Тридцать седьмой год. Навсегда?

Год назад, с захватом спецназом ФСБ Михаила Ходорковского, в нашей стране наступила еще одна эпоха откровенных политических репрессий. Политические репрессии в России подкрались незаметно. Точно также исчезала свобода СМИ: независимые редакции тихо душились на местном, а затем и региональном уровне, издания и студии перекупались и перепрофилировались, журналистов зазывали на хорошие места, а затем отваживали от «горячих тем».

Несогласных избивали и просто убивали. Россия оказалась на втором месте в мире - после Колумбии - по числу убитых или пострадавших за профессиональную деятельность журналистов. Но пока на центральных телеканалах бились лихие публицисты, а газеты «Садового кольца» соревновались в критике всего и вся, сохранялась видимость свободы прессы.

Но затем губернский опыт распространили на столицу и прославленные телеканалы, и прославленные редакции захрустели под напором новых времен. Точно также произошло с репрессиями. Задолго до ареста Ходорковского местные правоохранительные органы сплошь и рядом инициировали дела против бизнесменов, которые тем или иным образом вставали на пути у местной власти, например, участвуя в выборах или финансируя слишком самостоятельных политиков. Еще раньше в моду вошли «заказные» дела. Для их успеха надо было, чтобы и милиция, и прокуратура, и суд (обе инстанции) согласовано нарушали закон или закрывали глаза на его вопиющее нарушение. Сперва заказы были «частные» - в том смысле, в котором у нас переплелись «частные» интересы чиновников, конкурирующих бизнесменов и оргпреступности. Через несколько лет «усилившееся» государство приступило к «национализации» произвола – система фабрикации дел начала работать, выполняя госзаказ.

Проба пера пришлась на «шпионские процессы». Первые дела, сфальсифицированные ФСБ, скандально проваливались (дело Никитина, дело Сойфера, первый процесс Пасько): общественное мнение было на стороне преследуемых, пресса и суд были еще достаточно независимы, ФСБ воспринималось лишь как одно из ведомств (со своими сугубо цеховыми интересами), а не основа основ государственности. Но ситуация быстро менялась.

За месяц до того, как он возглавил правительство и был признан Ельциным своим преемником, глава ФСБ Владимир Путин, по сути, дал отмашку новой волне шпионских процессов, практически объявив в своем скандальном выступлении в «Комсомольской правде» (8 июля 1999 г.): «к сожалению, зарубежные спецслужбы, помимо дипломатического прикрытия, очень активно используют в своей работе различные экологические и общественные организации». Это было прямое указание на поиск шпионов в среде общественных организаций.

Говоря о журналисте Пасько, арестованном за год до этого дипломате Моисееве и экологе Никитине, Путин отмечал: «Да, вокруг этих персонажей по-прежнему много шуму. Но, считаю, в данных случаях наше ведомство (ФСБ) поступает, исходя из государственных интересов… Работаем, как говорится, только по факту. К слову, дело Моисеева - из разряда как раз таких случаев. И неважно, на какую разведку он работал - южнокорейскую или северокорейскую» (да и не важно – работал ли вообще).

Таким образом, задолго до судебного решения Владимир Путин взял на себя ответственность за внесудебное обвинение Моисеева в шпионаже, публично заявляя, что он работал на иностранную разведку. Это было прямое указание обвинителям и суду.

Тюремный срок капитану Пасько был такой же несправедливый как приговор капитану Дрейфусу. Но это было последний раз, когда общество всколыхнулось. Когда в мае 2004 г. суд влепил совершенно сталинский -15-летний приговор исследователю стратегических вооружений Игорю Сутягину и российское, и западное общественное мнение растерянно отмолчались. А попробовал бы Андропов посадить диссидента на 15 лет?!

Краткий арест Владимира Гусинского в июне 2000 года и дело «Аэрофлота» еще могли выглядеть как эксцессы в ходе борьбы в верхах с «зарвавшимися» олигархами. Однако 25 октября 2003 года, после ареста Ходорковского, страна убедилась, что демонстративные политические процессы отныне должны стать нормой.

Самое поразительное, что общественное мнение как-то очень легко с этим смирилось. Как будто не было долгих лет обличения сталинских репрессий и большевистской диктатуры. Самое постыдное, что начались трусливые оправдания политических процессов: дескать, такой-то и такой-то плохие, своекорыстные люди. Но ведь это – не основание держать людей в тюрьме, причем, еще до установления их вины судом.

Кстати, такие вымученные обоснования «справедливости» репрессий – выразительная примета тоталитаризма. Именно деспотизм воспитывает такую позицию – «высунулся» - значит, виновен. Тоталитарная система построена на внушении обществу представления о «праве» государства карать не за доказанные преступление, а за «неподобающее» поведения. Когда государство вновь решилось вернуться к репрессиям, оно – как это водится еще с Французской революции - нанесло удар по левой радикальной оппозиции.

Расчет был прост – либеральные круги не будут заступаться за своих противников. Начались дела левых «террористов» - с пытками, фантастическими процессуальными нарушениями. Затем было «дело Лимонова», из которого делали прямо Гарибальди, готовившего освободительный поход. Тогда же прошло и дело «ПОРТОСа» - опять пытки, фантастические сроки. Раздутое дело, когда обычная для Запада колония «альтернативного образа жизни» (отметим, что «ПОРТОС» регулярно проверяли представители властей) превращается в ужасную тайную вооруженную секту, зомбирующую и порабощающих своих последователей. Отработав механизм постановки политических процессов на антибуржуазных движениях, органы нанесли удар вправо, по либеральным кругам.

