Тень коммунизма
(9 – 15 апреля 2005 года)
Андрей Новиков, независимый аналитик, для Чеченпресс, 14.04.05г.
30 октября. День политзаключенного и политических репрессий. В последние годы эти сборы на Лубянской площади приобрели какое-то двусмысленное значение.
Политические репрессии (прежде всего, сталинские, политические репрессии, сталинский период выделяется особенно, причем заслоняет другие) - это, в сущности, тень коммунизма, отбрасываемая им на самого себя. Сейчас коммунизма как будто бы и нет, а ТЕНЬ осталась, больше того: она легализована, героизирована, превращена в символ (символ, правда, непонятно чего).
Что же мы получаем в итоге? Жертвы, ставшие героями. Вот странная метафизика нашего времени. Измученное старческое лицо Сахарова, рыбьи глаза Ковалева, группа идиотов вроде Юза Алешковского или там Варламова, которые превратили лагерный язык в литературу.
Тема СТАЛИНСКИХ РЕПРЕССИЙ очень напоминает предшествовавшую ей тему УЗНИКОВ ФАШИСТСКИХ ЛАГЕРЕЙ, очень распространенную в советское время. Тогда официальный культ и изображение истощенных людей с тачками, одетых в концлагерные пижамы, было каким-то извращенным кощунством советского режима. Это был как бы фальшивый реквием, исполнявшийся оркестром, который играл обычно "Интернационал". Тема фашистских лагерей поглощала тему сталинских лагерей. Она была ее сублимативным выражением. Дьявол плакал над слезинкой ребёнка.
Удивительно, как все новые революции питаются душами и исподними энергиями упраздненных времен.
Ведь что сделала в свое время коммунистическая революция? Она героизировала и обожествила пролетариат, его цепи, которыми его же потом и сковала. Был взят исподний класс "голодных и рабов", возникший в катакомбах Российской Империи, и превращен в новую бюрократию (или, точнее, возникла квазипролетарская бюрократия, паразитирующая от его имени). При этом ужасы царской каторги новой коммунистической пропагандой доводились до гротеска, по мере того как раскручивался новый террор - до поры до времени невидимый.
Теперь мы видим нечто похожее. Парадокс в том, что, живя, по сути, в условиях нового сталинизма, мы превратили свой Мемориал в постамент, на котором, говоря фигурально, была сооружена трибуна демократической революции.
Я почему-то хорошо запомнил, как в середине 90-х, когда понадобилось переизбрать на второй срок Ельцина, по ТВ запустили кадры с живыми трупами сталинских пятилеток. Еще живой Роллан Быков сказал тогда: ну нельзя же все то, что было ТОГДА, показывать СЕЙЧАС. Это нечестно.
Между тем, показывали не случайно: старыми трупами перебивали запах свежей крови. Тема ужасного сталинизма заслонила тему новых репрессий. (Собственно говоря, с этой целью коммунизм специально так и демонизировался, превращался). Не здесь ли метафизические истоки того, что мы называем теперь КРИМИНАЛИТЕТОМ? Лагерь, ставший новой социальной макрокультурой общества, чуть ли не новой властью. Откуда он вообще взялся, как не из коммунизма? Миллионы людей на протяжении десятилетий проходили через "зону". Допустим, не все они становились уголовниками, и понятие "зона" в сталинские времена было несколько другим, чем теперь. Но "зона" есть "зона": побывав в аду, нельзя не стать немного чертом. У нас же чертями стала треть страны, если не больше. Треть страны прошла через изнанку коммунизма, увидала его не с высоты полета Чкалова, а из бараков и параш.
Я, честно говоря, не знаю ни одной страны, в которой столько граждан побывало бы в местах лишения свободы - разве что рабовладельческие системы, так ведь там собственные граждане никогда не были рабами (или как правильно сказать: рабы не были гражданами?). У нас же был создан эгрегор "лагерного коммунизма", который рос и рос, пока, наконец, не перевернул всю систему целиком. Как корабль со вдруг переместившимся центром тяжести. Тогда лагерь стал самодостаточным явлением.
Удивительно, но весь последующий так называемый антикоммунизм проходил под знаменем этого перевернувшегося мира. Антикоммунизм был прямо пропорционален криминализации. Начало этому положила еще амнистия 1953 года, после которой в общество - вместе со свободой - ворвался также и дух блатных песен:
"По тундре,
По широкой тундре
Мчится скорый
"Воркута-Ленинград".
