Профессионалы посткоммунизма

Сталины и Троцкие демократических реформ

Время, в которое мы живем, я бы назвал «временем профессионалов» – не вкладывая в это понятие никакого сакраментального смысла.

«Профессионалы» – это те, кто остался от рухнувшей коммунистической Системы и воспроизводит ее сейчас, в период модерновой реставрации, не особенно-то задумываясь над ее фундаментальными характеристиками. Именно таких людей, «возрождающих страну» или просто продолжающих функционировать в ней, не особенно-то терзая себя мыслями о том, что это за страна, и принято называть сегодня ПАТРИОТАМИ. Их, «простых российских инженеров», «простых российских ментов», «простых российских бандитов» и делают сегодня героями дня. От них ждут чуда – «спасти державу», хотя с таким же успехом можно ждать чуда от роботов, которые семьдесят лет вкалывали на ВПК и, в какой-то момент выбитые перестройкой из колеи, собираются делать это еще 70 лет.

Честно говоря, я не вижу в этих «профессионалах-патриотах» даже того пассионарного, духовного, устремленного в будущее патриотизма, который был у большевиков. Нынешний «патриотизм» есть патриотизм червей, которые дожевывают последние ресурсы России (то есть, если угодно, занимаются «организованным разграблением» страны – в противоположность «неорганизованному»).

Утверждать, что эти самые черви могут ВОЗРОДИТЬ СТРАНУ, «которую ОНИ потеряли» – это бред сивой кобылы. Завтра они, эти «либеральные патриоты», опять ее ПОТЕРЯЮТ. Потом опять «найдут». И так до бесконечности.

Они говорят, что победили коммунизм. Они не победили коммунизм, а СЛОПАЛИ его. Коммунизм не есть идеология. Коммунизм есть объективная реальность, данная нам в ощущениях. Возьму на себя смелость утверждать, что основным результатом «либеральных» реформ оказалось складывание, кристаллизация и политическое оформление того, что можно назвать корпоративной экономикой, а именно она-то и лежит в основе т.н. «идеологии профессионализма».

Единственная цель Корпоративной Экономики – воспроизводство самой себя, экстенсивный путь развития. Ей в принципе не нужна была качественная модернизация, структурная перестройка производства. Более того. Такая перестройка была бы самоубийственна для миллионов, работающих в ее секторах. Достаточно той структуры, которая была порождена коммунистической индустриализацией – промышленно-колхозного ГУЛАГа, являвшегося как бы «скелетом» для всего так называемого народного хозяйства, с интересами которого (прежде всего, ВПК) были связаны интересы десятков миллионов человек. С последними была связана и большая часть т.н. внепроизводственного сектора «Б»: социальная инфраструктура, дороги, коммуникации, дома культуры, кинотеатры, школы – все это прямо или косвенно принадлежало и принадлежит промышленным гигантам и владеющим ими олигархическим элитам, завязанным, в свою очередь, на новой кремлевской власти.

Вот эту-то реальность пытались реформировать наши горе-демократы в 90-х, хотя в действительности создали плацдарм для будущего «профессионального» реванша (был срезан только самый верхний слой партократии и обнажены глубинные корпоративные элиты). И как результат всего этого – неизбежное «восстановление», реиндустриализация этого гигантского разворошенного муравейника.

Разрубленный на части, но не измененный по сути, военно-промышленный дракон медленно, но неуклонно должен был вступить на путь регенерации. И он вступил. Под знаменем «профессионализма».

Профессионализм – символ преемственности. Если говорят о «правительстве профессионалов», значит, возникает компромисс между новаторами и реставраторами. Вся история реформ в России – это в каком-то смысле история соперничества и компромиссов этих двух антагонистов: условно назовем их «идеологами» и «спецами».

«Идеологи» всегда разрушали сложившуюся систему управления. Ими двигали идеологические задачи «разрушить старое, начать движение в сторону нового». Но нового как такового они тоже не создавали: это делали те, кто приходил уже после них.

Старая корпоративная элита, напротив, сопротивлялась любому историческому новаторству. Историческая роль «спецов» в том, что они становились естественным ограничителем для экспериментов «идеологов». Внешне подчиняясь преобразованиям и имитируя новые идеологемы, «спецы» задавали новаторам такие правила игры, которые фактически превращали новаторство в скрытую реставрацию.

Таким образом, любая революция или радикальная реформа (1917, 1991 гг.) заканчивались «национальным примирением» между «новаторами» и «консерваторами». Однако такое «примирение» может состояться только после корректировки первоначальных программ каждой из сторон. Из стана «новаторов» путем естественного отбора вычленялось ядро исторических прагматиков, готовых жертвовать некоторыми сверхрадикальными аспектами своей первоначальной программы и согласиться на частичную реставрацию.

В 17-ом году это была идея полного упразднения государства (упразднив самодержавие, большевики были вынуждены создать новое социалистическое государство). В 90-е гг. подобно идеей была идея отказа России от своего имперского прошлого. Провозглашенная самым первым поколением демократов, эта идея вскоре подверглась ревизии, а пришедшие им на смену либералы-прагматики приступили к скрытой реставрации имперской российской традиции, почти полностью сблизившись со старой элитой. (Это как раз тот случай, когда, желая развернуться на 180 градусов, разворачиваются на все 360; иначе говоря, в новой форме возвращаясь к прежней ситуации. – Примерно так Путин относится к Зюганову: это не их полное тождество, но действительно их очень сильное подобие.)