Началось «дело ЮКОСа» - первое со времен окончания «дела врачей», ДЕЛО такого масштаба, любовно выдуманное и срежиссированное властью, с целью радикально изменить общественно-политический ландшафт.

Говоря о разновидностях репрессивной политики, необходимо отделить показательные процессы, имеющие очевидную целью подавить сопротивление, от необычайной жестокой реакции на любое инакомыслие или просто деморализующего общество массового террора.

Многочисленные процессы диссидентов в 60-80 годы были преимущественно реакцией советского режима на появление моральной и интеллектуальной оппозиции, показательными ударами по фрондирующей интеллигенции и отказникам. Хрущевский и брежневский КГБ мог превратить безобидный дискуссионный кружок в антисоветскую организацию, но уж не в тайную террористическую организацию, замышляющую государственный переворот.

Есть, впрочем, некоторые параллели между делом Синявского и Даниэля 1966 года и нынешним делом «Сахаровского центра». В том и другом случае «преступным» обвинение считает даже не политическую, но «вкусовую», «стилистическую» оппозиционность. Писатели шестидесятых разошлись с «соцреализмом». Художники-авангардисты – с псевдоправославным стилем восприятия религиозной традиции. Московская прокуратура сочла, что «казенное народничество» это - новая госидеология, и слепила обвинение - нелепое, как «Обезьяний процесс», и пугающее – как «дело Рушди».

Разумеется, сейчас невозможно говорить о сталинском размахе террора. Но давайте вспомним, что полномасштабный советский тоталитаризм начался в конце двадцатых годов - после того, как разногласие с тактическим большинством ЦК ВКП(б) стало трактоваться как тяжкое государственное преступление. Высылки нескольких троцкистов, «процесс Рамзина», «процесс Промпартии». И в стране кардинально меняется атмосфера, она наполняется страхом. А страх парализует элиту, и она, в основе состоящая из героев гражданской войны, революционеров и опытных подпольщиков, уже не сопротивляется массовому террору, который ее буквально выкашивает.

Еще одна параллель с «35 и другими годами» – привычка общества насилию, к пыткам арестованных, молчаливое признание того, что можно сколько угодно издеваться, насиловать, убивать задержанных. Только сейчас это делает рядовой милиционер, а раньше дозволялось лишь «ежовско-бериевским» палачам.

Таким образом, мы видим, что в сегодняшней репрессивной практике объединились две традиции сталинизма – институализированное пыточное следствие и легализация откровенно политических процессов. Все это стало возможным потому, что не изменилась тоталитарная, выросшая из сталинизма «матрица» правоохранительных органов.

Пока на милицию, госбезопасность, прокуратуры и суды шло общественное давление, пока быстро развивающееся гражданское общество требовало демократических изменений и действительного верховенства закона, а государство (пусть и внешне), большинство СМИ, публицисты, ученые и педагоги были едины в осуждении тоталитаризма, чекистских расправ, ГУЛАГа - кровавое прошлое, казалось, навсегда стало достоянием полузабытой истории.

Но стоило обществу принять идею «диктатуры закона» - т.е. беспощадного установления Порядка, ностальгически восхититься «карающей рукой» государства, вновь заболеть шпиономанией и теорией заговоров, как началось быстрое восстановление репрессивно-террористической сути отечественной полиции.

Честных профессионалов, носителей идей права и гражданственности из правоохранительных структур целенаправленно вытесняют – в адвокатуру, в частные охранные структуры... А во вновь всемогущих и бесконтрольных органах создается критическая масса всегда готовых к беззакониям, послушных и ретивых исполнителей.

Конечно, логика организаторов репрессий отличается. Например, шпионские процессы были организованы так, что «накрыли» представителей самых разных профессий (дипломат, журналист, ученые, экологи), чтобы вновь посеять страх перед контактами с иностранцами.

И все это происходит на фоне войны в Чечне. На территории Чеченской Республики, по данным Правозащитного центра «Мемориал» уровень репрессий, применяемых федеральными частями и пророссийскими формированиями - арестов, похищений, тайных убийств в отношении мирного населения сравнялся (в процентном отношении) с периодом самого массового сталинского террора в 1937-38 годах. При этом сотни тысяч представителей правоохранительных ведомств уже прошли через эту войну, вынеся соответствующие представления о рамках допустимого.

Полагаем, что необходимо начать разговор о практике и теории политических репрессий в нашей стране. К сожалению, они стали значимым фактором. Этого почти не замечает международная общественность, западные политики. В тридцатые годы левые прощали и даже оправдывали Большой Террор, чтобы использовать Сталина против Гитлера.

Сейчас многие западные политики и общественные деятели прощают Путину политические преследования, надеясь на него в своих геополитических комбинациях.

Но главное – в отношении к репрессиям российской общественности, творческой, политической, административной, деловой элит. Сейчас общество еще может остановить репрессии, не допустить превращения их в инструмент повседневной политики. Пока такое выступление не грозит особыми преследованиями, а солидарное выступление способно переломить пораженческую апатию.

Лев Александрович Пономарев, Исполнительный директор Общероссийского общественного движения «За права человека»

Евгений Витальевич Ихлов, Руководитель Информационно-аналитической службы Общероссийского общественного движения «За права человека»

ИА DAYMOHK, 25.10.04г.