Записки обозревателя XIV
(Чеченский дневник, часть 14. Тринадцатая часть здесь)

2 июля

Глядя дома, вечером, телевизор, услышал за окном свист, смех, какое-то блеяние. Из подъезда выкатила ватага молодёжи с криком:

– Аллах Акбар!

Что интересно, в это же самое время по ТВ идёт фильм о ваххабизме. И там то же кричат: «Аллах Акбар!». Только уже без свиста и смеха.

Сочетание русской провинции с Аллахом и Акбаром, согласитесь, странноватое. Одно дело, когда Аллах Акбар там, в Чечне, и совсем другое – здесь, в городе Рыбинске Ярославской области.

Насколько я знаю, в городе Рыбинске Ярославской области нет ни одного ваххабита. Более того, в городе Рыбинске Ярославской области нет ни одного даже мусульманина.

Если так, то от чего же в городе Рыбинске Ярославской области прямо напротив городской администрации кричат «Аллах Акбар»?

Можно, конечно, сказать, что в городе Рыбинске Ярославской области ребята просто дурью маются.

Допустим, это действительно дурь: вряд ли кто из них знает, что вообще означает это выражение. (Кстати, вы сами-то думаете, что? А ничего страшного, как ни странно. В переводе с арабского «Аллах Акбар» значит «Бог Велик». И больше ничего. В принципе, любой верующий, заканчивая молитву, может сказать эту фразу. Другое дело, что в русском переводе это звучит как: «Пасть порву, моргала выколю». В их представлении этот клич имеет, видимо, исключительно кровожадный смысл. В Аллаха в Рыбинске никто не верит, а вот пасть порывают довольно часто).

(…)То, что «Аллах Акбар» русифицируется, у меня нет никаких сомнений. Можете думать что угодно, что это дурь. Никакая это не дурь! Это радикальная метафизика ненависти, перенятая у врага за неимением своей собственной. (…)

Чтобы понять, о чём идёт речь, приведу следующий пример.

В середине 1970-х годов, после выхода на экраны фильма «Семнадцать мгновений весны», в СССР среди молодёжи началось увлечение фашистской символикой. Представить такое раньше было невозможно: чтобы фильм про советского разведчика воспринимался как повод интереса к фашизму!

Между тем, всё обстояло именно так: сразу после фильма Лианозовой в Москве и Ленинграде начали появляться «советские фашисты». Тоже ведь были ребята и тоже «дурью маялись». И до чего домаялись?..

Вообще, мне кажется, фильм Лианозовой совершил тогда какую-то психоаналитическую провокацию в советском обществе (об этом в своё время немало писали в прессе), может быть, как раз с него и начался разворот позднего социализма в сторону весьма загадочную и странную. Поворот этот происходил очень плавно и исподволь – перестройка в нём кадр, – знаете, как поворачивается гигантский айсберг, обнажая потаённые свои стороны.

Советский корпоративный айсберг переворачивался в свой идеологический антипод. Происходила смена ценностей (цинизм и юмор здесь верные показатели). Нельзя сказать, что результатом стал именно фашизм (тем более, немецкого образца), однако метка, за которую схватилось взбудораженное сознание советских молодых людей 70-х, была совершенно определённой. Это был фашизм «с человеческим лицом». Идеал поздней постперестройки.

Так вот, вспоминая сейчас о фильме Лианозовой, я не могу отделаться от ощущения, что история повторяется. На этот раз с чеченским экстремизмом. Ведь это российское «Аллах Акбар» (совершенно парадоксальное и невозможное на фоне продолжающейся войны, на которой именно с этим кличем разрезают на куски пленных), разве это не новый вариант прежнего «штандартенфюрер – истинный ариец»? Не та же «игра во врага» и – в конечном счёте – «проваливание во враждебное зазеркалье»?..

Удивительно, но в российской радикальной культуре сегодня образовалась пустота. Существует недостаток экстремизма (военного, политического, вообще фундаментального). Судите сами: весь наш экстремизм – это уголовное «мочить в сортире». Почему мы уверены, что фанатики-моджахеды так испугаются сортиров? Мы чо, их за собственных зеков считаем? Эти люди свободно идут на смерь (существуют многочисленные свидетельства, как они просовывают голову во вражеский дзот – туда, куда наш солдат первым делом гранату бросил бы). И это к ним-то мы пытаемся применить фразу «мочить в сортире»?! Мы что, вообще, что ли, свихнулись? Я не хотел бы «духам» приписывать какие-то фантастические качества, но видит Бог, это не для них. (Вы спросите: для кого тогда? Отвечаю: видимо, для нас. Это у нас такой бандитизм, который можно подавить «мочительными» методами; у них бандитизм немножко другой).