Никто поначалу на это внимания даже не обратил: ну, блатные песни и песни. А на самом деле, стоило сорвать один клапан, как тут же был сорван и второй. Блатная жизнь овеяна романтикой. Отныне она мыслилась как протестное смысловое поле против коммунистической власти. Поэтому когда через двадцать лет запел Высоцкий:
"Идет охота на волков,
Идет охота!
На серых хищников",
- метафизическое обоснование криминальной революции было сделано.
Криминалитет, таким образом, стал стальным сердечником подготавливаемой "демократической революции", который, расплющив первоначальную "мягкую" интеллигентскую оболочку, проник глубоко в железобетон власти. Нравится нам это или не нравится, но у демократической революции была криминальная начинка, которая представляла собой не что иное, как изнанку коммунизма. Демократия не могла зародиться в коммунизме, ибо это было полностью тоталитарное общество. А вот криминалитет - он действительно мог и должен был в определенный момент проявиться в коммунистической системе как ее же имманентный эсхатологический элемент. Система создала себе идеальных рабов, которые потом ее же и присвоили - сначала интеллектуально (в форме хрущевской "оттепели"), а затем и материально (подспудного "теневого" экономического класса в брежневское время) и, наконец, в политической форме (август 1991).
Впоследствии к этим формам присвоения добавилась еще силовая (то, что мы называем бандитизмом) и, наконец, институциональная (создание новорусского государства).
Может последовать еще и геополитическая стадия - но это уже отдельный вопрос.
Чтобы меня не упрекнули в цинизме, поясню, что речь идет не о бандитизме как таковом, а о гигантском историческом субъекте, которого, как червя, на протяжении тридцати лет вытягивали из чрева сгнивающей коммунистической системы. Естественно, ни о каком антропологическом приравнивании экзистенциалов Оттепели торгашей брежневской поры и бандитов-быков ельцинской друг к другу и речи быть не может. Это совершенно разные люди, эпохи и мироощущения. Тем не менее, я утверждаю, что речь об одном и том же субъекте.
Начнем с 53-го. С его "холодов".
Институт массовых амнистий, который начала применять советская власть при исчерпании таких же массовых репрессий, и стал, если подумать, механизмом криминализации страны. Миллионы людей враз выпускались из лагерей: это можно сравнить только с такими же миллионными посадками.
Вообще, институту массовых (подчеркиваю) амнистий трудно представить, чтобы в цивилизованной стране кто-то вот так враз по случаю перестройки (Дня победы, вступления в должность нового руководителя) выпускал всех подряд.
Не стоит забывать, что первым результатом десталинизации было "холодное лето 53-го", то есть, говоря проще, возрастание преступности. Свобода и преступность шли рука об руку. Преступность была мерилом свободы. Более того, будем честны, обновленческие процессы в нашем обществе всегда начинались с того, что кто-то "переворачивал песочные часы": то есть легализовывались именно те теневые элиты, на которых раньше была метка криминальности. Это касается абсолютно всех эпох. Большевиков, как я уже сказал, в том числе. Они, придя к власти, выпустили из тюрем абсолютно всех, кто там находился: уголовников, политзаключенных, бродяг. Есть документально подтвержденные случаи, что выпускали даже сумасшедших из психиатрических лечебниц. Отсюда это удивительное чувство освобождения, которое, в свою очередь, вызывало невиданный энтузиазм в массах. Страна в прямом смысле слова перевернулась вверх дном: кто был ничем, тот стал всем. Потом уже из этого сброда начали создавать новую общественную стратификацию.
В 1953-м была аналогичная история. Общество обновлялось за счет "выпускавшихся из лагерей" (повторю еще раз: далеко не все они были уголовниками, но все выпускались из лагерей). "Песочные часы" перевернули еще раз. Опять кто был "ничем", стал "всем". (Я, кстати, не вкладываю в это выражение никакой иронии: нет более великой силы, чем та, которая вызывается движением "от ничто ко всему". По-русски это называется "из грязи в князи", но эта поговорка не дает нам глубины понимания истории.)
