Андрей Новиков, независимый политолог, для CHECHENPRESS, 08.12.05г.
Проблема экстремизма, на мой взгляд, упирается в одну объективно-демографическую проблему: а именно, в наличие экстремистов. Понятно, что экстремисты существуют в любом обществе. Однако почему-то только в определенные периоды истории экстремизм становится массовым явлением.
Для такого экстремизма у нас сейчас недостаточно молодежи. Экстремизм как массовое явление и экстремистские стили поведения в обществе всегда связаны с доминированием молодежи. Сейчас ее – по понятным причинам – становится все меньше и меньше и, видимо, со временем станет совсем мало.
С уменьшением молодежи как демографического явления, по-видимому, и связано исчерпание экстремистских форм поведения и затеянная властью «борьба с экстремизмом». Если вы вспомните 90-е годы, там всякого «я б тебе… оторвал» было намного больше, чем теперь, однако с этим экстремизмом никто не боролся: именно потому, что он был массовым. Сейчас из года в год растет женский экстремизм – любая девчонка может запросто отдубасить мальчишку – с этим тоже никто не борется по причине массовости этого явления. Экстремизмом всегда называют только те явления, которые не вписываются в общий фарватер. То есть, говоря более точно, это борьба не с экстремистами, а с маргиналами. Массовый же, «общедоз-воленный» экстремизм никогда не запрещается. Вспомните, запрещался ли экстремизм в 30-х годах, когда выходили с плакатами «Смерть шпионам!». Запрещался ли он в 99 году, когда общество было взвинчено начинавшейся чеченской войной?
Парадокс в том, что когда экстремизм действительно становится массовым явлением, по отношению к нему не применяется даже этот термин – «экстремизм»: говорят о «революции» или каком-то «подъеме масс», но никак не об экстремизме. Сам факт употребления слова «экстремизм» предполагает, что сложилась некая центристская система смыслов, по отношению к которой более радикальные точки зрения считаются экстремистскими.
Именно так, на мой взгляд, произошло сегодня в России. Возник очень прочный и праволиберальный смысловой центр, достаточно националистический и шовинистический сам по себе, которому «не нужен» сверхнационализм в лице праворадикалов. При этом разрушение праворадикальной смысловой парадигмы («скинхеды», «фашисты» и т.д.) отнюдь не означает уменьшения национализма самого по себе, поскольку он просто перемещается в центровое поле. Более того: как это ни парадоксально, но «уничтожение экстремистов» ведет к тому, что сам «центр» приобретает все более зловещий вид.
Я уже как-то приводил пример со Сталиным, уничтожившим в свое время «экстремистов»-троцкистов и «экстремистов»-бухаринцев. (В том, что они действительно были экстремистами и в чем-то переплевывали даже самого тов. Сталина, думаю, убеждать не надо.) Ну, и чем все это закончилось? Тем, что «центр» в виде Иосифа Виссарионовича Сталина оказался почище любого троцкизма?
Глядя на то, как Путин сегодня борется с праворадикальным экстремизмом в лице каких-то там скинхедов, я спрашиваю себя: не происходит ли повторение истории? Ведь фактом тут является то, что Путин сам пришел к власти на основе очень сильного право-экстремистского сознания и неприкрытого националистического психоза. Путин – скинхед номер один, убивший, наверное, в тысячи раз больше людей, чем какие-то там «бритоголовые». Я понимаю, если бы правоэкстремистов запрещал бы, ну там, Сахаров, или Старовойтова, или хотя бы Горбачев. Однако ведь это делает человек, у которого самого руки по локоть в крови! Посмотрите на его физиономию, и вы увидите в буквальном смысле череп с костями.
Нужно обладать большим цинизмом, чтобы начать борьбу с праворадикалами. Само собой разумеется, что при этом в разряд «экстремистов» могут быть отнесены не только праворадикалы, но и любые другие «экстремисты». Тем самым от нормативной сферы отсекается вообще какой бы то ни было экстремизм (который может быть просто творческим стилем или формой самовыражения и никак не быть связан с насилием).
