Дочь убитого российского оппозиционера – о суде над обвиняемыми в убийстве Бориса Немцова, российской власти и оппозиции
СТРАСБУРГ – В то время, как присяжные в Московском окружном военном суде уже третьи сутки работают над приговором в отношении обвиняемых в убийстве Бориса Немцова, его дочь Жанна Немцова, признанная в этом процессе потерпевшей, приехала в Страсбург, чтобы попросить у Парламентской ассамблеи Совета Европы помощи и поддержки.
28 июня Жанна Немцова выступила на заседании самой крупной фракции ПАСЕ – «Европейской народной партии», вице-президент которой, литовский парламентарий Эммануэлис Зингерис был назначен докладчиком ПАСЕ по выяснению обстоятельств убийства одного из лидеров партии РПР-ПАРНАС. Ассамблея готова начать свое расследование этого преступления после того, как в России будет вынесен приговор, и к судебному процессу, продолжавшемуся более 8 месяцев, есть масса вопросов – как у европейских политиков, хорошо знавших Бориса Немцова, так и у его дочери.
В эксклюзивном интервью Русской службе «Голоса Америки» Жанна Немцова рассказала об этих вопросах, а также о том, как она видит деятельность власти и оппозиции в России.
Данила Гальперович: Каково ваше отношение к этому судебному процессу? Он длился достаточно долго и подошел к своему завершению. Что для вас там было главное, и чего там не было?
Жанна Немцова: Двух вещей, если коротко отвечать на ваш вопрос. Во-первых, в нем не было организаторов и заказчиков, несмотря на то, что следственная группа считает, что были и первые, и вторые. Конечно, дело раскрытым при таких условиях назвать нельзя. И, во-вторых, в нем не было мотива. Установлен мотив исполнителей – это корыстный мотив, но нет мотива организаторов и заказчиков. И следствие, и впоследствии суд все делали для того, чтобы препятствовать установлению мотива, потому что очевидно и для россиян, и для людей из Европы и из США, да со всего мира, что это политическое убийство. Это убийство бывшего первого вице-премьера российского правительства, чего никогда не было в современной истории России. И вот они трусливо, не боюсь этого слова, это отрицают, отрицают очевидное и при этом не предлагают иного убедительного мотива. Они отказали – я имею в виду и следствие, и суд впоследствии – в переквалификации дела с «убийства физического лица» на «убийство государственного и общественного деятеля». Это, конечно, страшно дискредитирует российскую правоохранительную систему. Вот, пожалуй, то, чего нам, к сожалению, не хватило в этом процессе. Я хочу сказать, что, к большому сожалению, такое поведение государства было ожидаемым. Когда я с вами беседовала в январе 2016 года, тут же, в ПАСЕ, я приезжала сюда, чтобы обратиться к парламентариям с просьбой – назначить специального докладчика по этому делу. У меня отношение к этому делу было примерно такое же – я понимала, что государство будет препятствовать установлению заказчиков и организаторов, и установлению истинного мотива. Так и случилось. Был опрос Левада-центра в конце марта 2015 года, россиян спросили: «Будет ли раскрыто дело?» Больше половины сказали – нет. Мы все понимаем, какое у нас, к сожалению, государство – политические убийства не раскрываются.
Д.Г.: Позиция ваша и ваших юридических представителей заключалась в том, чтобы допросить президента Чечни Рамзана Кадырова. Об этом же спрашивали на одной из пресс-конференций Владимира Путина – не собирается ли он поговорить с Кадыровым об этом убийстве.
Ж.Н.: Он сказал, что не собирается.
Д.Г.: Как вы думаете, почему президент Чечни так и не был вызван в суд? Почему Владимир Путин сказал, что не будет с ним об этом разговаривать?