Все короли истории начинали, в известном смысле, как нищие. Римляне были "никем" по сравнению с греками, пока не стали "всем". Варвары, нагрянувшие на Рим, тоже были "никем". Но они стали "всем"! "Никем" были русские, пока не создали у себя могущественное государство. "Никем" были монголы, пока не превратились под водительством Чингисхана в смерч, пронесшийся по Евразии. "Никто" сопровождало любой народ, любой класс, выходивший на арену истории. Таким был и пролетариат в 1917 году, сформировавшийся из тени Империи как ее андерграунд. Я думаю, таким стал уже для коммунизма и криминалитет. Как Российская империя породила революционный пролетариат, который был угнетаем в ней и считался "низшим" из всех сословий, так и социализм породил революционный криминалитет, ставший затем содержанием "демократической" революции 90-х. Это тот же процесс: кто был "ничем", становится "всем".
Сначала исподволь идет героизация "угнетаемого класса" (вспомним, как в конце самодержавия интеллигенция упивалась "исторической миссией рабочих", вспомним, как в конце социализма романтизации стал подвергаться лагерный жаргон, сам образ лагерника, бандита - свободного человека), а затем наступает время, когда тот, кто был "ничем", становится элитой общества.
Повторяю в третий раз: я Солженицына к "урке" не приравниваю. Меня упрекнут, что в понятие "криминалитет" я зачисляю слишком большое количество людей. Отвечаю: это не я их зачислил. Это коммунизм их туда зачислил. У Александра Исаевича до сих пор, насколько я знаю, хранится брусок лагерной пайки, так что в каком-то смысле он тоже урка…
Криминалитет есть порождение социализма. Это, конечно, не совсем класс, а скорее изнанка коммунистического строя. Его nihie, вакуум, его Ничто, ставшее Всем.
Давайте признаем: криминалитет был метафизической идеей назревавшей демократической революции. Я не хочу сводить российскую демократию только к криминалитету, потому что в ней было много и интеллигентских, и номенклатурных, и иных энергий. Тем не менее, эсхатологический смысл российского криминалитета в том, что он порождение именно вот этой командно-лагерной социалистической Системы. Социализм породил граждан-зеков. Зеки восстали. Совершили свою эсхатологическую революцию, вот вам и российская демократическая революция 90-х.
Разумеется, была интеллигенция (сама одной ногой стоявшая в лагерниках). Была номенклатура, которую при Сталине прессовали как только могли и которая в действительности была дворянством, стремившимся обрести вольность. Было и еще кое-что: традиционный уголовный мир, в котором конденсировались невозможные при социализме отношения частной собственности. Были остаточные слои крестьянства, полугородских-полудеревенских жителей, "лимиты", которые ненавидели большие города, гражданский тип жизни, сложившийся в них, и в то же время стремились жить в них особенной жизнью.
Думаю, стоит пояснить роль этих людей в возникновении и социальной эскалации бандитизма. Это особый тип русского человека, сложившийся очень давно. Именно они резали стилягам штаны в 60-х, они же шли в милицию. Они же с конца 80-х постепенно начали составлять криминальные сообщества. Я пишу об этом слое людей, потому что сам вырос в одном из таких провинциальных городов и видел, как во дворах-инкубаторах подрастало одно поколение, затем другое, затем третье - и все они куда-то, после армии в основном, исчезали. Куда бы вы думали?.. В 1988 году на Пушкинской площади в Москве я встретил одноклассника-омоновца, разгонявшего демонстрацию, в которой я участвовал. Я думал, это только один случай. Но затем в Питере я увидел бритоголовых людей, говоривших на знакомом рыбинском наречии. Я всмотрелся и признал в одном из них подростка (вчерашнего, разумеется, теперь он был уже не подросток) из соседнего двора.
Если быть более точным, то социализм оставил нам не только лагеря с зеками. И не только интеллигенцию, раскинутую по "шарашкам" (одних этих двух компонентов хватило бы, чтобы сломать социализму шею). Были еще и такие вот города-посады типа Рыбинска. Там жил совершенно особый слой людей. Описать их не представляется возможным. У них всегда была своя программа в жизни. Из них получались хорошие солдаты, хорошие менты, хорошие дружинники с мускулами. И я думаю, именно они и составили подавляющую часть будущих бандитов. Даже не "уголовники".