С моей точки зрения, это очень опасное развитие общественной мысли, способное привести, прежде всего, к лицемерию в обществе, ибо те же самые экстремистские идеи начнут выражаться в «центристской» и нормативной форме. Таким образом, борьба с формальным экстремизмом объективно ведет к демонизации самого центра. С точки зрения общественной нормы, намного было бы лучше (это моя личная точка зрения), чтобы экстремисты существовали бы именно как экстремисты, а не маскировались бы под видом «центра». То есть, например, было бы намного приятнее видеть Сталина и сталинские идеи в виде заведомо экстремистских идей (как это было с маоистскими идеями), а не выряженными в маскарад «центризма».
То же самое с Путиным: если бы этот человек полностью обрил свой и так полулысый череп и ходил бы на дипломатические приемы с обрезком трубы и в черной кожаной куртке, то это намного более соответствовало бы его сущности.
Я глубоко убежден, что в обществе нужно допустить существование экстремизма, ибо только в этом случае можно будет понимать, кто есть кто. (Воспользуюсь здесь аналогией с ненормативной речью: она должна существовать как крайняя форма выражения в обществе; во всяком случае, из-за того, что мы мат запретим, он не исчезнет. Однако при этом каждый – в силу своей личной культуры – сможет решить, использовать ли ему в речи матерные выражения.)
Борьба с экстремизмом в действительности оборачивается увеличением подспудного экстремизма – это парадокс, который нужно осмыслить.
В заключение хочу обратить внимание на то, что в западной правовой практике никогда не ставилась проблема борьбы с экстремизмом как общественным универсальным явлением, ибо такого просто не существует. Запрету подвергались только конкретные организации либо дискриминировались конкретные действия каких бы то ни было лиц.
Разумеется, эпизоды, когда молодой человек выкалывает глаза Божьей матери на выставке икон – весьма печальное явление, однако такого человека нужно привлекать за порчу икон и хулиганские действия, а вовсе не за «экстремизм». Подонков с трубами, которые забивают на рынках лиц нерусской национальности, можно привлечь – и очень серьезно – за бандитизм, не вмешивая сюда никакого «экстремизма».
Кстати, когда сотрудники МВД жалуются, что не могут проводить оперативные разработки скинхедов еще до совершения ими убийств, то это лукавство: закон о борьбе с преступностью (в том числе с организованной – бандитизмом) дает огромные полномочия по оперативным разработкам банд скинхедов или неонацистов, прослушивание их телефонных разговоров, слежки за ними и многого другого, что давно применяется в отношении обычных бандитов. Между тем, сцен, чтобы скинхедов клали в снег мордой вниз, я почему-то еще ни разу не видел. Для этого не нужен никакой закон об экстремизме – это обычная уголовная практика. Люди, которые ходят с обрезками труб, являются типичными бандитами со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Напротив, закон об экстремизме, если он будет принят, может направляться против таких людей, как я, например. Три года тому назад я создал Фронт Отрепьева и стал выступать в Интернете с резкими антироссийскими статьями. При этом я не ходил с обрезками труб, не давал никому по башке – вся моя деятельность заключалась в создании сатирических артефактов, в которых я высмеивал Путина, российскую политику и русскую нацию. Являюсь ли я «экстремистом»? – Если меня мерить с точки зрения большинства россиян, которые выступают за своего президента, товарища Ублютина, то я, безусловно, экстремист, потому что я с ними не соглашаюсь и говорю то, что мне приходит в голову. Но с точки зрения цивилизованного законодательства я не совершал никаких преступлений и имею полное право на высказывание – пусть и в резкой форме – своих публицистических суждений.
…Есть старая поговорка в американском правосудии: мужа можно судить за то, что он убил свою жену. Но его нельзя судить за то, что она ему была противна.
Вот так и со мной: меня можно судить, если я дам вам по башке или открою в вашем поганом городе газовый кран, чтобы вы все взлетели к чертовой матери. Но меня невозможно судить за то, что мне противен ваш президент Ублютин, ваше общество и вы сами.