Я дорожил этой книгой именно потому, что она вышла при жизни Сталина и, может быть, была когда-нибудь положена на его рабочий стол (ее переиздали в Америке в 1977 г.) (Hyperion Press Inc., Westport, Connecticut). Д. Ю. Далин рассказывал мне, что во Франции она даже попала в число бестселлеров. Что же касается гонорара, то издатель заплатил мне за французское издание двести долларов и за все иностранные издания двадцать франков! Еще хуже поступил со мною мой издатель «The Communist Party Apparatus» Генри Регнери (Чикаго, 1966). Он издал ее одновременно в Англии и Канаде. Согласно договору, я имел право на редакционные исправления на десять процентов, но я исправлял и того меньше, только терминологию и явные искажения в переводе. При этом я имел неосторожность сообщить ему в письме, что очень важно для репутации самого же издательства не пропускать такие ошибки и что я согласен сделать эти исправления за собственный счет. И издатель, умолчав, сколько это будет мне стоить, после выхода книги прислал счет: весь мой гонорар удерживается за авторскую корректуру! Только за карманное ее издание другим издательством в Нью-Йорке Регнери прислал мне двести долларов. Между тем этой книгой пользовались в университетах, о ней были хорошие отзывы в научных журналах Америки, в том числе и в еженедельнике «Тайм». Я не стал судиться ни с тем, ни с другим, исходя из убеждения, что с миллионерами судятся только идиоты. (Поведение Регнери мне было понятно: он купил «копирайт» мемуаров Аденауэра за 600 тысяч долларов (тогда около двух миллионов марок) и прогорел: великий канцлер, по натуре своей дисциплинированный прусский чиновник, был лишен литературного дара Де Голля и чужд сенсационного зуда американцев.) К тому же та эмиграция, к которой я принадлежу, при всей своей бедности, не придавала никакого значения деньгам или приобретению известности. Для нас главное было: рассказать свободному миру, с кем он имеет дело в лице сталинской тирании.
Вернусь к своим курсам автомехаников. Новая профессия давалась мне туго. Когда от чистой теории надо было переходить к практике – разбирать и собирать мотор – да еще запоминать названия тысяч деталей на нескольких языках (еще неизвестно было, куда удастся эмигрировать из Германии), то я вообще пришел в ужас. Но, как говорится, «взялся гуж, не говори, что не дюж». Я героически старался преодолеть трудности новой профессии и в моем классе был не из самых последних, как вдруг получаю от жены – Людмилы Петровны – из Мюнхена письмо: срочно, мол, приезжай домой, есть серьезное дело. Приезжаю, и жена подает мне телеграмму от американского полковника Гоффмана. Полковник предлагает приехать в Гармиш прочесть несколько лекций о Советском Союзе в американской военной школе. Я и понятия не имел, что это за школа или что я там должен читать. Зато в те же Дни газеты писали, что в Австрии выявлено несколько случаев, когда какой-то американский разведчик продавал «ди-пи» советским разведчикам. Было сказано, что виновник наказан, но от этого пострадавшим «ди-пи» легче не было. Поэтому я решил не рисковать. Купил билет не в Гармиш, а дальше, в Миттенвальд. Там осели некоторые наши «турки», и я хотел узнать от них, слышали ли они что-нибудь об американской школе по русским делам в Гармише? Мне сказали: да, такая школа есть, приезжали американские студенты собирать новые советские термины среди «ди-пи» в Миттенвальд. Я тогда вернулся в Гармиш и явился к полковнику. Полковник очень вежливо принял меня и сообщил, что я рекомендован ему господином Далиным, рассказал об общей программе школы, которая тогда называлась «Детачмент Р», и попросил меня составить список тем, по которым я мог бы у них читать лекции. Я набросал приблизительную тематику, преимущественно историческую, а из истории советского периода предложил несколько политических портретов ведущих советских лидеров. Полковник Гоффман одобрил предложенные мною темы. Я приступил к чтению лекций. Я читал их по-русски, и по реакции студентов видел, что они меня хорошо понимают (в эту школу зачислялись только офицеры и дипломаты, которые уже прошли в Америке двухгодичную подготовку по русскому языку). Вероятно, я имел успех, ибо в следующем, 1949, году (к этому времени школа переехала в Регенсбург) полковник Гоффман пригласил меня на штатную должность преподавателя. Он подверг меня принятой в таких случаях проверке. Помню его первый вопрос:
– Какую форму государственного правления вы предпочитаете?