Ж.Н.: Я не знаю, говорил ли Владимир Путин с ним или нет. Этот человек может сказать публично одно, а сделать совершенно другое. Я подозреваю, что Владимир Путин знает намного больше, чем я, об обстоятельствах этого убийства, и он обладает полной картиной этого убийства. А я – не обладаю. Почему не вызывали Рамзана Кадырова? Одна из причин – видимо, внутри силовых структур есть те люди, которые этому препятствуют. Существует определенный страх. Вообще, Чечня – это государство в государстве, это все знают, я тут Америку никому не открываю – это тоталитарное государство внутри России. Это место, где убивают людей без суда и следствия, где люди пропадают, где, конечно, где нет никакой свободы прессы. Люди боятся. На самом деле, даже подать ходатайство о допросе Кадырова – это не то чтобы совсем не страшно. Причем, кстати, сам Рамзан Кадыров говорит «да, я приду – вызовите меня», но никто не вызывал. Но вызывает возмущение еще и тот факт, что Руслан Геремеев, который, согласно материалам дела, участвовал в организации этого преступления (он, кстати, близкий к Рамзану Кадырову человек), не был объявлен в розыск. Ему не было предъявлено заочное обвинение. Он тоже пользуется тем, что государство покрывает возможных преступников. Следственная группа направляла представление Бастрыкину – главе Следственного комитета – о предъявлении заочного обвинения Руслану Геремееву. И оба раза он это не подписал. Они назначили заказчиком Руслана Мухудинова, водителя Руслана Геремеева – это же уму непостижимо! А какой у него мотив? Откуда он взял 15 миллионов рублей? Так я понимаю, что было дано задание вышестоящим руководством – каким, я не знаю – найти исполнителей, провести суд, но не предоставить видео момента убийства и не давать никого допрашивать. Кстати, вы упомянули только главу Чечни. А еще вам могу сказать, что есть и Виктор Золотов, глава Росгвардии, который на тот момент руководил Внутренними войсками МВД России, был вышестоящим руководителем Дадаева, служившего в батальоне «Север» Внутренних войск МВД России (Заур Дадаев – главный обвиняемый по делу об убийстве Бориса Немцова – Д.Г.). Я подавала ходатайство о допросе Золотова – они молниеносно мне отказали. По Кадырову две недели было неясно, а тут просто они в таком шоке были, по-моему, что сразу отказали в вызове Золотова на допрос.
Д.Г.: Как вы сами думаете, по чьему заказу был убит Борис Немцов?
Ж.Н.: Не могу вам сказать – не дают провести расследование, невозможно это установить в таких рамках, в таких условиях. Я не люблю, когда делаются какие-то голословные, не основанные на фактах утверждения, особенно стороной, непосредственно участвующей в процессе. Я за верховенство закона, за беспристрастное судебное разбирательство, за наказание всех причастных. Это никакая не политика – это абсолютно нормальные законные требования гражданина России, потерпевшей стороны. Поэтому я голословных утверждений избегаю. Другой вопрос, что я хочу установить истину. Был назначен спецдокладчик ПАСЕ, как вы знаете. Им стал Эммануэлис Зингерис. Это хоть и прошло немного незамеченным, но это – важнейшее решение. Ведь вообще индивидуальных докладов не было, кроме расследования гибели Магнитского, это второй. Это еще раз подчеркивает важность этого дела. И я очень большие надежды возлагаю на этот доклад. Потому что, возможно, это поможет нам собрать дополнительную информацию. И я через два года смогу ответить на ваш вопрос более полно.
Д.Г.: Путину, по вашему, была выгодна или невыгодна смерть Немцова?
Ж.Н.: Я не люблю в таких терминах рассуждать – выгодно или невыгодно. Это ведь логика авторитарных режимов. Выгодно Путину, что Алексею Навальному плеснули зеленкой в лицо, в результате чего он чуть не потерял 80% зрения, или невыгодно? Выгодно Путину, что 123 человека сидят и признаны политическими заключенными? Выгодно ли убийство моего отца? Я думаю, что он рассуждает в категориях того, как бы остаться у власти, и все его действия подчинены этой цели. Чем дольше авторитарный лидер находится у власти, тем больше он начинает беспокоиться относительно своих перспектив. Это в любой стране мира происходит. И чем больше он начинает беспокоиться относительно своих перспектив, тем больше он начинает прессовать критиков, свободные СМИ. Мы знаем, что в Совете Федерации новая инициатива – заблокировать все русскоязычные службы иностранных медиа… Кстати, и вас заблокировать как «Голос Америки», и меня как «Немецкую волну». Паранойя нарастает. Потому что я вижу (может быть, я ошибаюсь) Владимир Путин очень боится за свою судьбу, если вдруг он потеряет пост, и я его понимаю. Он, конечно же, не верит ни в какие 86% (поддержки – Д.Г.). Ведь мы знаем, что такое рейтинг в России – у нас не рейтинг человека, а рейтинг должности. Во-первых, никаких 86 процентов, скорее всего, нет. А во-вторых, рейтинг должности – это же была удивительная вещь, когда у Лужкова был рейтинг 60%, когда он был мэром Москвы, через две недели после ухода он упал до 10 процентов или ниже.