Ведром воды можно затушить костёр из поленьев, но идёт уже внутриатомная реакция, здесь лей – не лей, всё равно гореть будет; какого чёрта мы зажгли этот атомный огонь, я не понимаю.

Ещё более дурацкая идея – публично казнить на площади; вырывать там сердце, печень и прочее. Это вы где – в исламском мире такие казни хотите ввести?! Вы, товарищи военные, вообще, что ли, спятили? Вы десять лет в Афганистане отрывали селезёнки, и чем закончилось?

Кстати, хочу обратить внимание на одну важную вещь: в Афганистане вас никто не предавал. Это вы про Чечню можете сказать, что вас там Лебедь предал, в Афганистане вы десять лет воевали, и всё равно ушли. Тем, кто не знает, хочу напомнить, сколько там уничтожено: 1 млн. человек. Это одна двадцатая часть Афганистана. Это если бы у нас кто-то уничтожил тридцать миллионов. И что, победили?! Мне вот просто по-человечески непонятно, как можно за десять лет, находясь на чужой территории, уничтожить один миллион человек, а потом ещё удивляться, почему к нам «международные террористы» приезжают.

Так вот: кого, скажите, вы собираетесь «публично казнить» на площадях? Может быть, ту 16-летнюю девушку, которая села на гружёный взрывчаткой КАМАЗ и сходу въехала в российский блокпост? Так ей ведь наплевать, где вы её казнить намерены. На площади или не на площади. И Шамилю Басаеву, я так думаю, тоже наплевать. Он свой выбор сделал. Кого вы вообще хотите запугать?! Пусть ваш омоновец тоже сядет на КАМАЗ и въедет в чеченский дзот. Хоть один случай такой придумайте, а потом уже воюйте с ними.

Вы, товарищи генералы, хоть знаете, с каким кличем ваша славная армия в атаку идёт? «Ура»? Нет. «Блядь!» Моджахеды «Аллах Акбар» кричат, а мы им «блядь, блядь, блядь». Можно ещё лучше придумать: «За Родину, за блядь!»

Как ни странно, в России сейчас нет настоящего экстремизма. Нет радикальной военной культуры. Есть какая-то, я извиняюсь, херня, взятая с уголовной «зоны» и воспроизведённая президентом-гебистом. Бессмысленная, бездуховная жестокость, которая способна только разжечь огонь войны. И больше ничего.

Жестокость – это антоним ненависти (в священном её смысле). Она – свойство скорее трусости. Мне кажется, Россия, которая выбрала такую стратегию борьбы с исламскими радикалами, обрекла себя на неудачу. Коммунистам удалось уничтожить бандеровцев на Украине и басмачей в Средней Азии не «мочением в сортирах».

Верой в свой коммунистический строй. Вы же ни хера давно ни во что уже не верите. Когда вы идёте в бой и кричите «блядь», это передаёт всю вашу национальную идею, всю вашу российскую метафизику.

Расскажу такой случай. Очень давно я видел сцену: парень из микрорайона, где я живу, с ножом пошёл на уголовника, крича вот это самое: «а-а, блядь!». Уголовник цигарку спокойно закурил и сказал: «на блядь (…) бывает», – и с хрустом сломал ему руку. Сам слышал.

Вот то же будет и с вашей российско-армейской «блядью». Если в атаку идут с «блядью», получают (…). Проверено практикой.

Противопоставить религиозному фундаментализму можно только такой же религиозный фундаментализм (в некоторых случаях – «права человека», но опять-таки: если проникнуты религиозным, христианским духом, а не херней, как у нас).