Я ответил:
– Любую форму государства, правительство которого я могу критиковать, не рискуя лишиться личной свободы.
В данной мне для заполнения анкете были и такие вопросы, на которые я считал невозможным отвечать правдиво, не подвергая себя опасности. Таких вопросов было три: моя подлинная фамилия, моя бывшая партийность, школа, которую я окончил. Я полковнику прямо сказал: если на эти вопросы обязательны письменные ответы, то мне придется отказаться от столь интересной и важной для меня работы. Полковник, человек большого политического кругозора и отличный знаток той системы, от которой я бежал, нашел выход из этого затруднительного положения: напишите против каждого из этих вопросов так: «на этот вопрос я отвечу устно». Я так и заполнил свою первую американскую анкету. Так началась моя тридцатилетняя преподавательская работа в «Русском институте Американской армии», как сейчас называется эта школа. Советские газеты и журналы создали вокруг этой школы миф, будто это институт подготовки шпионов и диверсантов и ставя мое имя в центре этого мифа. Между тем «Русский институт Американской армии» – самая обыкновенная по учебной программе, но уникальная в системе американского образования школа повышения квалификации военных и гражданских дипломатов по русским делам. Здесь изучают русский язык и литературу, историю России, историю и организацию советского государства, его политику и экономику, его физическую и экономическую географию, идеологию и структуру КПСС, то есть все те учебные дисциплины, которые изучаются во всякой нормальной советской школе. В этой школе никогда не преподавались и не преподаются дисциплины, которые нужны для профиля разведывательной школы, здесь нет даже дисциплины по истории или о методах работы советской полицейской машины. В «Русском институте» я был профессором по политическим наукам и с самого начала и до ухода в отставку преподавал следующие предметы: 1) политическую историю России-СССР в XIX-XX столетиях; 2) историю и организацию КПСС; 3) идеологию и доктрину советского коммунизма. Одновременно я заведовал кафедрой политических наук и был председателем Академического Совета Института. Не прерывая преподавательской работы, написал и защитил докторскую диссертацию и получил звание Dr. rer. pol. («доктор политических наук»). Однако я не забывал, что ушел на Запад не ради куска хлеба, а чтобы бороться с системой, превратившейся у меня на глазах из квазисоциалистического государства в тоталитарную тиранию, по сравнению с которой немецкий нацизм и итальянский фашизм были политическими конструкциями сущих дилетантов. Эту борьбу я мыслил себе не в качестве политического деятеля, а в роли историка Советского Союза и аналитика его политической системы. Это было и мое настоящее призвание. Я мечтал о профессии исследователя в каком-нибудь из американских исследовательских институтов по советским делам, но, как бывшему коммунисту, дорога для меня в Америку оказалась закрытой. Отпали и смелые исследовательские замыслы, которые я собирался осуществить, если бы удалось работать на этом поприще. Поэтому, когда ко мне в Регенсбург приехал из Мюнхена Борис Александрович Яковлев (Троицкий), тогда руководитель Власовской организации, с предложением создать совместно эмигрантский Институт по изучению СССР, я немедленно дал согласие быть одним из его учредителей.