Д.Г.: Вы покинули Россию, сказав тогда, что есть реальная угроза вашей безопасности. В чем она заключалась?
Ж.Н.: Моя бабушка (мама моего папы) все время говорит: «У меня интуиция. Она меня никогда не подводит». Я, конечно, иногда смеюсь над этим. Тем не менее, у меня тоже интуиция, и я очень заранее начинаю думать о возможных проблемах, которые могут возникнуть. Заниматься таким делом, которым я занимаюсь – я сейчас говорю только о расследовании – это дело рискованное. И эти риски нарастают в России, потому что Россия все меньше уважает закон, Россия уже так себя ведет на международной арене, что ее все меньше заботит международная реакция. Всякая там зеленка в лицо, иные вещи – мне это не надо, мне кажется, что надо стараться поступать по совести всегда, но при этом оградить себя от ненужных рисков. Потому что если не будешь ограждать себя от ненужных рисков, мало успеешь сделать. Мне надо жить сейчас за пределами России, чтобы добиться того, к чему я стремлюсь в отношении расследования. Я не буду на себя брать эти риски. А так – были угрозы, если конкретно говорить, в социальных сетях. Они, в общем, периодически продолжаются. Не так регулярно, но они есть. И я очень серьезно к этому отношусь.
Д.Г.: Вы с тех пор не были в России?
Ж.Н.: Нет, я не была в России. Я хочу вам сказать, что мой отец тоже получал угрозы. Один раз он не выдержал (это было в 2014 году) и написал на имя Бастрыкина письмо, приложив содержание этих угроз. Никакой реакции не было. А чем это закончилось, мы знаем. Поэтому нельзя несерьезно к этому относиться. Я хочу довести свое дело до конца. А потом, если я уже все сделаю, то это признак того, что можно возвращаться в Россию.
Д.Г.: Вы упомянули Алексея Навального. Насколько сейчас в России вообще опасно, по-вашему, быть оппозиционным политиком?
Ж.Н.: Очень опасно. Я имею в виду, что быть реальным оппозиционным политиком, у которого есть поддержка, который занимается реальной деятельностью (случай Алексея Навального – это, в основном, антикоррупционная деятельность, но и протесты) – очень опасно. Поэтому люди, которые этим занимаются… Илья Яшин, который недавно вышел на свободу, Алексей, который продолжает находиться в спецприемнике – этих людей есть за что уважать, и я их очень сильно уважаю. И какие-то небольшие помарки, скажем так, какие-то неточности в формулировках я бы все-таки им простила. У нас тяжелая ситуация сейчас, и надо понимать, в какой ситуации они живут, под какими рисками, под каким огромным давлением. При этом ведь надо еще сохранить какую-то объективность, адекватность. Я горжусь, что у нас в России есть такие люди. А, например, во многих других странах своего Алексея Навального нет. Даже в Украине нет своего Алексея Навального.
Д.Г.: Вы уже два года живете в Европе. Вы работаете в медиа, у вас есть возможность наблюдать за тем, как американские и европейские политики, пресса и общественные деятели воспринимают ситуацию, которая существует в России. Насколько, по-вашему, люди на Западе понимают, что происходит в России? Насколько они понимают характер российской власти? Насколько они правильно оценивают перспективы и риски, связанные с этой властью?
Ж.Н.: На ваш вопрос нет однозначного ответа, потому что, как мы знаем, Европа и европейские государства – плюралистические. Мне очень редко удается поговорить с людьми, которые с симпатией относятся к российскому политическому режиму. Несколько раз удавалось, но это не очень часто бывает. Политики, которые следят за Россией, безусловно, в большей степени понимают, что происходит. Но самая большая проблема – это непредсказуемость. Они не знают, каким будет следующий шаг, они не понимают, как реагировать на уже сложившуюся ситуацию, какие следующие шаги предпринимать. Настолько же был шокирующим факт того, что был аннексирован Крым, что началась война в Украине, что там была регулярная российская армия! Те, кто следят, понимают – да, авторитарное государство, не действует закон, нет свободных СМИ. Но самый большой вопрос – что дальше, и как реагировать? Это то, что я замечаю. А те политики, которые с симпатией относятся к российскому режиму, они выглядят немного, на мой взгляд, лицемерными. Потому что в их недалекость я почему-то не верю.