Как ФСБ преследует меня
1.
Журналистов, пишущих о ФСБ, в нынешней России очень мало.
Это неудивительно: ведь тема небезопасна. И к тому же все
понимают, что писать на эту тему могут только те, кто сам
работал в КГБ, ФСБ. А там пишущих людей всегда было мало,
хотя журналистские должности, отведенные чекистам в многочисленных
зарубежных корпунктах советской прессы, исчислялись сотнями.
Изредка в российской печати появляются статьи о ФСБ, написанные
штатскими журналистами, но доверия они не вызывают. Читатели
понимают, что они могли быть написаны только под диктовку
самой ФСБ. Журналист в этом случае выступает лишь в роли
интерпретатора, переводчика сбивчивой речи офицера ФСБ
на журналистский язык. О, как много журналистов, литераторов,
драматургов сколотило себе крупные состояния на такой же
интерпретации действий НКВД в сталинское время! Их лживые
книги издавались на лучшей бумаге, пьесы шли во всех театрах,
по ним ставились фильмы. Их огромные дачи, сложенные из
сосновых бревен и расположенные на просторных участках
земли, выделенных по указу самого Сталина, сейчас являются
предметом судебных разбирательств многочисленных наследников.
Но сейчас времена изменились, и молодые читатели инстинктивно
чувствуют ложь.
О проблемах ФСБ сейчас отваживаются писать лишь несколько
отставных полковников. Их статьи отмечает двойной стандарт.
В первой их части авторы сквозь зубы признают, что КГБ
действительно совершал преступления, да и в ФСБ есть проблемы,
но во второй они все равно объявляют КГБ героем.
В России только двое бывших разведчиков встали на путь
его решительного разоблачения. Они подвергают КГБ и его
наследника ФСБ моральному порицанию, открыто называют преступной
организацией. Это – генерал Олег Калугин, вынужденный уехать
в США, опасаясь расправы, и я, его младший коллега и единомышленник.
Я также подвергаюсь провокациям. ФСБ особенно бесит то,
что я занимал в КГБ довольно солидный пост референта начальника
научно-технической разведки. Свои статьи я иногда подписываю
с упоминанием прежней должности. ФСБ не может упрекнуть
меня в некомпетентности, как какого-нибудь штатского журналиста,
и оттого испытывает ко мне особое чувство злобы. В глубине
души люди ФСБ не могут понять, для чего я все это делаю.
По их мнению, гораздо выгоднее было бы, наоборот, воспевать
ФСБ и получать за это моральные и материальные поощрения.
ФСБ находится по сей день в плену советских иллюзий. Советская
коммунистическая империя держалась на трех китах. Первым
был аппарат КПСС, вторым – армия, а третьим – КГБ. Ни первый,
ни второй кит не выдержали испытания буржуазной жизнью,
и только третий, КГБ, остался преданным коммунизму навсегда.
Партийный аппарат позорно капитулировал перед демократическим
правительством Ельцина. Он цинично отсек от себя фанатиков-сталинистов
старшего возраста. Одни из них покончили с собой, застрелившись
или бросившись из окон, другие стали нищими пенсионерами.
Ведь они были истинными коммунистами, и не могли предположить,
что коммунизм в России когда-нибудь рухнет. Эти люди искренне
считали, что он будет существовать вечно, и поэтому не
делали никаких накоплений. Даже властитель Москвы, первый
секретарь Московского горкома КПСС Гришин умер, сидя на
стуле в многочасовой очереди в собесе, куда он пришел просить
об увеличении своей мизерной пенсии. А ведь всего за несколько
лет до этого перед ним трепетала вся Москва.
Большинство же партаппаратчиков ушло в бизнес, срослось
с мафией. Их приход в партийный аппарат за десятилетия
до этого был лицемерным, продиктованным лишь карьеристскими
устремлениями. До сих пор многие в России задаются вопросом
о том, куда делось золото КПСС, составлявшее значительную
часть национального бюджета. А между тем ответ известен:
часть его пошла на становление коррумпированного партийного
бизнеса в новой демократической России.
Для армии распад СССР стал шоком. Потому что служить в
армию шли люди иного типа, чем партийные аппаратчики. В
большинстве своем это были недалекие деревенские пареньки,
воспитанные, подобно всем колхозникам, в духе слепого преклонения
перед властью. Ведь условия жизни и учебы в военных училищах
очень тяжелы, и юноши из крупных городов выбирали гражданские
профессии, предпочитая свободу. Поступить в российские
военные училища очень легко, достаточно обладать хорошим
здоровьем.