Но я сомневаюсь, что в России существует сейчас такая абсолютная система ценностей. Российский национализм, которым хотят заменить религиозные ценности, на самом деле не является религией. Я думаю, что вообще ни один национализм религией не является. Для того чтобы национализм или патриотизм стал «священным», в него должна влиться более серьёзная идеология, чем он сам. Чеченский национализм, кстати, не исключение – у него есть фундаменталистская подпитка. А у русских её нет. Российский национализм «до неба не достаёт», он носит сугубо материальный и экономический характер. Никто, будем говорить откровенно, в эту вашу Россию не верит. Коммунисты верили в свой Советский Союз, древние русские тоже верили в свою святую Русь, которая была чем-то большим, чем Русью – псевдонимом Божьей благодати. А вот сегодняшние российские солдаты, умирающие «за Россию», в неё НЕ ВЕРЯТ. Это общеизвестный факт. Я сам в этом убеждался, общаясь с ними. Единственный мотив, заставляющий их воевать – это (помимо денег) корпоративная злость. Война «за своих». За Серёгу, за Пашу, за Х…шу, за нашу е…ую Родину. Да ещё, пожалуй, страх и недоумение перед этими фанатиками. Страх, трансформированный в ненависть.

Но это очень плохая ненависть. Как вы можете «ненавидеть», скажем, талибов, которые для русских всё равно что инопланетяне: они прут, несмотря ни на что. Понятно ещё, как можно ненавидеть Басаева (он бывший «свой»). А вот эмира Хоттаба как можно ненавидеть? Тут просто нет точки соприкосновения. Ненависть в воздухе повисает.

Вообще, чем больше я наблюдаю российскую армию, тем больше убеждаюсь в её бездуховности. Обратите внимание: у нас даже слово «дух» стало ругательным! Это ведь диагноз, который мы сами себе поставили: дух значит враг! Мне рассказывали смешной случай, как в церковь пришёл контуженный ветеран и услышал, как батюшка читает:

«Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!».

Тот стеклянные глаза в него вперил, а выходя, спросил у знакомого: «Чего это он про духов каких-то?».

…Меньше всего мне хотелось бы, чтобы мою статью приняли за призыв к религиозному экстремизму. На самом деле экстремизм есть псевдоним веры в абсолютные вещи. Нельзя воевать, не веря в абсолютные ценности. В жизнь, в смерть, в вечность. Солдат, который не верит в вечность, бессмыслен. Непонятно, во что верили спецназовцы «Альфы» в 1979 году, когда зарезали спящего Амина и начали десятилетнюю бойню, окончившуюся для них крахом. В «интернациональный долг»? В продвижение русской цивилизации?

Александр Проханов, певец этой паскудной войны, в одном своём романе весьма откровенно описал, как это происходило. Шёл, к примеру, советский спецназ, встречал пастухов и всех убивал, ножами, без шума. Русский ваш Паша или Х…ша брал спецназовский нож и резал им горло мальчику-пастушку. И что – здорово русская цивилизация продвинулась, Александр Андреевич? Дорезались, падлы? Что мешало этой находящейся тогда в зените цивилизации, имевшей самую большую в мире армию, завоевать какой-то там Афганистан. Завоевали?

Что сейчас мешает вам завоевать и покорить «маленькую Чечню»?

То, что вы ни во что давно уже не верите.

…Вот я слышу, как по рыбинским переулкам идёт ватага молодёжи и кричит:

– Аллах Акбар!

Я понимаю, что им далеко до «Аллах» и до «Акбар». Далеко до неба. До духа. Но они кричат почему-то именно это, а не «слава России». (Кстати, если сейчас посреди двора кто-нибудь закричит «слава России», его в сумасшедший дом тут же упрячут.) Не правда ли, странная история?

Не менее странная, чем двадцать пять лет тому назад, когда молодые люди, куражась, вскидывали руку в фашистском приветствии.

Штандартенфюрер Штирлиц истинный ариец? Вперёд, к русскому ваххабизму?

12 июля

В Рыбинске с балкона наблюдаю странную сцену: 12-14-летний подросток избивает шестилетнего малыша, говоря ему:

- Ты меня пацаном назвал? Да это ты пацан! А я для тебя «дед». Понял: дед.

Затем сплёвывает через плечо, как заправский дембель, и цедит сквозь зубы:

- Салага!

Я протираю глаза, чтобы удостовериться, что это мне не приснилось, не привиделось.

Нет, не привиделось.

Опыт многолетней жизни в российской провинции позволяет мне полностью согласиться с теми генералами, которые говорят: не армия создала «дедовщину». Действительно: не армия. Зона. И та часть «гражданки», которая впитала в себя законы зоны.

