] старались меня немножечко оттеснить от Ельцина.
– Все время говорят и пишут, что вы были последним, с кем Дудаев общался. Если это было так, о чём вы говорили в этот день?
– Я дал сразу пресс-конференцию, интервью, есть очень подробный отчёт. Мне казалось тогда, что покушение на Дудаева произошло через 2 часа после нашего с ним разговора.
То, что касается разговоров насчет причастности Борового к убийству, там произошла следующая ситуация. Сразу после убийства Дудаева была пресс-конференция, на которой выступили четыре генерала от МВД и ФСБ, которые прямо сказали, что это наша заслуга. Мол, мы осуществили в интересах Ельцина эту операцию (убийство Джохара Дудаева произошло 21 апреля 1994 года на окраине села Гехи-чу Урус-Мартановского района Чечни). И, насколько я знаю, им очень быстро объяснили, что это криминальное преступление. И после этого все следы этой пресс-конференции исчезли.
Так же как, кстати говоря, в сентябре 1999 года я провёл пресс-конференцию о взрыве домов [в Буйнакске, Москве и Волгодонске]. И через некоторое время все следы этой пресс-конференции исчезли. Все. Остался единственный: когда Владимиру Путину задали вопрос на его пресс-конференции, вот Боровой говорит, что ФСБ принимала участие, он ответил, что надо этого Борового послать разминировать подвалы. Это единственное, что осталось от пресс-конференции депутата Государственной думы в самой Госдуме. То же самое вот с этими генералами. Все исчезло.
Но появилась некая установка пропагандистская – никто напрямую меня не обвинял, естественно, но использовался разговор с Дудаевым. Мол, это я позвонил Дудаеву. Позвонить Дудаеву невозможно было, его спутниковый телефон не принимал звонки. Дудаев только сам мог звонить.
Это была попытка отвести от удара этих не очень умных генералов. Они получили, кстати говоря, награды какие-то, насколько я тогда выяснил: у меня была довольно мощная система безопасности и разведки.
– А о чем говорил Дудаев в тот момент, когда вы в последний раз общались?
– Мы обсуждали технические вопросы. Его очень раздражало действие ОБСЕ в Чеченской Республике. По его мнению, в состав ОБСЕ входили российские спецслужбы и делегации ОБСЕ, они почти всегда включали представителей российских военных, дипломатов. Они пытались просто заниматься разведывательной деятельностью, расследовали, где и как устроена оборона. Дудаеву это очень не нравилось, и он боролся с этим. И мы обсуждали этот вопрос.
К тому времени группа швейцарских дипломатов активно приняла участие в попытках разрешения конфликтов. Я с ними работал и объяснял Дудаеву, что это не ОБСЕ, это другая группа, и это не шпионы.
Мне очень не нравилось то, что у Дудаева были контакты с лидерами исламского мира и с некоторыми очень нецивилизованными людьми, скажем, с Муамаром Каддафи. У него появились такие антиамериканские нотки вдруг, ни с того ни с сего, казалось бы. Вот это мы обсуждали, я ему объяснял, как важно не скатиться в эту область. Кое-что мне удавалось, но на самом деле не всё и не всегда. В результате этих телефонных разговоров чуть-чуть [получилось] напомнить ему, что независимость Чеченской Республики – это вопрос, так сказать, демократического развития Чечни.
У него был такой 50-метровый провод, телефонный кабель, к которому он присоединял трубку. Сам телефон – это был такой чемоданчик, который надо было на свободном пространстве открыть, настроить, связать со спутником. А трубку он относил на довольно большое расстояние – в 50 метров. И он рассказывал мне о том, что было очень много попыток покушения.
Нам удалось выяснить, что перед очередной попыткой сбросить бомбу на Дудаева было отключено электричество в целом районе республики. Насколько я понимаю, для того чтобы определить координаты излучателя радиоволны. И это была очередная попытка [добиться] высокой точности.
Вы знаете, у меня однажды был разговор о Дудаеве. Я позвонил в Кремль. Поговорил с [помощником президента Ельцина] Сатаровым, и тот сказал, что вот сейчас [помощник по нацбезопасности] Батурин поговорит с вами. Я просил прямой контакт с Ельциным. Начал убеждать Батурина в том, что его необходимо наладить. И он мне очень долго объяснял какие-то банальные вещи. В конце я ему сказал: я все это знаю, давайте я тогда позвоню как-нибудь в следующий раз, когда будет другое настроение у Бориса Николаевича. И вдруг Батурин мне говорит, подождите, еще немного нам надо поговорить, чтобы мы точнее определили координаты вашего телефона. Я ему говорю: вы меня, что ли, собираетесь бомбить? Действительно, вот это дело с Дудаевым взяли в руки спецслужбы.