Учредительное собрание состоялось в 1950 г. в Богенхаузене в русской библиотеке. Нас было несколько бывших советских научных работников – Яковлев, проф. К. Штепа, проф. А. Филиппов, проф. К. Криптон, проф. Ниман, полковник Генерального штаба Советской армии Нерянин и автор этих строк. Мы торжественно объявили себя «Институтом по изучению истории и культуры СССР». Избрали директором Б. А. Яковлева, заместителем директора А. Авторханова и ученым секретарем В. Марченко. Позже к нам присоединились проф. Миллер, проф. Кованковский, проф. Буданов, проф. Иванов, проф. Давлетшин, доктор Шульц. Разумеется, не было у нас ни помещения для Института, ни копейки денег, ни высокого покровителя или богатого мецената. Было только неистощимое и искреннее желание рассказать Западу о теории и практике советской системы, которую Запад до сих пор знал только по советским книгам, журналам и газетам. Была у нас и нескрываемая надежда, что если мы собственными усилиями начнем делать что-нибудь полезное и нужное для понимания советского прошлого и настоящего, то появится и меценат. Действительно, получилось так, что организация Института совпала с приездом в Мюнхен так называемой «Гарвардской экспедиции» по изучению советского общества. «Экспедиция» предложила Институту сотрудничество, и мы его с энтузиазмом приняли. Но мы в своей бездонной наивности и не догадывались, что в глазах американских либеральных профессоров, руководивших этой «экспедицией», точь-в-точь как и в глазах Сталина, каждый из нас, политических эмигрантов военного времени, носил на лбу клеймо «изменника родины» и «отброса советского общества».
Передо мною лежит один любопытный документ хорошо осведомленного советского эксперта с радиостанции «Свобода», который, видно, внимательно изучил данную проблему. Автор подал данный документ администрации Рейгана. В нем он точно воспроизводит тогдашнюю картину: «Когда в конце 40-х годов, осознав угрозу, исходящую от СССР, союзники прекратили насильственную выдачу советских беженцев и перебежчиков, оказавшихся на Западе, и решили искать себе в советских народах союзников, группа социологов и психологов Гарвардского университета провела среди беженцев исследование под названием «Гарвардская экспедиция», на предмет их использования в интересах борьбы с СССР. Из-за определенной политической убежденности организаторов этого мероприятия система опросов была составлена так, что в ней были обойдены вопросы, которые раскрывали бы политическую технологию советской власти и формы ее проявления: массовые репрессии, ГУЛАГ, номенклатурные привилегии, система тотального агентурного проникновения во все сферы жизни общества и человека... В результате подобным образом проведенного исследования «Гарвардская экспедиция» сделала соответствующие выводы: советские беженцы, а многие из них участвовали и во Власовском освободительном движении – это отбросы советского общества или немецкие коллаборанты, сотрудничавшие с нацистами ради каких-то личных интересов, или бежавшие на Запад темные личности – и в том и в другом случае предавшие свою родину «изменники». Ясное дело, что отношение к бывшим советским гражданам, теми или иными путями попавшим на Запад, во многом определялось результатами «Гарвардской экспедиции»; их можно использовать для всякой «грязной» работы (пропаганды), но считаться с их мнением – недопустимо».
Вот ведя эту работу совместно с Гарвардской экспедицией, мы, Институт, оказывается, помогали ей собирать «грязь» и лить ее на самих же себя!
Через год началась политическая акция американских друзей народов СССР. Весной 1951 г. в Регенсбург приехал по поводу этой акции известный американский публицист Исаак Дон Левин. У нас состоялась длительная беседа, во время которой он мне рассказал, что в Нью-Йорке создан «Американский комитет освобождения от большевизма». В его состав входят виднейшие американские публицисты и эксперты по советским делам – Евгений Лайонс (председатель), Дон Левин, Спенсер Вильяме, Чемберлен, Роберт Келли (впоследствии председателями были адмиралы Керк и Стивене, Сарджент). Программа Американского комитета была изложена в книге Лайонса: «Наши тайные союзники» (народы СССР). Это было явное доказательство, что в Америке подул другой ветер – ветер отрезвления, былая беззаботность в оценке советской политики и игнорирование политической эмиграции как потенциального посредника между народами СССР и Америкой начинают проходить. До полного понимания природы советского империализма и программы его глобальной экспансии, конечно, было еще далеко, но лед тронулся: думающие американцы так-таки додумались – советский коммунизм открыто метит в гробовщики демократии. Дон Левин рассказывал, что он и Лайонс принадлежали к той маленькой группе специалистов по советским делам (они оба были до войны американскими корреспондентами в Москве), которые еще во время войны и сразу же после нее предупреждали Америку об истинных целях Сталина. Но тогда этого никто не хотел и слышать, и их статьи редко печатали.