То, что я вижу здесь, в Рыбинске, невозможно выразить словами. Это нужно видеть. С дошкольного возраста люди выстраиваются в какой-то странный социальный порядок, иерархию «мужиков», «пацанов», «салаг», «пидеров» - и т.д., и т.п. От этих отношений невозможно уклониться. Они – структура общественного организма. Того, кто пойдёт против общественного мнения, стирают в порошок. Меня никогда не преследовала мафия, но я очень хорошо знаю, что такое общество, живущее по законам мафии. Однажды я шёл по улице с папкой в руке. Подошли несколько человек и ударом ноги выбили её. Просто так.

Это и есть то, что вы называете НАШИМИ РЕБЯТАМИ.

Третье поколение растёт на моих глазах. Три дороги: в армию, в бандиты либо в «бытовуху». Провинция – это патологоанатомический театр. Здесь все типы. Омоновцы, спецназовцы, десантники. Все, кого я потом вижу на экранах. Кто они такие – эти «ваши ребята» - я объяснять не хочу. У меня все они перед глазами. Могу сказать одно: пустил бы пулю в любого, не задумываясь. А вторую – в их родителей. Это гады, которых убивать надо. Армия не порождает зло сама по себе: его порождает общество, которое питает армию. Русское общество подло: до мозга костей. Подла и его армия. От тех мальчишек, которые играют сегодня во дворах, я не жду ничего хорошего.

…Так и стоят у меня перед глазами эти двое:

- Салага, - говорит один. И – бьёт наотмашь.

Нация подонков.

14 июля

Удивительно, как «борьба с терроризмом» реанимировала социальные инстинкты.

Иду к себе домой, на лавочке перед подъездом две бомжихи: «Смотри-ка! Какой мужик к нам ходит!» - Почему «к нам»? Вот она, примитивная община: «мы». В данном случае её функции берут на себя случайные люди «из подворотни». В более развитых социумах есть «старосты». В посёлках или компактных микрорайонах на «сходнях» собираются «мужики»: обсуждают, кто «мы» и кто не «мы». О правах личности в них и речи быть не может: давят большинством, сословием. Мне однажды сказали: «Ты чо, метис? А зачем ходишь?» - чем-то подозрительным показался.

Впервые за двадцать лет, с советских времён, в обществе складываются тоталитарно-общинные порядки. Человек, не вписывающийся в местный коллектив (дом, подъезд, маленький город, сословная группа) может быть приравнен к «врагу народа» (конкретная номинация «врага народа» значения не имеет: он может быть и «террористом», и другой отрицательной единицей).

Усилилось давление на бомжей (в широком смысле – вообще на всех социальных маргиналов). Их тоже на всякий случай стали подозревать в «терроризме». В «Литературной газете» писали об одном таком случае: безобидного бомжа превратили в «террориста».

Причём дело даже не в реальных бомжах. В Москве милиционер, проверяя мои документы, говорит мне: «У вас московская прописка?.. Нет? Тогда я имею право считать вас за бомжа». Московская домохозяйка говорит: «Как я могу сдать вам квартиру, если у вас нет регистрации, а вдруг вы террорист?» (Как будто у террориста не может быть регистрации!)

Что происходит, люди? Я что, против проверки подвалов? Но ведь под видом борьбы с терроризмом запускается термояд социальных чисток, ксенофобии, подавления человеческих свобод и прав! Не в терроризме здесь дело. Складывается новая социальность, новая община, в которой так же много тоталитарного, как и в предшествующей ей советской общине.

Помню себя десятилетним мальчиком. Маленький городок в Тульской области. 70-ые. Бабушка показывает пальцем на длинноволосого человека в джинсах: «Смотри, антисоветчик небось, с волосами-то». В детском сознании отпечаталось: почему антисоветчик – «с волосами»? А если без волос?.. Бред какой-то. И вот двадцать лет спустя в Ярославской области наглое мурло, почувствовавшее неожиданную власть, глядя на меня, говорит: «Чо, метис, что ли?».

Я метис. Я антисоветчик. Я террорист. Я бомж. Я моджахед. (…). Кто угодно, только – не вы.

Потому что вы – нация негодяев.

25 июля

В средствах массовой информации, в ток-шоу обсуждается вопрос о смертной казни. Зачем?.. Чем больше он обсуждается, тем меньше шансов, что её отменят.