Проведем разграничение: урки, воры в законе и прочие уголовники-профессионалы вообще составили мизер в новом русском бандитизме. Я шел однажды по Питеру со своим знакомым и говорил ему: ну, где ты "урок" видел, ты посмотри на них - разве это урки? Из них, если разобраться, никто и не сидел по-настоящему! И "воров в законе" среди них, наверное, нет никаких. Это новый криминалитет, имеющий со старым только фигуральное сходство.
Действительно, новая российская криминализация 90-х к прежней уже никакого отношения не имела. Правда, она рядилась в ее одежды, по-прежнему воспроизводила лагерный жаргон, жила "по понятиям" прежней лагерной "зоны". Воспроизводила кое-какие уголовные традиции. Но содержание у этого нового криминального класса было уже абсолютно другое. Не уголовное.
И тогда я понял простую вещь: идет социальная стратификация общества по квазикриминальному образцу. Строго говоря, это и не бандиты никакие. Просто новая власть. Новые наши Советы, если хотите, рабочих и солдатских депутатов.
В самом деле, они что, сейфы вскрывают? Или маленьких девочек насилуют? Напротив, половина их вообще охраняет эти сейфы, работая по найму, а другая караулит маленьких девочек от того, чтобы их не насиловали маленькие мальчики. Хороший "бандитизм", правда? Прямо хоть сейчас бери и вешай на них милицейские погоны. Да это не бандитизм никакой. Произошло создание властных сословий в обществе. Возник класс ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ БЮРОКРАТИИ - так бы я его назвал.
Посмотрим на социологические причины, вызвавшие рождение нового криминалитета.
К концу 80-х годов в СССР в обществе возник кризис управления. Я имею в виду управление в широком смысле слова: управление как социальная коммуникация. Никто никому уже не подчинялся. В обществе был хаос. Милиция (старая) не работала. Коммунистическая бюрократия управляемость обеспечить уже не могла. Оставалось два варианта: либо прямой армейский, либо партийно-кагебешный мобилизационный проект (это было уже невозможно; ГКЧП 1991 года это хорошо показал), либо какой-то смешанный, "военно-гражданский" проект. Вот им-то криминалитет как раз и стал.
Появились силовые, террористические технологии управления общественными процессами, заменившие государственные или институционально-общественные. Скажем, чтобы добиться возврата долга, стали обращаться не в суд и к "совести" взывать, а использовать бандитов. То есть бандиты просто заполнили собой вакуум власти и правовых норм. Мысль абсолютно тривиальная и давно известная, но, если в нее вдуматься хорошенько, мороз по коже. Выходит, это мы, общество, дали бандитам карт-бланш на осуществление социального управления. Спрос родил предложение.
Понять безнравственность этого гражданского (подчеркиваю) выбора новой "демократической" России можно, только вспомнив то, насколько глубоко в психику людей проникла идея террора, ГОСУДАРСТВЕННОГО ТЕРРОРА, в частности, когда посреди ночи раздавались звонки в дверь, останавливались, скрипя тормозами, черные машины, слышались шаги поднимающихся по лестнице… Бандитизм лепил себя с матрицы государственного террора, а вовсе не "воров в законе"! Воры, убийцы, насильники не подъезжают к домам своих жертв на машинах, не хлопают дверцами, не поднимаются группами по лестнице. Будем честны: на уголовный мир это непохоже. Так могли делать только чекисты, обладающие правом прямого и анонимного вмешательства в гражданское общество.
Предвижу вопрос: почему именно криминалитет заполнил эту нишу власти? Управленческий кризис ведь в 1917 году существовал, но тогда появились большевики и Советы, "братишки" в кожаных тужурках, быстро наведшие порядок.
Теоретически и то, и другое было нашей "военной демократией" - самомобилизацией общества и выделением из него социальной субстанции, способной стать исходным материалом для нового управленческого класса.
Точности ради стоит заметить, что матросы-братишки, став первым опытом "террористической бюрократии", не оказались, тем не менее, окончательной модификацией управленческого класса в советской России. Так же бандиты в 90-х годах не стали этим самым управленческим классом. Это лишь экстремальная форма какого-то террористического самоуправления общества, за которой шло уже государственное строительство как таковое.
