Чечня: вторая депортация

Военные выдавливают людей из горных сел под угрозой расправы. Спускаясь на равнину, эти люди оказываются бомжами
Хроника теневой стороны контртеррористической операции: неофициальная беженская миграция внутри республики власть не волнует. Главное - чтобы в Ингушетии беженцы перестали мозолить глаза проверяющим из Европы.
На узком диванчике, как на насесте, в рядок сидят взъерошенные старики и чем больше говорят, тем чаще их слова заканчиваются слезами. Алавди Кудусову, заслуженному работнику просвещения с 55-летним стажем работы сельским школьным директором за плечами, - почти 80. И он - бездомный. Его другу, сельскому кузнецу Михамаеву Загалу с медалью "Ветеран труда" на пиджаке, - 74. И он тоже все потерял... И не знают старики, как им быть дальше: ни дома, ни статуса, ничего, кроме горя.
Алавди и Загалу - из селения Центорой. В Чечне есть несколько Центороев. Так вот, Центорой этих стариков - в Ножай-Юртовском районе, в горной его части, в крайней точке на границе с Веденским районом. До Ножай-Юрта - 35 километров, до Ведено - 12, и поэтому в этом Центорое действует система "двойной очистки", когда, "зачищая", заскакивают и те военные, кто дислоцируется в Веденском районе, и те, кто контролирует Ножай-Юртовский.
- Жить дальше было нельзя. Нас выпихнули, - объясняют старики.
Мы разговариваем очень далеко от их родных мест - в селении Новый Центорой Грозненского сельского района. Новый Центорой не зря так называется - он имеет прямое отношение к ножай-юртовскому. Село возникло в 1989 году, после катастрофических оползней в горах: многие семьи из Центороя должны были его покинуть. Большинство со временем вернулись, но некоторые, желавшие жить поближе к городу, остались на равнине. Поэтому именно сюда, к родственникам, спустились центороевцы, когда военные их выгнали из села. Как это было - в истории дедушки Алавди.
В первый раз его дом сожгли еще в первую войну - в 1995 году. Тогда сыновья перевезли отца к себе, в Новый Центорой, и постарались быстро восстановить хозяйство, потому что дедушка очень страдал и никак не мог прижиться на равнине, считая тут все чужим. Да и кто, собственно, имеет право сказать, что человека надо насильственно лишать того места, где ему хорошо, в пользу того, где ему плохо?
Накануне второй войны дом был восстановлен, Алавди вернулся, завел пасеку и стал жить в окружении любимых ульев и собирая горный мед. Когда Центорой стали бомбить, Алавди сказал сыновьям, что никуда не уйдет от своих пчел. Однако если обстрелы все-таки прекращались, то набеги - никогда. Военные грабили дома нещадно.
- Когда шли бои, нам было даже легче, - рассказывает Алавди. - Прошлый, 2002 год стал самым тяжелым - военные очень нас мучили. Залетают: "Уходите отсюда, вы тут только боевиков кормите". И грабят.
Дом у Алавди большой, кирпичный - сыновья постарались, восстанавливая. Надеялись, что все уже позади, войны не будет, и, желая отблагодарить отца, давшего всем им, пятерым, высшее образование, не скупились... Так вот, за этот хороший дом-благодарность военные к Алавди и зачастили больше, чем к другим в Центорое. "Хаттаб тебе его построил, старик. Почему у тебя лучший дом?.." - С такими речами зачастили. Но Алавди все равно упорствовал, отказываясь бежать.
10 октября 2002 года Центорой сильно обстреляли с вертолетов. Крыша с дома Алавди слетела. Дальше пришли военные и подожгли все, что осталось после обстрела.
- Пасеку я не уберег. Они разгромили мои ульи. Кричали, что внутри оружие, вытаскивали вкладки с сотами и швыряли. - Старик так горько плачет, что сыну его, Лом-Али, в доме которого в Новом Центорое он живет, неудобно...
В октябре сыновья наконец увезли отца из родного села. Вот и сидит он теперь на этом диванчике вместе с другими стариками, и мечтают они с другом Загалу умереть, потому что хотят домой, а дом уничтожен.
Как у Алавди была самая большая драгоценность - пасека, так у Загалу - коровы. Вся жизнь старика Михамаева состояла в этих коровах, но военные заходили в его сарай как к себе домой, забирали ту, что им нравилась, и "в лесу кушали мою корову"; и наступил момент, когда увели последнюю, и Загалу тоже спустился на равнину...