Дон Левин был автором дюжины книг о Советском Союзе. Он был и первым биографом Сталина на Западе (его книга «Сталин» вышла по-немецки в 1931 г.). Ни один западный исследователь не произвел на меня такого впечатления по глубине знания и тонкости анализа советской системы, как Дон Левин. Он был далек от университетских академиков, сочиняющих всякие модные теории, от «деидеологизации» и до «конвергенции», лишь бы доказать, что и в Кремле тоже сидят порядочные люди. Если собрать воедино псевдоученые пророчества западных советологов и публицистов о перспективах развития большевизма, получится такой клубок благоглупостей, что совсем неудивительно, что западная политика во время второй мировой войны, основанная на советах таких «экспертов», только способствовала экспансии большевизма. Западные ученые никогда не понимали, что иррациональная природа большевизма не поддается изучению при помощи рационального метода. Большевики называют свою партию партией «нового типа», свое государство государством «нового типа», а свою политическую глобальную стратегию стратегией создания во всем мире вот таких партий и государств «нового типа», а университетские либеральные профессора, которые в свое время толкнули Рузвельта на союз со Сталиным, теперь ударились в другую крайность и стали сочинять новые теории, что советская глобальная стратегия – всего лишь повторение русского империализма, игнорируя тот элементарный исторический факт, что русский империализм по своей природе и по своим стремлениям был империализмом региональным – евро-азиатским, а советский империализм – интерконтинентальный, внерасовый, идеологический, а потому глобальный. Некоторые договорились даже до того, что идеалом русского человека от самой древности было и остается духовное и физическое рабство и что даже само первоначальное название русских – «славяне» – рабского происхождения, ибо, доказывал один из таких «специалистов по России», сам по себе этноним «славяне», «slave», означает по-английски «раб». Другой автор с серьезным видом знатока доказывал: агрессивная природа советской политики объясняется тем, что русские матери слишком туго пеленают своих младенцев. Может быть, история и не повторяется дважды, но глупости повторяются многократно. Этим объясняется то, что и ныне тоже пришли к единодушному мнению, что советская политика глобальной экспансии ничего общего не имеет ни с Марксом, ни с Лениным, ни с идеологией вообще. Она пошла от Ивана Грозного и от русских матерей, туго пеленавших своих детей. Даже антикоммунисты из штаба Маккарти были осведомлены о коммунизме не лучше. Один из его советников начинал свою книгу о коммунизме с утверждения: «Николай Ленин совершил в 1916 г. революцию...» Счастливый невежда из Тбилиси и тот лучше разбирался в датах, когда он простодушно спросил у приезжего русского: «Кацо, у вас там в России в 1917 г. была заваруха, скажи, чем она кончилась?».