Так вот, безусловно, и бандиты, и матросы были формой мобилизации общества. Конкретный его вид и социальная физиономия определялись способностью общества репрезентировать те или иные социальные элиты для своего управления. В XVII веке, во время Смуты, такими "элитами" вообще были мужики с дубинами, не пошедшие дальше реставрации самодержавия. В 1917-м это были матросы, промышленные рабочие, объективно являвшиеся военно-революционным элементом. И сверхзадачи у этой новой самомобилизации были уже другими, чем "посадить нового царя". В конце социалистической эры мы видим еще один управленческий кризис и выделение еще одной социальной субстанции.
Мне скажут: почему именно бандитов? Почему опять не жухраев, не павок корчагиных, не всяких там товарищей Троцких с маузерами? Отвечаю: потому что потенциал общества к этому времени был соответствующий. Корчагиных уже не существовало. Жухраи давно спились. Хорошо помню, как в 1989 году ЦК КПСС призвал к созданию Рабочих отрядов охраны общественного порядка (РООПов). Если кто помнит, в "Комсомольской правде" проповедовала тогда такой публицист Елена Лосото (так получилось, что она меня в психушку едва не упрятала и посвятила мне, в то время 22-летнему диссиденту, часть своей статьи). В принципе, это была попытка создания "рабочего бандитизма" в стране, аналогичного революционному. По мысли Лосото, эти люди должны были ходить по городам со значками Ленина или Дзержинского и кузькину мать всяким хапугам показывать. А вышло по-другому: хапуги сами стали кузькину мать показывать. Потом пришли другие - "хапуги хапуг" (если угодно, приватизаторы приватизаторов), которые развернули бандитизм в систему социального насилия. Но, как вы понимаете, никакого отношения они к РООПам уже не имели: это были силовые элементы, созданные новым капиталистическим строем, а не рабочими.
Любопытнее всего в этом то, что клоном, генетической клеткой для выращивания новой системы насилия в стране был выбран все-таки УГОЛОВНЫЙ МИР. (Не рабочие, не рыцари, не какие-нибудь там рейнджеры-ковбои, ср. опыт западной истории.) Даже не казаки - больше всего подходившие для этой цели. Нет. Просто бандиты. Уголовный мир со своими "понятиями". Взяли от него клон, посадили в банку, как чайный гриб, и принялись выращивать планктон. Все больше, и больше, и больше. Пока он из банки совсем не попер. Вот тогда спохватились и принялись отстреливать этих бандитов, как излишне расплодившуюся субстанцию. Но дело ведь не в том, что "убрали излишки", а в другом. В ТОМ, ЧТО ОБЩЕСТВО ПРИНЯЛО ИХ.
Сказало:
- Молодцы, ребята! Ничего, что вы бритые, как яйца. Ничего, что рожа у вас квадратная. Ничего, что вы - в большинстве своем - нравственные уроды. Главное - порядок наведите. Кузькину мать покажите. Рылом об стол кого надо размажьте.
Я думаю, что, не будь этого "социального заказа", бандитизма - как легитимно-приемлемой системы социального насилия - в таких масштабах не возникло бы. бщество дало им заказ - и они его исполнили. Половина страны вскоре стала бандитами. Одно время я видел, как в Рыбинске каждый второй мужчина обривал себе голову и бандитом себя мнил. Разумеется, не все они были бандитами, но мода на бандитизм сама по себе была симптоматичной.
Кто им дал право "порядок наводить" и почему обычные граждане при виде их глаза в пупок уводят, как йоги, тоже непонятно. А вот почему к ним девочки липнут - это очень даже понятно. Девочки, как мухи, сами понимаете на что липнут.
Честно говоря, поражали пошлость и цинизм, с которыми общество дало бандитам право осуществлять террористические функции. Хотя чему, собственно, удивляться? Бандит хоть и несет в себе властный код большевизма, идеально вписывается в формат либерального человека. Его задача - "жить по понятиям". Защищать частную собственность. Наказывать виновных. В принципе, бандитизм - это модификация нашего либерализма. Разумеется, в российской его интерпретации: на Западе эту роль выполняли странствующие рыцари и рейнджеры, какие-нибудь шерифы-верзилы в американских провинциальных графствах. У нас же роль защитников "понятий" взяли на себя представители уголовного мира.