Старый кузнец плохо ходит. Еще хуже видит - ему не помогают даже толстые уродливые линзы в очках. И, естественно, почти не слышит... Ну кто сказал, что он, отработавший всю свою жизнь на государство, начиная с войны (Загалу - участник Великой Отечественной, был на трудовом фронте, и теперь, дожив до глубокой старости, всегда носит удостоверение с собой - на случай неожиданной зачистки), - кто сказал, что ветеран Михамаев не имеет права жить там, где ему хочется?
- И у меня убили и забрали пять коров. А это единственное пропитание моей семьи, - говорит Истамулов Али, бывший директор бывшей начальной Центороевской школы. - Все парты в нашей школе военные сожгли - грелись; всех наших коров расстреляли - есть хотели. Да, я понимаю, их начальство им не создает условий, но как нам жить?
Али - тоже новоцентороевский безработный бомж, выгнанный из Центороя. А потому принадлежит к касте внутренних - внутричеченских, безстатусных (никто не дает) - и потому самых бесправных мигрантов, находящихся прямо посреди войны.
Несмотря на все отчеты Министерства образования республики о том, что "все давно в порядке" и "мир вернулся", невзирая на то что партия "Единая Россия", находясь в пиаровском экстазе, не устает объявлять, что Ножай-Юртовский район Чечни взят под ее партийное крыло и обеспечен всем необходимым, школа Али Истамулова не работает с начала этого учебного года (хотя во все предыдущие годы войны она еще кое-как функционировала). Летом, как раз на фоне показательного телепартстроительства в Ножай-Юртовском районе, школьное здание федералы уничтожили с вертолетов, доведя его до полной некондиции, и "единороссы" отказались восстанавливать руины...
А осенью на Центорой участились набеги военных с требованиями убраться, чтобы им было спокойнее, - и тогда те семьи, которые еще оставались в селе, увезли последних детей - 31 ребенка. Теперь кто в Ингушетии, а кто в Чечне, на равнине.
- Я говорил военным, - продолжает Али, - что 198 человек из нашего села воевали на финской войне и в Великую Отечественную. Просил: "Зачем вы так себя ведете по отношению к нам?..". Но все бесполезно... Село теперь пустое. Большинство домов и сараев уничтожены. Наши знаменитые центороевские фруктовые сады спилены, а там были яблони и груши, которым по полвека... Все четыре сельских трансформатора взорваны, столбы выкорчеваны. Мечеть 1918 года постройки разгромили после нашего отъезда. Все памятники уничтожены.
Малик Алиев - четвертый на диванчике. Люди говорят, он совсем еще не стар, но выглядит, как Алавди с Загалу. Его сломило горе. Малик тоже не хотел уходить из Центороя - отказывался устраиваться в палатке в Ингушетии или скитаться по чужим углам. Считал, это стыдно для мужчины: признать, что ты бездомный. Согласитесь, Малик - вроде бы именно тот человек, которого наше государство должно носить на руках: он никому не мешал делать большую политику, пока шла вторая чеченская война, не сидел в беженском лагере, смущая иностранных посетителей, ни у кого не просил бесплатного хлеба и пособий; он остался в своем доме, никого не трогал и ждал, что никто не тронет и его.
И сын Магомед остался с ним. Вместе они смотрели за стадом в 14 голов и тем кормили семью.
- Кому это мешало? - спрашивает Малик, качая опущенной головой, как делают мужчины на похоронах.
6 августа 2002 года военные забрали 25-летнего Магомеда - будто бы проверка паспорта. Хотя таких проверок каждый, живший в селе, прошел сотни за войну, и паспорта превратились в труху из-за этих проверок. Вечером того дня военные, человек двадцать, вернулись в дом Алиевых.
- Я стал просить: "Отдайте сына", - рассказывает Малик. - А они: "Старик, сколько твоему сыну?". Я ответил: "Двадцать пять". А они: "Значит, твоего сына расстреляют". Я: "Но за что?". Они: "У нас такой приказ - всех "ваших" от двадцати пяти расстреливать. Чтобы к боевикам не уходили". Вот и расстреляли в тот же день.
7 августа военные отдали тело Магомеда главе администрации Центороя Рахману Манаеву. Свидетельство о смерти написать запретили. А когда Малик стал кричать им что-то в горе - и вовсе объявили, что это "не они".