Кроме того, колхознику присуще некритическое восприятие
слов начальства. И потому наивные сельские пареньки твердо
верили всему, что им внушали профессиональные лжецы, армейские
политические воспитатели. Они слепо верили в коммунизм
и так же тупо ненавидели Запад. «Мы – фанатики!» – с гордостью
говорили мне знакомые армейские офицеры.
Крушение коммунистического строя вызвало в армии волну
самоубийств. Оно деморализовало ее. Очень многие офицеры
даже поверили в Бога, стали набожными христианами, что
раньше категорически запрещалось. Например, если раньше
где-нибудь на бескрайних просторах СССР обосновывалась
новая воинская часть, ее командиры первым делом добивались
закрытия последних сохранившихся церквей в округе. Так
военные коммунисты, славившиеся своей особой идеологической
непримиримостью, боролись с религией. Сейчас же, после
70-ти лет коммунизма, во многих военных городках возводятся
храмы. Солдаты и офицеры молятся в них совершенно открыто,
никого не боясь.
И только в ФСБ нет ничего подобного. Чекисты оказались
самыми стойкими коммунистами. В штабах разведки и контрразведки
не было построено ни одной церкви. Более того, ФСБ до последнего
времени владела зданием церкви 17-го века на Лубянке, уникальным
памятником истории. Ее иконы и фрески были уничтожены чекистами
еще в двадцатые годы. Сначала там, как и во всех церквах,
занятых ВЧК, была устроена тюрьма и камера пыток, затем
в течение 70-ти лет размещался гараж спецмашин. Именно
отсюда в сталинские времена по ночам выезжали черные автомобили.
Они направлялись за новыми жертвами. Сидевшие в них чекисты
врывались в дома горожан и арестовывали безоружных и ни
в чем не повинных людей. Среди арестантов были и представители
высшей партийной элиты, и простые рабочие. Много было дворян,
священников. В народе эти автомобили прозвали «черными
воронами», предвестниками смерти.
К утру сюда свозили тысячи арестованных, многих из которых
расстреливали тут же, в подвале. Лишь в 2002 году здание
гаража было возвращено Церкви. Сейчас там совершаются церковные
службы.
Скорее всего, это было сделано под давлением общественного
мнения и в угоду общей тенденции. Действительно, во всей
стране происходит церковное возрождение, а в самом центре
Москвы, на Лубянке, ФСБ до сих пор использует церковь под
гараж! Непорядок!
Но ни в коей мере открытие храма на Лубянке не было продиктовано
раскаянием чекистов за свои прежние и нынешние преступления.
Наоборот, это тема даже не затрагивалась в торжественных
речах, словно эта церковь открывалась где-нибудь в университете
или на заводе. О том, что ее стены и пол буквально пропитаны
кровью невинных мучеников, которые прямо здесь, в этой
самой церкви, были убиты или замучены насмерть, даже не
упоминалось! Такая лицемерная позиция в оценке исторического
прошлого КГБ официально возобладала именно сейчас, с приходом
Путина к власти.
ФСБ проявляет главную черту антихристианского поведения
– упорствование в грехе и отказ от покаяния. ФСБ так и
не признала то, что массовые репрессии ни в чем не повинных
людей, их убийства и пытки, которые совершали чекисты на
протяжении 70-ти лет коммунистической власти, были преступлениями.
ФСБ замалчивает их, не хочет вспоминать, но зато неустанно
повторяет, что всю жизнь, начиная с 1917 года, ГБ служила
родине, хотя на самом деле служила коммунистической идее,
действуя порой вразрез с национальными интересами страны.
В своих редких выступлениях по российскому телевидению
я призываю своих бывших коллег-чекистов покаяться в грехах
и отречься от дьявольской идеологии коммунизма. Каждый
раз после этого мой телефон потрясает шквал звонков от
стариков-ветеранов и даже сорокалетних ровесников.
- Нам не в чем каяться! - кричат они, изнемогая от ненависти.
– Мы служили только своей родине!..
- А разве родина и коммунизм – это одно и то же? – переспрашиваю
я.
- Одно, одно! – кричат старики, наверняка участвовавшие
в сталинских репрессиях.
- Но почему же тогда наш народ отказался от коммунизма?