Но на аналогичный компромисс вынуждена пойти и старая элита: от нее отсекается откровенно реставраторское направление, настаивающее на полном восстановлении старого строя, но при этом сохраняются так называемые «профессионалы» (они же «спецы»).

Сознавая историческую неизбежность новых идей, эта наиболее прагматичная часть «консерваторов» готова пожертвовать чисто политическими целями для того, чтобы добиться реставрации Системы на каком-то ином, фундаментально-историческом уровне. Их-то новая революционная власть и делает своими помощниками в строительстве новой государственности. (Пример: КПРФ, которую новая власть сделала своим ресурсом.)

Таким образом, побеждает не старое и не новое по отдельности, а их исторический симбиоз: союз революционеров и контрреволюционеров (феномен сталинизма), или союз реформаторов и контрреформаторов (феномен позднего ельцинизма и начала правления В. Путина, последний можно условно определить как «демократический сталинизм»).

И лишь после того, как эти два враждебных, но нуждающихся друг в друге лагеря объединились, и рождается, собственно, идеология «национального примирения», призванная сплотить Россию и мобилизовать все ее политические ресурсы. Это – точка рождения нового национализма. Приставка «национал» прибавляется к ревизованной идеологической доктрине. Возникает «национал-коммунизм» (сталинизм) или «национал-демократия» (путинизм).

Круг замкнут, преемственность восстановлена, теперь можно вновь приниматься за великие свершения и подвиги во имя светлого «будущего-прошлого».

Одновременно с этим в среде «новаторов» появляются свои «правоверные диссиденты», не желающие мириться с ревизией идеалов революции. Они критикуют своих бывших соратников по партии за отход от первоначального пути.

Пример из социалистической революции – Лев Троцкий, который объявил сталинский режим контрреволюцией, за что был вскоре выслан из страны и, в конце концов, уничтожен. Правда, пример из современности подыскать сложнее: деятели Союза правых сил на диссидентов не тянут, представляя скорее конформированные и прагматизированные слои реформаторов. Явлинский более последователен в критике режима, но и он на Троцкого «не тянет», т.к. возник как выкидыш горбачевской перестройки. Может быть, самым близким и трагическим аналогом «демократического Троцкого» является… Галина Васильевна Старовойтова. Может быть, отчасти Собчак. Оба эти ярчайших деятеля либеральной демократии стояли у истоков современного режима, который (как и в случае Сталина-Троцкого) позаимствовал их идеи, но затем погибли при невыясненных обстоятельствах. Еще одним примером «демократического Троцкого» можно считать Геннадия Бурбулиса. Или Егора Гайдара. Он тоже порвал с Ельциным за его прагматическое отклонение от курса последовательных реформ демократических идеалов и, как Троцкий в свое время, разрабатывал как бы альтернативный курс реформ.

Но аналогичные диссиденты, не желающие «мириться», появляются и в лагере «реставраторов». От них отпочковывается твердолобое крыло «бывших», отказывающихся признавать историческую обреченность своих идей. Примеры – белая эмиграция и нынешние красно-коричневые (Анпилов, часть КПРФ и другие). В силу своей неконструктивности эта форма противостояния вскоре вырождается и приобретает театральные черты.

Конечно, ресурс оппонирования новому режиму со стороны «диссидентов» очень небольшой – в отличие от тех, которые оппонировали сталинскому режиму. Достаточно сказать, что никакого действительно внесистемного «красного движения» (по аналогии с эмиграционно-контрреволюционным «белым» движением) создано так и не было. Да и новый режим, – в отличие от коммунистического, – не стремится физически уничтожать противников. Их Система скорее «расщепляет» на более мелкие элементы и всасывает внутрь (примером можно опять-таки назвать КПРФ, которую новая власть превратила, хотя и косвенно, в свою опору).

Аналогичный конформизм можно видеть и со стороны «имманентных диссидентов», возникших изнутри нового режима: по-настоящему духовных борцов (по аналогии с теми, которые были среди большевиков-антисталинистов) среди нынешних либералов нет. «Диссидентский» фрагмент либерализма оказался таким же компилятивным, плоским, как, собственно, и САМ ЛИБЕРАЛИЗМ, зародившийся в академических кругах СССР. Так одна бездуховность вытянула за собой вторую. Как «прогрессивные советисты» – либералы из КПСС – породили «либеральный антисоветизм» 90-х, так же и эти последние стали послушными функционерами путиновского неосоветского режима. Круг замкнулся.

Вообще, следует иметь в виду, что сам характер «либерально-националистической революции» в России в 90-х годах был в корне другим, чем у коммунистической 1917: коммунисты ставили цель тотального преображения бытия и глобального мирового завоевания. Либеральные националисты таких задач не преследуют, их цель более латентная, скрытая в реставрации корпоративных элит и сословий, оставленных коммунистами. Однако, сами того не заметив, либерал-империалисты выступили наследниками «великого прошлого», вызывают духов прошлого, не понимая, с кем они собираются иметь дело.

«Профессионалы посткоммунизма» – это ПИГМЕИ ИСТОРИИ, вынужденные наследники коммунизма. Это ПРИВАТИЗАТОРЫ коммунизма, так и не нашедшие в себе воли его преодолеть.

Мумия советской истории, которую они поместили в свой музей, когда-нибудь разобьет хрупкое глянцевое стекло и скажет, подобно пушкинскому командору:

– Ты звал меня? Я на зов явился.

Андрей Новиков, независимый аналитик. Для Чеченпресс, 09.02.05г.