Джалавди Мударов, тоже теперь беженец из Центороя в Новый Центорой, а ранее "зачищенный", несколько часов просидел в одном автозаке с Магомедом - так что это именно "они". В этот автозак, на окраину селения Баз-Гордали, военные свозили всех "зачищенных", будто в свой штаб. Потом Магомеда куда-то вывели, и позже Джалавди видел из окошка, как его труп лежал рядом с автозаком. Сам же Джалавди спасся чудом, и отлично это понимает. Поэтому о том, как и кто его пытал, молчит.
- После того как мы его вытащили оттуда, - рассказывают старики, - месяц лежал пластом. Пять ребер сломаны, кровью долго плевал. Ожоги везде: на ногах, у сердца, под ушами. Туда провода подсоединяли, чтобы пытать током. Вторая война идет долго, и мы знаем, что это пятна от электропытки. "Ваши" совсем как шакалы стали: просятся на ночь - им холодно, мы это понимаем и пускаем, а днем потом они же приходят и "зачищают"... Жалко Россию, приехали нас убивать и у нас же кормятся. Пока "ваши" не уйдут совсем, нам возвращаться и восстанавливать село нельзя. В начале войны никто из нас этого не требовал. Теперь мы говорим: "Уходите совсем".
Это было последнее слово бездомных центороевских стариков. В их селе сейчас остались только три человека, сказавших просто: "Убейте на месте, но не двинемся". Это инвалид, лежачий больной, его жена, которая ухаживает за ним, и еще один парень, который решил сторожить свой трактор.
Вторая чеченская война стала для Центороя приговором. Если, когда шла первая, здесь было около 300 дворов, то есть жило большое горное село. В начале второй еще оставалось 138 семей. Поздней осенью 2002 года насчитывалось 30. Теперь - три человека.
- А где же все остальные, кроме вас, сейчас?
- Большинство, конечно, здесь, мы перевезли в Новый Центорой, - отвечает Лом-Али Кудусов, сын Алавди. - Дали кров, пищу. Но наши старики все равно не понимают, почему они не имеют права доживать у себя дома.
- Это вторая депортация, - говорит Алавди и вытирает слезы.
И нет аргументов, чтобы его успокоить.
Остается добавить, что судьба ножай-юртовского Центороя - типична для сегодняшней Чечни. Горные села опустели. Особенно в Веденском, Итум-Калинском и Ножай-Юртовском районах. Только в последнем под натиском военных, создающих тут по своему усмотрению мертвую зону, вымерли селения Белгатой, Курчали, Шуани, Гардали, Гансолчу. Сохранены же фактически только те, где постоянно стоят войска, - Энгеной, Беной, Дарго.
Контртеррористическая операция обернулась для многих жителей горной части Чечни бесправным беженством без конца: выгнав из домов, власть не берет на себя даже малейшей толики заботы. Ни "гуманитарки", ни мест в пунктах временного размещения им не предлагается.
Попытка выяснить точку зрения на эту геополитическую катастрофу, например, у главы Ножай-Юртовского района Иситы Гайербековой не приводит к успеху. Она не хочет ничего объяснять по существу, уверяя, что "это не бегство, а обычное дело - старики уехали к своим детям на зиму"...
И это тоже типично - так называемая новая чеченская (или кадыровская) власть живет своей жизнью, а народ - своей. Более того, главы районов, выселяемых военными, не спешат трубить "SOS" еще и потому, что политически им это совершенно невыгодно. Во-первых, могут потерять работу, когда поднимется публичный шум, что они - главы без людей, при постоянно сокращающемся населении. Во-вторых, "гуманитарку" сразу же сократят.
Таким образом, в Чечне продолжается все то же, что и было. Есть контртеррористическая операция для официального употребления - она ладно скроена и вся на благо человека: ремонтируют школы, фонари осветили улицы, газ пришел в горные села, а Кадыров, судя по телекартинке, печется о правах граждан не покладая рук и готов защищать их прямо-таки с оружием в руках.
А за спиной такой "контртеррористической операции" мыкает горе другая - война как она есть, для ежедневного пользования живущих в ней людей, с непрекращающимися ни на сутки похищениями, пытками, внесудебными казнями, новыми потоками беженцев, число которых не становится меньше от того, что про них не передают по радио.
Эти миры и реальности не соприкасаются в Чечне никогда.

Анна Политковская, Новая Газета, № 7, 30.01.03 г.