Ещё нигде смертную казнь не отменяли по требованию людей из толпы. По требованию интеллигенции – да. Но по требованию «человека с улицы» - никогда. Нужно плохо знать психологию толпы, чтобы выносить на её суд этот сакраментальный вопрос. Даже в период «смягчения нравов» люди на улицах, если их спрашивают о смертной казни, отвечают то же, что и сейчас: УБИВАТЬ. В разной манере, но: УБИВАТЬ. Другого ответа не бывает.

Но раз так, то зачем вы (режиссёры телевизионных передач) поднимаете этот вопрос? Зачем бросаете окровавленный кусок мяса?

Много раз ловил себя на мысли: СМЫСЛ ЭТИХ ПЕРЕДАЧ ПРЯМО ПРОТИВОПОЛОЖНЫЙ! Обсуждают будто бы отмену смертной казни, а в результате получается: УБИВАТЬ, КАК БЕШЕНЫХ ПСОВ. Выстрелами в затылок. Как раньше в НКВД. Стрелять, стрелять и стрелять…

«Я не потерплю, чтобы человек, убивший МОЮ дочь, сидел за МОЙ, налогоплательщика, счёт в тюрьме. Я лучше пойду и сам убью его».

Что самое интересное: этот же аргумент можно применить К ЛЮБОМУ преступнику. Вот, например, к вору. Можете ли вы, налогоплательщик, допустить, чтобы вор, укравший у вас кошелёк, за ваш же счёт сидел в тюрьме?

И этого нельзя потерпеть. Вообще налогоплательщики (читай: люди из толпы), дай им волю, ничего не потерпят. Ни воров, ни убийц, ни эксгибиционистов. Кому, в самом деле, захочется, чтобы эксгибиционист, показавший налогоплательщику член, за его счёт сидел бы в тюрьме?

К счастью, государство к налогоплательщикам своим не сводится. Если бы сводилось, вообще никакого государства не было бы, налогоплательщики взяли бы вилы, топоры и навели бы порядок по собственному усмотрению.

Кто вам сказал, милочка, что «вы – государство». Вы – «всего лишь кухарка».

Давайте признаем: смертная казнь есть интимнейшая процедура государства, которую негоже делать публичной. Публичная смерть, как и публичное раздевание – отвратительна.

Вы, режиссёры, что: хотите и на человеческой душе поставить: «СНЯТО»? Так ведь можно и кажу содрать и тоже написать: безумный проект «Снято!».

Западное общество веками шло к отмене смертной казни. За этим актом не просто «гуманность» и «цивилизованность», как упрощённо считают у нас. За ним – сложнейшая эволюция католического и протестантского сознания, преодолевшего дилемму «АД – РАЙ», столь свойственную нашему пониманию бытия. Католический догмат о «чистилище» есть духовная основа отмены смертной казни и, в конечном счёте, самой смерти как «закона возмездия». Преступник, который приговаривается вместо смерти к пожизненному наказанию, попадает в принципиально иные символические координаты. Общество как бы говорит ему: смерть ничего не решает, ты остаёшься наедине с собой. Нет «сброса в ад», ЗАКОНА СМЕРТИ, который так присущ нашему русскому максималистическому мироощущению, из которого, собственно, и вырос большевизм. Большевизм, идея «великого террора», представляет собой доведённую до социального абсолюта православную концепцию «ад или рай». Применимость смертной казни – это ведь тоже, в сущности, православная идея. Люди, которые говорят, что смертную казнь «нельзя отменять», вряд ли понимают, что исповедуют чисто русский подход к смерти. Для них смерть – это «всё». Расстрелянный преступник в их понимании перестаёт быть преступником. Но ведь это материалистическая иллюзия! Неужели вы всерьёз думаете, что, убивая тело, отправляя преступника «на тот свет», вы очищаете общество от преступлений? Да вы уже переполнили ад, и потому он врывается в ваш мир! Чем больше вы убиваете, тем страшней становится ваша жизнь.

Есть такое поверье: души убитых вселяются в своих палачей. Государство, которое будет тысячами убивать маньяков, само станет маньяком. Оно раздуется от крови, как упырь. Так уже было. И так будет.

