В конце года Государственная Дума Российской П-Федерации (так я называю теперь нашу пе-пе-педерацию после реформ Путина) приняла Закон «О дополнительных мерах борьбы с терроризмом». Этот закон интересен тем, что вводит, по сути, понятие системного контртерроризма – такого контртерроризма, который будет теперь хроническим явлением нашей жизни. Это высшее, до чего дошло наше российское государство, в заложников которого мы теперь все превращаемся.
Итак, в этом Законе выделяются три уровня контртерроризма. «Террористической опасности», «контртеррористической операции» и «чрезвычайного положения».
Ранее не существовало этого первого уровня. Он, если подумать, бессмысленен и не нужен: ведь террористическая опасность – это не правовое понятие. Это оперативно-розыскное понятие. ФСБ имеет право проводить оперативно-розыскные действия, используя обычные правовые нормы. Так же ловит преступников милиция, не прибегая к дополнительным мерам.
Чтобы вы поняли, о чем я говорю, приведу следующий пример. В практике МВД нет понятия «уголовная опасность». Допустим, сбежал преступник. И что – можно арестовывать половину микрорайона? Сажать всех в автобусы и держать до тридцати пяти суток? Это же бред. Милиция работает по своим планам «перехват», но в обычных правовых рамках. Это не наделяет ее дополнительными правовыми полномочиями. Оперативные планы – это одно, а правовой режим – это совсем другое. В том-то все и дело.
Мой рыбинский знакомый, Борис Крейн, вышел однажды на улицу погулять. К нему подошла милиция и забрала его до утра. Мотивировка была следующая: произошло убийство и ловили всех подряд. Не правда ли, хороший способ ловить преступника? Оказывается, иногда ловят и так. Если подобная мера «задерживать всех до утра» (а то и больше) была у нас разрешена законом, то это можно было бы назвать режимом «уголовная опасность». Но никто такой режим вводить в городах не будет, потому что начнут задерживаться сотни и тысячи людей. Это всего лишь свидетельство непрофессионализма уголовного розыска.
Попробую, однако, распространить эту логику на следующие ситуации. Случайно прогремел взрыв, и Борис Крейн, гулявший поблизости, оказывается задержанным уже не до утра, а на тридцать пять дней и ночей. Его бьют, пытают, допрашивают с пристрастием. И любого так можно схватить. Мы прекрасно знаем, как они сами иногда могут имитировать «террористическую опасность», подкладывая муляжи взрывных устройств, минируя вокзалы, а то и разыгрывая настоящие спектакли перед обалдевшими людьми: например, выводя ночью жильцов из дома, потому что они же сами им заложили туда бомбу. Что же получается – сами органы ФСБ могут минировать здания, и сами же реагировать на «повышенную террористическую опасность». Это – прямой путь к произволу. Это способ расправиться с инакомыслящими, нонконформистами, неугодными людьми, – искусственно создав террористическую опасность и прореагировать на нее всем катком репрессий.
Я думаю, мы получили дополнительное чрезвычайное положение в этом Законе. Зачем власти дополнительное ЧП, если она и так имеет пункт «чрезвычайное положение»?
Поясню зачем. Для настоящего ЧП нужен реальный террористический акт. И не просто реальный, а очень большой. Таких терактов еще не было. Даже в Беслане не вводилось чрезвычайное положение. Даже в Москве, во время событий на Дубровке, не вводилось чрезвычайное положение. Для того чтобы власть ввела чрезвычайное положение, нужно разнести не меньше пол-Москвы. Поэтому никогда никто чрезвычайное положение по случаю террористических актов и не вводил в России, – применялся только режим «контртеррористическая операция». Но это тоже крутой режим, это то же самое чрезвычайное положение, только в непосредственной близости от места событий. Если место событий делокализовать, то власть введет чрезвычайное положение. Если начнутся массовые беспорядки, то власть введет чрезвычайное положение.