– задаю я свой последний вопрос.
Ответить на него старым чекистам нечего. Только видно,
что много грехов накопилось на каждом.
Впрочем, с приходом к власти Путина мои выступления по
телевидению, и без того крайне немногочисленные, прекратились.
Меня боятся выпускать на телеэкран…
Ненависть к христианству как нельзя лучше характеризует
мировоззрение нынешних контрразведчиков России. Она говорит
о том, что ФСБ – это не просто спецслужба, какие есть во
всех странах мира. Это орган неутоленной обиды, оплот коммунистического
реванша. ФСБ – это политическая сила. Ведя с ней духовную
борьбу, разоблачая ее, я выполняю свой христианский долг
борьбы с дьяволом. Этим я отличаюсь от моих коллег в других
странах, пишущих о своих контрразведках просто как о спецслужбах,
а не о вооруженных отрядах местных коммунистических партий.
После распада СССР прокоммунистическая направленность
ФСБ не ослабла, но, напротив, усилилась. ФСБ стало гораздо
более коммунистической, чем даже в советские годы.
Ведь на рубеже 1980-х - 90-х годов оттуда уволились все
люди демократических убеждений, а остались только убежденные
коммунисты. К тому же не умеющие делать ничего, кроме написания
скучных служебных бумаг. У них тотчас упала зарплата, понизился
общественный престиж. Сотрудники ФСБ исполнились чувством
мести и зависти к своим более удачливым бывшим коллегам.
Они испытывают мучительную ностальгию по коммунистическим
временам.
Когда я работал в КГБ, меня распирало от желания рассказать
об истинной жизни этого самого секретного ведомства в Советском
Союзе. Однако в то, что это время придет, я не верил. Но,
к счастью, КГБ рухнул.
В один из последних дней перед увольнением меня вызвал
начальник. Лицо его было строгим. Кивком он указал мне
на стул.
- Хочу тебя заранее предупредить! – сказал он. – Если
ты собираешься писать книги о КГБ, то каждую публикацию
ты должен согласовывать с нами…
- А вот этого никогда не будет! Я буду писать, как сочту
нужным, и согласовывать это только со своей совестью! –
с чувством мстительной радости отвечал я.
- Смотри, пожалеешь! – мутно взглянул на меня начальник.
- Нет, пожалеете вы! – парировал я.
И оба наших пророчества сбылись…
Последний раз переступив порог здания разведки в московском
районе Ясенево, я с наслаждением вдохнул воздух свободы.
Впервые в жизни я ощутил себя только журналистом. В тот
же день я начал писать разоблачительную книгу о КГБ.
Поскольку я работал в Японии, то обратился к японским
журналистам, работавшим в Москве. Для читателей их страны
она могла бы быть интересной.
Но все было не так просто. Тогда многие иностранцы решили,
что Россия окончательно порвала с коммунизмом, а значит,
и с КГБ.
- Теперь твоя книга не актуальна. Она устарела. Ведь КГБ
больше не существует! – говорили мне многие журналисты.
- Это не так, и вы скоро в этом убедитесь! – возражал
я.
Но, к счастью, в информационном агентстве «Дзидзи» нашлись
люди, понимающие Россию. Они пообещали опубликовать мою
книгу в своем издательстве.
По их просьбе я написал несколько новых глав. Каждую из
них темными зимними вечерами тайно отвозил в московский
корпункт агентства «Дзидзи». Там переводчица Ёко Нагоси,
жена корреспондента Кэнро Нагоси, моментально переводила
их на японский и отправляла по факсу в Токио.
В 1994 году книга вышла. Называлась она так: «Шпион, который
любил Японию». Она произвела эффект разорвавшейся бомбы.
Никогда еще в Японии не издавалось книги, столь откровенно
рассказывающей о российском шпионаже. В книге раскрывался
скрытый от посторонних внутренний мир резидентуры КГБ,
полный доносов друг на друга, бюрократизма и чинопочитания.
Сам шпионаж, ради которого все и приехали в Японию, занимал
в списке дел последнее место.
- И это – тот самый КГБ, которого мы так боялись?! – язвительными
голосами вопрошали комментаторы с телеэкранов, потрясая
моей книжкой.
Признаюсь, мне это было приятно.
Моя книга нанесла мощный моральный ущерб российской разведке.