Моё личное убеждение состоит в том, что СМЕРТЬ должна быть отменена. Любая смерть. Почитайте об этом «Розу мира» Даниила Андреева, где он пишет о тов. Гагтунгре и созданном им «законе возмездия». И уж, во всяком случае, должна быть отменена ГОСУДАРСТВЕННАЯ СМЕРТЬ. Не верьте, что государство воздаст справедливость. Государство любит оперировать множествами. Если вы даёте ему право убивать одного, оно убьёт сотню. Иначе наше государство не работает. Проверено на практике. Ведь у нас, в отличие от Запада, никогда не было даже консервативной практики применения смертной казни (то есть казнь только за конкретные виды преступлений, на протяжении столетий). Наша смертная казнь – это типологический террор. Судят одного, стреляют тысячи. Один инженер-вредитель – хлоп, нет тысячи инженеров. Один шпион – нет, тысячи «шпионов». И так всегда. Типологическое мышление! Лозунги «Смерть – маньякам» ничем не лучше лозунгов «Смерть – вредителям!». Не запускайте машину террора: она тарахтеть будет очень долго.

В этой стране никогда не казнили цивилизованно. Если начинали убивать, то сразу сотнями, тысячами, миллионами. Это архетип террор, который будет воспроизведён неизбежно, как только вы нажмёте на красную кнопку. Дискуссия о применимости смертной казни – для учёных-правоведов. Общество эту дискуссию не обсуждает. Оно мыслит другими терминами: «мочить!», «стрелять!», «кастрировать!» - вот во что вылился обсуждаемый вопрос.

Наденьте на «кухарок» намордники. Они – не государство! Дайте «налогоплательщикам» справку о том, что они налогоплательщики. Они тоже – не государство. Государство – это Закон. Если вы не можете совсем отменить смертную казнь в ближайшие пятьдесят лет, то не превращайте её, по крайней мере, в публичное действие. Держите приговорённых в течение десяти лет, и только потом нажимайте на курок (это для того, чтобы исключить «судебные ошибки»). Или, ещё лучше, не нажимайте на него вообще.

Ибо смерть ничего не решает.

2 августа

В Рыбинске иду мимо спортивной площадки и вижу нечто невероятно странное: мальчик десяти лет сидит поверх своего ровесника и отбивает ему почки.

Подумал: драка. Нет, не драка. В ОМОН играют. (Максимум, во что «играли» мы в 70-х, была «война» с немцами.) Причём, судя по реакции того, кому отбивали (руки его были привязаны к железным турникам), играли всерьёз.

Проще сказать, ребята баловались тем, что пытали друг друга.

Ещё одна сцена (увиденная в Рыбинске буквально на следующий день после описанной): девочка девочке что-то отбивает. Держит за горло одной рукой, а другой удары наносит. Спрашиваю, что происходит. Ответ: она мне долг не отдала.

Говорят, дети- наше будущее. Честно говоря, у меня давно нехорошие предчувствия по поводу нашего будущего. Не по поводу детей.

Куда идём? В будущее идём. Морализовать по поводу этого средневекового, проступающего с каждым поколением всё отчетливее будущего бессмысленно, как, например, критиковать выброс серы при вулканическом извержении.

Именно поэтому я не критикую. Я наблюдаю. И жду лавы. Она будет здесь после серы.

Говорят о диктатуре. Тема заезженная, как старая пластинка. Более того: провокационная. Подразумевающая ответ и – в силу этого – смену нравственных оценок: А ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ, В КОНЦЕ КОНЦОВ?!!

Честно говоря, она мне надоела. Ежу ясно, что никакой диктатуры не будет, а если будет, то она всё равно ничего не решает.

Всё намного печальнее, господа. Намного печальнее. Я бы предложил другой термин: НЕ-СВОБОДА.

Диктатуру нужно устанавливать. Не-свободу устанавливать не надо. Она – данность в России. И потому: намного, намного страшней любой диктатуры.

Зайдите в любую бюрократическую организацию (хотя бы в паспортный стол), и вы почувствуете сразу же эту не-свободу. Она такая же, как и десять лет назад. Ничего не изменилось, кроме, пожалуй, денег. Но ведь и отсутствие денег тоже не-свобода

В глубинке эта не-свобода чувствуется больше всего (может быть, вследствие большей бедности, но, я думаю, по другим причинам). Меня поразило чувство страха, которое я видел и чувствовал в Рыбинске буквально на каждом шагу. Не-свобода была даже в походке людей, в их выражении лиц. Весенним солнечным днём на набережной я сидел, читая свежий номер «Литературной газеты», открыв бутылку пива. Прохожие озирались. Я не понимал, в чём дело. Потом подошла какая-то женщина: «Молодой человек, вы бы убрали бутылку, ТАМ МИЛИЦИЯ». Я пожал плечами. Через минуту на тихой скорости подкатила милицейская машина. Из окна мелькнул недоброжелательный взгляд. Проехала на такой же скорости ещё десять метров, затем дала задний ход, подъехала ко мне. Вышел человек в милицейской форме, резким отрывистым тоном:

- [Ну-ка!]. Документы! [Быстро!]