Дон Левин был слишком умен, чтобы идти по этому модному в пятидесятых годах поветрию. Он знал вместе с Жан Жаком Руссо, что человек родится свободным, но только потом тираны его заковывают в цепи рабства. Так было со всеми народами в истории. Так было и с народами в советской империи. На этом была основана и концепция Американского комитета по созданию единого фронта всех народов СССР для их освобождения от большевистской тирании внутренними силами этих народов. Дон Левин сделал мне предложение вступить в эту акцию, став во главе северокавказцев. При всем моем согласии с целями Американского комитета, я все же считал, что я буду более полезен по линии «Института по изучению истории и культуры СССР» в Мюнхене (который теперь поддерживал Американский комитет), и поэтому отклонил предложение Дон Левина об участии в его политической акции. К тому же, будучи штатным преподавателем в Школе, я не мог уделить достаточно времени всем тем хлопотам, с которыми связано создание эмигрантского политического центра, Дон Левин был очень разочарован, но поскольку я ему обещал приложить лично все усилия, чтобы северокавказцы поддержали Американский комитет, то мы расстались друзьями. Однако все мои старания свести наших эмигрантских политиков старшего поколения с Американским комитетом оказались тщетными. Меня безоговорочно поддержали только бывший председатель парламента независимой республики Северного Кавказа Васан-Гирей Джабаги, генерал Л. Ф. Бичерахов, Бексултан Батырхан (впоследствии и Барисби Байтуган). Новая эмиграция поддерживала меня почти вся. Так как я был связан обещанием, данным Дон Левину, об организации ему северокавказской поддержки, то я созвал съезд северокавказцев, и на этом съезде мы создали Северокавказское антибольшевистское национальное объединение (СКАНО) с программой поддержки идеи организации единого фронта политической эмиграции из СССР. Мы начали издавать и свой собственный орган – журнал «Свободный Кавказ».
В годы пребывания в Берлине, под впечатлением античеловеческой национальной политики Гитлера в оккупированных русских районах и национальных республиках (Украина, Белоруссия, балтийские страны, автономные области и республики Северного Кавказа), с одной стороны, и в результате глубокого разочарования в западной политике безусловной поддержки Сталина, с другой, у меня выработалась собственная политическая концепция о путях освобождения народов СССР от большевиков. Я ее начал проповедовать в Берлине, я ее продолжал проповедовать и после капитуляции Германии. Я исходил из того, что никакая внешняя сила завоевателей никогда не приносила и не приносит свободы чужим народам Гитлер хотел убить большевизм, но на его место поставить свой национал-социализм. Рузвельт же и Черчилль вообще не хотели убить большевизм, а только умиротворить его, подарив Сталину дюжину чужих государств. Свобода никогда не приходила и не приходит извне, свободу завоевывают изнутри. Для этого надо создать «единый и неделимый фронт» народов СССР против большевизма. Эту свою концепцию я изложил конспективно в первом номере журнала «Свободный Кавказ». Сколько ядовитых стрел летели в мою сторону из-за этой концепции от некоторых ура-патриотов Кавказа, объявивших меня чуть ли не изменником Кавказа. Сколько нареканий я слышал и от русских «квасных патриотов», обвинявших меня в злостных намерениях «расчленить Россию», которая сейчас даже не существовала. Однако тезисы, опубликованные мною тогда, кажутся мне верными и до сих пор. Позволю себе их процитировать:
«Существуют непреложные истины, которые мы должны усвоить твердо.
Истина первая: пока Сталин сидит в Москве, не бывать нам на Кавказе.
Истина вторая: путь в Тбилиси, Владикавказ, Ташкент, Киев – лежит через Москву.
Истина третья: чтобы объявить национальную независимость, нужно завоевать условия для ее объявления, то есть политическую свободу.
Истина четвертая: чтобы завоевать эту политическую свободу, нужно разгромить и уничтожить существующую в СССР политическую и социальную систему. Короче, нужно похоронить большевизм идейно, политически и физически.
В сфере своего влияния большевизм не знает локальных свобод. Сегодня история подсказывает, что свобода русского народа есть предварительное условие свободы других народов СССР. Будет русский народ свободен – свободны будем и мы; будет он под ярмом Сталина и впредь, – тогда уж тянуть нам это ярмо вместе. Сталинская тюрьма народов – единая и неделимая. Чтобы освободить узников из одной ее камеры, надо взорвать крепостную стену со всей ее стражей. Вот почему большевизм враг номер один для всех. На этом, собственно, кончается наша революционная, разрушительная историческая миссия. На второй же день после гибели большевизма мы приступаем к нашей творческой национальной миссии – к созданию Свободного Кавказа. Одни, видимо, выйдут из состава будущей России, другие с нею будут федерироваться, третьи получат национально-культурную автономию. Но эти вопросы о национальной независимости, формах государственного строя или о взаимоотношениях с бывшей метрополией будут решать сами нерусские народы. Воля этих народов должна быть священна и для русских... Должны ли угнетенные большевизмом народы получить право на независимость – этот вопрос вне дискуссии. Судьи Сталина и зодчие нового общежития находятся там, – в горах Кавказа, шахтах Украины, кишлаках Туркестана, селах Тамбова и тюрьмах «необъятной родины». Кто имеет смелость признать эти истины – является самым мужественным человеком в нашу «сталинскую» эпоху. Таковы наши общие задачи в отношении консолидации общего единого фронта народов СССР» («Свободный Кавказ», № 1, октябрь 1951, Мюнхен).