Она парализовала ее работу в Японии на целых полгода. Теперь,
едва российский разведчик знакомился с японцем, тот огорошивал
его таким вопросом:
- Вы будете вербовать меня так же, как описывал Преображенский
в своей книге «Шпион, который любил Японию»?..
И при этом вынимал из портфеля мою книгу…
Такого унижения наша разведка не могла снести. Она решила
отомстить.
- Сегодня днем тебе звонили из разведки, – сообщила мне
в один из вечеров встревоженная жена.
- Они, что, забыли, что я у них больше не работаю? – с
нарочитым весельем осведомился я, но на душе стало тревожно.
Я понимал, что моя книга их рассердила, и меня ждет какая-то
провокация.
Вскоре оттуда позвонили снова. Подняв трубку, я узнал
голос бывшего начальника – того самого, который когда-то
предупреждал меня о том, что я должен согласовывать с руководством
разведки все свои статьи даже после увольнения.
- К тебе накопилось слишком много вопросов! – сказал он,
и в его голосе слышалось торжество. – Приезжай к нам завтра
утром на беседу!
- Как только я войду в здание разведки КГБ в Ясенево,
известное всему миру, вы меня там тотчас сфотографируете.
А потом подсунете фотографию японским корреспондентам.
И они будут думать, что я по-прежнему работаю в разведке.
Это провокация, и я на нее не поддамся! – ответил я.
- Ну, тогда давай встретимся на нейтральной территории…
– предложил начальник.
- Нет, на это я тоже не согласен, потому что это будет
похоже на встречу с агентом, и еще неизвестно, какую пакость
вы мне сделаете во время этой встречи. Если хотите, приезжайте
ко мне домой… Но учтите: секрет из вашего посещения я делать
не буду. Я расскажу о нем иностранным журналистам, опубликую
статью в газете.
- Но ведь тогда тебе придется выдать мое имя. А это –
преступление! – парировал начальник.
- Обойдусь и без имени! – сказал я.
Начальник со вздохом согласился: видимо, слишком уж настойчиво
требовало от него руководство разведки во главе с Примаковым
личной встречи со мной. Интересно, для чего же им нужен
именно личный контакт? Я же решил согласиться на встречу
для того, чтобы понять, какую именно месть планирует мне
разведка.
Начальнику поездка ко мне домой несла унижение: ведь я
младше его по званию, к тому же отставник. Для меня же
она была наиболее безопасной. Ведь дома и стены помогают.
Формально законов я не нарушил. В книге не раскрывались
имена агентов КГБ и действующих сотрудников разведки. Значит,
мне могли отомстить, лишь хитро придравшись к чему-нибудь
другому.
Так и оказалось. Сидя у меня в гостиной, попивая чай и
настороженно оглядываясь по сторонам, стараясь угадать,
не прячутся ли в соседних комнатах японские журналисты,
начальник вдруг заявил дружеским тоном:
- Отдай мне рукопись своей книги! Высокое начальство хочет
с ней ознакомиться.
- У меня ее нет, я ее передал японцам, а копии себе не
оставил! – соврал я.
- Очень жаль! – вздохнул начальник, поднимаясь из-за стола.
– Рукопись могла бы прояснить некоторые вопросы.
Буквально через час раздался новый телефонный звонок.
Голос был очень знакомым. Он принадлежал единственному
из моих приятелей-японистов, который остался работать в
разведке. Все остальные уже уволились. В семидесятых годах
прошлого века мы с ним вместе стажировались в Японии, в
университете Токай. Потом поступили в разведку КГБ. Я –
офицером-разведчиком, он – штатским преподавателем японского
языка в Академии внешней разведки, в то время именовавшейся
Краснознаменным институтом КГБ имени Андропова. Статус
моего приятеля был ниже, чем мой. Будучи всего лишь преподавателем,
но не разведчиком, он считался работником обслуживающего
персонала. Кабинетный работник, гражданский человек, а
не офицер, он никогда не занимался агентурно-оперативной
работой, не учился в школах разведки или контрразведки.
И, тем не менее, по приказу начальников отважился обманом
вытащить у меня русский текст книги. Разумеется, он тотчас
выдал себя с головой.
-Я слышал, в Японии вышла твоя книга, – сказал он, – Не
мог бы ты дать мне ее русский текст?..
- А зачем? – удивился я. – Ведь ты же можешь прочитать
ее по-японски!