Вот почему власти трудно применить на практике настоящее чрезвычайное положение. Понадобилось виртуальное чрезвычайное положение, рассчитанное не на реальное происшествие, а на информационную акцию.
Как создается «террористическая опасность»? Ведь строгих критериев этой опасности не существует. Меру этой опасности определяют сами органы. Скажем, можно ли будет считать террористической опасностью распространение листовок с угрозами в некоем городке? Или появление муляжей взрывных устройств, неведомо как взявшихся? Или чего-нибудь еще, что легко подстроить. Но тогда что же: начнутся облавы, задержания, аресты до тридцати пяти суток, может быть, расстрелы на месте? На такие мероприятия стыдно даже «Альфу» приглашать. Тут нужна смершевская организация. Нужна иезуитская постановка дела, чтобы на пустом месте начать массовые репрессии, умело продуманный спектакль.
Дворник находит муляж взрывного устройства и показывает милиционеру, что видел такого-то молодого человека в белой куртке. Раз – и нет человека в белой куртке! Затем дворник говорит, что видела женщину в кроссовках. Раз – и нет женщины в кроссовках. Этого оказывается достаточным. А если бы дворник показал, что видел проходившего милиционера?..
Так вот, после этого начинаются облавы по всему городку, и тысячи людей в белых куртках оказываются в застенках отделений ФСБ, их еще построят, там их допрашивают с пристрастием. Все обращают свои взоры на одного молодого человека, писавшего статьи. «Он, он взорвал!». Но как можно взорвать статьями, пусть и диссидентскими? Это никого не интересуют. Уже волокут за волосы и ту женщину в кроссовках. Уже бьют смертным боем местных самодеятельных активистов… Так воцаряется ужас и страх.
«Ну что, голубчики, – спрашивает Федеральная Служба Безопасности, – довыступались? То ли еще будет».
Между прочим, это прекрасный способ расправиться с непокорными регионами. Смоделировать «террористическую опасность», а потом погасить ее репрессивными мерами. Забить в отделениях пару сотен алкоголиков, чтобы они потом по городу ходили и всем в глаз давали. Чтобы люди перестали заниматься самиздатом и боялись вымолвить лишнее слово. «Террористическая опасность» – это контртерроризм без терроризма. Причем метод, который берется, не нов: он применялся и раньше в уголовной практике. Кто-то из телефона-автомата звонит в милицию и сообщает, что в вашей квартире идет семейно-бытовая ссора, – приезжает милиция. Едва вы открываете дверь, как вас кладут на пол и за волосы втаскивают в машину. Можно позвонить из телефона-автомата и сказать, что в кафе завтракает особо опасный преступник, – тогда уже приедет ОМОН и положит всех посетителей кафе лицом вниз. А может быть и звонок, что в здании кинотеатра заложено взрывное устройство: приедет тот же ОМОН или, как это называется, теперь ОМСН, специально созданный для таких случаев, положит лицом всех посетителей кинотеатра и арестует на тридцать пять дней, после чего вытрясет всю душу.
Произвол власти неистощим. Мы, как поет Гребенщиков, воевали сами с собой, и продолжаем делать это до сих пор. Наш контртерроризм способен сделать с нашими людьми такое, чего не сделают никакие террористы. Нас «спасут» ценой издевательства над нами. Нас спасут газом, – как в «Норд-Осте», и штурмом – как в Беслане. Вот почему я пишу на табло: «Внимание! Контртеррористическая опасность! Они начинают свою операцию!».
…А Шамиль Басаев мочит и мочит понемножку в своей Чечне, уничтожает контртеррористов, которые уничтожили его народ. Это ваш последний «уровень опасности», товарищи контртеррористы. Первый – «опасность террористическая», второй – «опасность контртеррористическая», а третья – «Шамиль Басаев».
Андрей Новиков, независимый аналитик, для Чеченпресс, 03.01.05г.