Оказалось, что эти мои «истины» не устраивали ни националов, ни русских. Националы развели демагогию, говоря, будто я утверждаю, что национальное самоопределение может быть объявлено только по разрешению Москвы («дорога через Москву»), тогда как из всего контекста видно, что я утверждаю другое: без уничтожения большевистской системы в ее центре невозможна никакая свобода, в том числе и национальная, ибо «в сфере своего влияния большевизм не признает локальных свобод» насколько это соответствует действительности, показали последующие события в советских сателлитах Восточной Европы: в Венгрии, Чехословакии и Польше. Только очень наивные люди в политике могут представлять себе, что рядом с большевистской Россией могут существовать свободная Украина, свободный Кавказ, свободный Туркестан. Утописты и те, кто думает, что будущая свободная Россия будет повторением «России единой и неделимой».
Такова была моя национально-политическая концепция, когда я включился в американскую акцию и участвовал в Висбаденской конференции пяти русских и шести национальных политических организаций. Опыт, который я получил на четырех конференциях в Висбадене, Мюнхене, Тегернзее, Штарнбергзее в попытках создать единый фронт эмигрантских политических организаций против советской тирании, очень разочаровал меня в эмигрантской политике. Опыт этот, лишенный значения исторического события, все же интересен в плане политико-психологическом – как интеллигентные и убежденные враги большевизма могут оказаться в позиции его невольных пособников, если их захлестывает стихия великодержавного и националистического угара.
Важнейшей из наших конференций была учредительная конференция в Висбадене 3-7 ноября 1951 г. В ней участвовали следующие русские и национальные организации:
I. Русские организации:
1. НТС (российские солидаристы) (делегаты: В. М. Байдалаков, Я. В. Буданов, Е. Р. Романов и А. Н. Артемов).
- Союз борьбы за свободу России (С. П. Мельгунов, Соловьев).
- Российское демократическое движение (А. Керенский, И. А. Курганов).
- Союз борьбы за освобождение народов России - СБОНР (Б. А. Яковлев (Троицкий), Г. И. Антонов, Ю. Диков).
- Лига борьбы за свободу народов (Б. И. Николаевский, В. М. Зензинов, Никитин).
II. Национальные организации:
- 1. Совет Белорусской народной республики (Рагуля) .
- 2. Азербайджанский Национальный совет (Милли Бирлик Меджелиси) (Дж. Хаджибейли, Акбер, Шейх-уль-Ислам).
3. Грузинский Национальный совет (Н. К. Цинцадзе, Скиртладзе).
- 4. Туркестанский национальный комитет – Тюркели (К. Канатбай, А. Бердимурат, Б. Давлет).
- 5. Союз за свободу Армении (Сааруни, Шауни).
- 6. Северокавказское антибольшевистское национальное объединение (СКАНО) (А. Авторханов, Гаппо).
Конференция открылась вступительной речью Исаака Дон Левина, представителя «Американского комитета освобождения от большевизма» с призывом создать единый фронт народов СССР против большевистской тирании. Потом развернулись длинные прения, кого избрать председателем конференции. Вносились предложения избрать двух председателей – одного русского, другого национала. Представитель делегации НТС Е. Р. Романов предложил избрать одного председателя и выдвинул таковым Цинцадзе. Предложение приняли единогласно. Это великодушие со стороны русских националы сочли за счастливое предзнаменование.