- Но, видишь ли, мне так хочется прочитать ее по-русски,
чтобы понять твои писательские замыслы, – забормотал мой
однокурсник смущенным голосом.
- Я могу тебе пересказать их устно, – ответил я. – А теперь
представь, что ты прочитал книгу какого-нибудь другого
писателя. А потом позвонил ему домой и сказал: «А теперь
дайте почитать ваши черновики!» Как? Убедительно звучит
такая просьба?
Приятель сконфуженно замолчал, а потом снова принялся
бубнить про текст, как ни в чем ни бывало. Столь бесстыдная
манера поведения свойственна военным, которые любой ценой
стремятся выполнить данный им приказ. Но друг-то мой официально
военным не был!
Посоветовавшись с юристами, я узнал, для чего разведке
понадобилась рукопись моей книги. Она хотела вписать в
нее что-нибудь преступное, – например, фамилии разведчиков,
а потом обвинить меня в покушении на разглашение государственной
тайны. А покушение на преступление – это тоже преступление,
и сесть за него в тюрьму можно запросто.
А русский текст хранился у меня под кроватью. Я знал,
что теперь ФСБ придет ко мне в квартиру с негласным обыском,
чтобы выкрасть текст или снять с него копию, улучив момент,
когда дома никого не будет.
Ведь сразу после того, как мне позвонил предатель-однокурсник,
телефон зазвонил снова. Но это звон был необычный, нехарактерный.
Таких звонов вообще никогда не бывает. Он являл собой бесконечную
трель, длившуюся семь минут. Я специально выжидал, когда
она кончится. После этого я снял трубку и произнес вежливым
голосом: «Алло»…
- Как слышно? – ответил мне грубый женский голос.
Такими голосами разговаривают в России телефонистки. Но
профессиональным чутьем я ощутил, что эта женщина была
для меня своей. Она была из КГБ, где до недавнего времени
служил и я. Такая в ее голосе была доверительность и непринужденность,
свидетельствовавшая о том, что она говорит с кем-то из
своих коллег-чекистов. Телефонистка ФАПСИ проверяла, надежно
ли работает система прослушивания моего телефона. Должно
быть, она звонила не мне, а своему коллеге на другом конце
провода, а телефон соединился с моим.
В КГБ это бывает довольно часто. Потому что техника там
работает не очень хорошо. Должно быть, это наша традиция,
восходящая к сталинским временам, когда у НКВД не было
никакой необходимости хоть как-то маскировать свою деятельность:
ведь все равно никто не осмелился бы сказать о ней ни слова
из страха за свою жизнь.
В особенной степени не скрывалась эта деятельность перед
своими. Когда я работал в разведке, все ее сотрудники открыто
признавали, что наши служебные телефоны прослушиваются.
Ровно без пяти девять утра, когда мы приходили на работу,
все стоявшие в комнате телефонные аппараты, – а их было
около пяти, и все с разными номерами, – начинали громко
позвякивать. Это означало, что их подключали к прослушиванию.
Ведь сотрудники службы внутренней безопасности разведки
тоже приходили на службу к девяти часам.
Строго говоря, это можно было понять. Ведь разведка –
учреждение архисекретное. Оттого каждый из нас старался,
звоня по телефону домой, говорить с женой или детьми не
больше пяти минут. Ведь если разговор бывал долгим, и службе
внутренней безопасности надоедало его прослушивать, она
просто обрывала его, и в трубке раздавались резкие, угрожающие,
прерывистые гудки. Слушая их, мы замирали от страха: а
вдруг это скажется на твоей карьере?!
Порой такие же гудки раздавались даже в телефонных трубках
начальников. Об этом они сами сообщали нам с чувством унижения
и обиды. Значит, прослушивают всех, невзирая на чин! Это
давало нам чувство хоть некоторой моральной компенсации.
Но и в разведке техника иногда давала сбои, и в наши разговоры
вмешивались отрывистые голоса тех, кто нас прослушивает.
Все они были мужскими. Это означало, что прослушивать сотрудников
разведки позволяют только офицерам-мужчинам во избежание
огласки.
- Держу на контроле! – вдруг слышались в трубке строгие
голоса. – Подключайтесь к номеру 27-23, там уже разговаривают,
а контроля нет!
Убедившись в том, что мой домашний телефон прослушивается,
я понял все остальное. Ведь ФСБ очень редко ограничивается
одним лишь контролем телефона. Его прослушивание означает
только то, что я нахожусь в разработке ФСБ, и ко мне можно
применять все основные силы и средства этого учреждения.