И, безусловно, [спецслужбы] блокировали Ельцина от любых контактов, которые могли привести к разрядке ситуации. Но в конце концов подключился Александр Лебедь. На самом деле Хасавюртовское соглашение — это не только результат героической борьбы чеченцев за независимость, это еще и результат действий правозащитников, российских политиков, демократов.
В этом смысле я украинцам не устаю повторять, что победа Украины была бы проще, естественнее, достижимей, если бы Зеленский, если бы Украина взаимодействовала с демократическими силами в России. Они этого делать не хотят.
– Часто можно слушать и читать, что Березовский был автором начала Второй войны в Чечне.
– Нет, конечно. Начало Второй чеченской войны у меня перед глазами проходило.
Мы встречались с Борисом Березовским, он мне говорил, что мы пока контролируем Владимира (Путина), не волнуйтесь: если он допустит какие-то ошибки, мы ему укажем на них. Вот таким был Борис Абрамович. Но его влияние на Путина было микроскопическим. Это была индивидуальная программа Путина, программа прихода к власти. Ему нужно было создать пропагандистский фон вот этих ужасных чеченских террористов, взрывающих дома, нападающих на Россию.
Рейд Басаева и Хаттаба в Дагестан рассматривался как нападение на Россию и повод к войне. И он был создан искусственно. Это была личная программа Путина.
Березовского, конечно, близко не подпускали к этим процессам. Процесс реализовывался с помощью ФСБ и ГРУ. Скажем, моя пресс-конференция в Госдуме [по поводу взрывов домов в 1999 году] основывалась на показаниях двух офицеров ГРУ, которым не захотелось принимать участие в этом проекте. И они дали показания о том, что их заставляли участвовать в подготовке взрывов домов.
– Я не могу не упомянуть Новодворскую, советского диссидента, российского публициста и политика. Были ли у вас с ней какие-то расхождения, связанные именно с чеченским вопросом?
– Мне кажется, нет. Мы занимали единую позицию. У нее были контакты с Джохаром помимо меня. Это был период еще до войны, когда она взаимодействовала с Звиядом Гамсахурдиа (первый президент независимой Грузии в 1991 году, уже в начале 1992 года отстраненный от власти действиями сторонников Эдуарда Шеварнадзе). Она его поддерживала, они дружили.
Тогда Дудаев подарил ей именной пистолет. Такой символический жест. Это были серьезные усилия, этот пистолет спрятать, чтобы он не выполнял какую-то провокационную роль. Его изъяли и спрятали [мои] помощники. Зарыли глубоко в лесу, вот так скажем. Так что Новодворская поддерживала Дудаева.
Портрет Дудаева был у нее в спальне рядом с моим портретом, с портретом Гамсахурдиа. Она относилась очень нежно к памяти Дудаева. Конечно, возмущалась этим преступлением, которое было совершено против Джохара Мусаевича.
– Как в Кремле восприняли подписание Хасавюртовского соглашения и то, что чеченцы практически выиграли эту войну у сверхдержавы?
– В кулуарах велась очень активная, агрессивная работа против Лебедя. Мы с Лебедем познакомились еще в 1991 году, я летал к нему в Приднестровье.
Мне нравилась эта идея русского генерала, русского де Голля. Я ему, честно говоря, помогал занять позицию в политике. Мы с ним обсуждали политические вопросы.
Он не был антикоммунистом, но обещал мне, во всяком случае, что он никогда не пойдет на сотрудничество с коммунистами. И он выполнил свое обещание. Его тихо и громко ненавидели в окружении Ельцина, особенно представители ФСБ, [до этого] КГБ.
И многое из того, что ему удалось, ему удалось вопреки окружению Ельцина. У них был прямой контакт. И Ельцин, знаете, сделал такое исключение для Лебедя. На самом деле он был человеком очень ревнивым. Каждый, кто выглядел как преемник, как следующий кандидат в президенты, становился врагом Ельцина. Хороший пример – Собчак.
Анатолий Александрович, такой статусный демократ, когда стало понятно, что он явно претендует на преемничество, был обвинен в незаконной приватизации квартиры. Напугали так, что ему пришлось бежать в эмиграцию во Францию. Но Ельцин сделал исключение для Лебедя.
И благодаря этой их связи и получилось Хасавюртовское соглашение. Конечно, оно никому не нравилось из чекистов. Именно поэтому Путин начал создавать casus belli для Второй войны в Чечне: взрывы домов в условиях, когда Чечня могла стать независимым государством уже через год. 1 января 2001 года Чеченская Республика должна была стать независимым государством. И обвинения чеченцев в том, что они фактически препятствуют созданию независимого государства, проводят теракты, были абсурдны. Это была исключительно работа Путина.
Очень эффективная. Из нулевого рейтинга ему удалось создать настоящий рейтинг в 70%. Такого охранителя, защитника народа от страшных чеченских террористов. Фикция на все 100%.