Если подумать, это бред: уголовный мир в роли закона! Такого, кажется, нигде еще не было. Как отребье, воры, убийцы (пусть не они сами, а репрезентированная их культура) могли стать нашей управленческой элитой?
Повторяю, само общество должно было оподлеть в достаточной степени, чтобы допустить таких управленцев. Будем честны: общество у нас подлейшее. Я ежедневно в провинции сталкиваюсь с обычаями и "понятиями" русского народа (говорю "русского" в том смысле, что в городе Рыбинске живут не американцы и не французы, а русские). Могу сказать, что этот народ ненамного отличается от своей "зоны". Воровские законы, принцип "вожака", "стаи" в каждом дворе, жесточайшее подавление любой личности, не вписывающейся в "общий порядок". Готовность задавить слабого. Манера давать всем "кликухи". Подлость буквально на каждом шагу. Повторяю, это не "зона". Это провинциальный город Рыбинск.
Так что ответ на вопрос "откуда взялись бандиты" очевиден: из народа. Русского, подчеркиваю, народа. (Бандиты, разумеется, есть и в других народах, но там они "руководящей и направляющей силой" не становились.)
Возьмите, например, сицилийскую мафию. Общемировая бандитская культура. Кстати, я не понимаю, когда говорят, что "наши там всех обошли". Русская мафия на Западе вовсе не стоит на первом месте, это миф, созданный непонятно кем. Русская мафия действительно считается жестокой, но далеко не первой. Так вот, хочу обратить внимание на следующее обстоятельство: знаменитая сицилийская мафия в самой Италии национальной культурой управления не стала. То есть застрелить она могла, но никто никогда в Италии не видел, чтобы в кафе сидели бритоголовые молодчики, и все называли бы их ласково "ребятами". Итальянцы, в отличие от нас, ненавидят свою мафию, а мы превратили ее в "ребят", да еще ГОРДИМСЯ ИМИ. Сделали их своей визиткой, точно космонавтов! Ни один итальянец никогда не будет гордиться своей "Коза ностра". Даже мысли такой в голову не придет. Мы же гордимся и считаем, что это нормально. Поистине, бандит в России больше, чем бандит.
В русском бандитизме действительно много русских национальных черт. Прежде всего, в бандитских "понятиях" были сохранены нормы частной собственности, которые нещадно выскребались при социализме. Вот главная причина, почему бандитизм стал визитной карточной отечественного либерализма. Неоткуда "понятиям" было взяться, кроме как из уголовного мира. Собственно, что такое был этот бандитизм? Специфическая адаптация русского народа с его коллективистскими обычаями к рыночным условиям. Скрестите ужа с ежом, и вы получите черте что. Скрестите русского человека, у которого никогда не было представлений о частной собственности, о частном праве, о достоинстве, о свободе, с рыночной стихией, и вы получите бандита. Бандит - это порождение русской общинной цивилизации.
Бандитизм создал в капитализме специфически русский, соборный формат. Появилась ситуация "общака", "братвы". Фактически, это новая община, если угодно, новый социализм (если под социализмом, конечно, понимать общинное владение собственностью, общинный образ жизни и перераспределение ресурсов). И это очень важный момент в российском бандитизме, ибо прежняя советская община с ее формами коллективизма была разрушена, а правовых (внеобщинных) форм еще не возникло. Вот тогда-то и появился новый вид "рабочих коллективов" - советы бандитских депутатов, взявшие на себя функцию регуляции отношений внутри общества. В конечном счете, этот соборный бандитизм перевесил персоналистический ("рыцарский"), с которого бандитизм и начинался. Я думаю, это и стало точкой псевдоморфоза бандитского мира, который утратил прежние нонконформистские позиции и стал превращаться в обычное властное сословие, сращенное с государственными структурами и самими общественными интересами.
(Продолжение следует)
Тема СТАЛИНСКИХ РЕПРЕССИЙ очень напоминает предшествовавшую ей тему УЗНИКОВ ФАШИСТСКИХ ЛАГЕРЕЙ, очень распространенную в советское время. Тогда официальный культ и изображение истощенных людей с тачками, одетых в концлагерные пижамы, было каким-то извращенным кощунством советского режима. Это был как бы фальшивый реквием, исполнявшийся оркестром, который играл обычно