Как пишут в учебниках контрразведки, эти силы и средства
таковы: сами офицеры контрразведки (недаром один из них
приходил ко мне домой), агентура (к ней относился штатский
преподаватель Академии СВР, упрашивавший меня дать ему
русский текст книги), а также оперативная техника. К ней
относится контроль телефона, почтовой корреспонденции,
а также наружное наблюдение, то есть слежка на улице.
Я тотчас же решил проверить, применяют ли ее против меня.
Для этого я попросил жену понаблюдать за мной из окна,
когда я буду подходить к автобусной остановке. В разведке
этот прием называет «контраблюдением». Остановка автобуса
видна из нашего окна как на ладони.
Моя жена неоднократно осуществляла контрнаблюдение за
мной, когда я был советским разведчиком в Токио. Опытным
глазом она определила, что слежка за мной есть. В некотором
отдалении за мной шел человек, внимательно наблюдавший
за тем, как я сажусь в автобус. Возможно, он сообщил об
этом по рации, но ведь ее микрофон у сыщиков вшит в воротник
пальто, и посторонний человек этого не может заметить…
Должно быть, до этого он дежурил в машине, стоявшей около
моего подъезда.
Автобус идет до метро «Проспект Вернадского». Недалеко
от него находятся несколько секретных институтов. Там же,
насколько я знал, в одном из неприметных зданий, спрятался
наблюдательный пункт службы наружного наблюдения ФСБ. Значит,
у выхода из автобуса, меня будет ждать другой сыщик.
Это означало, что ФСБ приготовилась к чему-то серьезному.
А именно к тому, чтобы прийти ко мне с негласным обыском
и изъять русский текст книги. А может быть, подложить что-нибудь
компрометирующее, например, оружие или наркотики. А потом
с помпой изъять их официально со множеством свидетелей.
Как противодействовать этому? Заявлять в милицию глупо.
Даже в случае официального запроса ФСБ с благородным гневом
отвергнет мои обвинения. Оставался один способ: может быть,
глупый, но действенный: способ профанации и скандала.
Теперь каждому, кто звонил мне по телефону, я говорил,
что нахожусь под наблюдением ФСБ, что она готовится тайно
зайти ко мне и украсть русский текст моей книги. Разумеется,
пожилые родственники, которым я тоже все это говорил, решили,
что я помешался. Подруги моей жены, которым я тоже все
это выкладывал, были заинтригованы и не понимали, для чего
я им все это сообщаю. А я говорил не для них, а для ФСБ.
Но среди тех, кто звонил ко мне, были и иностранные корреспонденты,
а они уж точно все понимали.
Разумеется, для неискушенного человека это выглядело глупо.
Однако действовало безотказно для моего спасения. Я знал,
что меня прослушивают не те, кто следит за мной. Это делают
люди из другого подразделения. А это значит, что их не
связывает корпоративная солидарность, и что информация
о моих высказываниях по телефону дойдет до начальства.
И оно должно будет понять, что проводить негласный обыск
в условиях такой расшифровки бессмысленно, он может привести
только к скандалу.
Через месяц я ощутил, что слежка за мной прекратилась,
да и телефон перестал издавать громкие трели. Что же касается
рукописи книги «Шпион, который любил Японию», то я успел
отвезти ее к надежным знакомым. Следили ли за мной в тот
момент, меня абсолютно не волновало, потому что я знал,
что ФСБ не станет хватать меня на улице. Ведь официально
уголовного дела против меня заведено не было, и я вполне
мог обратиться за защитой к адвокатам и в правозащитные
организации.
Через месяц после описываемых событий я опубликовал статью
в газете «Московские новости», где рассказал о визите ко
мне бывшего начальника и о его требовании выдать русский
текст книги. Как я потом узнал, возмущению генералов разведки
такой наглостью не было предела. А мой бывший начальник
еще и получил нагоняй. Его ругали за то, что он не сумел
объяснить мне необходимость держать язык за зубами. Словно
я сам не был подполковником КГБ… После этого ФСБ уже не
решилась бы нагрянуть ко мне с тайным обыском.
(Продолжение следует )
Константин Преображенский,
для Чеченпресс, 29.01.05г.
( Печатается по тексту, опубликованному на http://cherksoft.narod.ru/ )
|