(Произнесено только одно слово, отмеченные квадратными скобками подразумевались интонационально.)

Я даю корреспондентскую карточку. Он вертит её в руках и уезжает.

Тривиальнейшая сцена, но отпечатавшаяся в мозгу нелепостью. Почему я должен был убрать бутылку пива? Что означала эта машина, которая, проехав мимо меня, затем вернулась?

Через два дня после этого происшествия в рыбинском медвытрезвителе избили в чудовищной форме моего одноклассника. Я стал выяснять подробности. Опять моё удостоверение вертели в руках, затем ни с того, ни с сего фраза:

- Вы на такой-то улице живёте?

Я: да, на такой.

Милиционер:

- Мы знаем, где вы живёте.

Я: извините, какое отношение это имеет к разговору?

Милиционер:

- Никакого. Я просто вам говорю, что мы знаем, где вы живёте. (???)

И всё. Конец разговора.

Такое ощущение, что попал в роман Стругацких. Или Пелевина. Сюр в чистом виде. Непонятные фразы, непонятные действия. На набережной нельзя пить пиво. Милиционер говорит мне, что он знает, где я живу.

Что вообще происходит?!

Открываю дверь ключом, высовывается голова соседки:

- К вам приходили!

Кто приходил? Когда? Смотрю: головы уже нет.

Честное слово, всё это напоминает бред наяву. Передать его на словах невозможно. Не-свободу можно только почувствовать. Гусиной кожей. Это ведь не диктатура, когда у вас под окнами ставят танк и вводят комендантский час. Это что-то другое, совсем другое, - словно попадаешь в иное пространство, в нём всё то же самое, но вдруг понимаешь, что отсутствует одно измерение. Ты как на двухмерном листе находишься, хочется куда-то ещё, а там ничего нет.

Буквально на днях в областной газете, в которой я печатаюсь без малого девять лет, происходит фантастический по нелепости разговор. Задаю вопрос: вы про Путина мою статью будете печатать? – Ответ: мы напечатали вашу статью про… (называет совершенно другую).

Я (щипая себя за руку): ВЫ-ПРО-ПУТИНА-БУДЕТЕ П-Е-Ч-А-Т-А-Т-Ь?

Ответ:

- Мы же УЖЕ (!) напечатали вашу статью про…

Я (почти кричу): ВЫ-ПРО-ПУ-ТИНА БУДЕТЕ ПЕЧАТАТЬ ИЛИ НЕТ? ОТВЕТЬТЕ НА МОЙ ВОПРОС!

Ответ:

- У нас сейчас идёт много материалов с мест. (!?!)

Повторяю, я не знаю, как это можно назвать. Это не цензура и не издевательство, а что-то другое, совсем другое.

Экзистенция не-свободы трагичнее, намного трагичнее прямого насилия. Для насилия нужны действия. Действия, как известно, создают противодействия. Цензура своим следствием имеет инакомыслие. Всё это банально, как дважды два.

А для НЕ-СВОБОДЫ ничего не нужно. Только она сама.

Никто не знает, что такое свобода (помните, Бродский писал: «Ах, свобода, свобода, ты пятое время года!»). Свобода – это миф, иллюзия. Или, в лучшем случае, мгновение. Нейтрино, возникающее на долю секунды в чудовищных ускорениях на синхрофазотроне. А вот что такое НЕ-СВОБОДА, известно, хорошо. Не-свобода – это очевидность, которую можно потрогать руками. Это дверь, в которую невозможно войти. Вопрос, который «не слышат». Это милицейская машина, проезжающая мимо тебя на тихой скорости.

Это то, что было, и то, что будет.

Но это и то, чего нет – в силу своего определения

Виктор Новиков, для Чеченпресс, 23.07.04г.