Путинская ловушка для Запада стала ловушкой для Путина

Когда Путин устроил в российских городах взрывы домов и, под предлогом «наказания террористов», развязал очередную войну на Кавказе, к власти пришел не просто ставленник спецслужб, а представитель тех разнообразных сил, которые искренне считают демократию гибельной для России. В понимании этих сил, главная опасность заключалась не в том, что демократия пришла в Россию под видом криминального («дикого») капитализма (любой криминал со временем можно частично уничтожить, частично цивилизовать), а в том, что демократические методы управления страной для России абсолютно неприемлемы, неэффективны, самоубийственны. И не борьба с пресловутым криминалом, а четко сформулированная и безусловно приоритетная цель – воссоздать во всей жесткости авторитарную систему управления государством, заставила силы, стоящие за Путиным, свергнуть Ельцина, обещав неприкосновенность ему и его близкому окружению.

Как бы ныне не критиковали советскую систему образования, одним из главных ее достоинств являлась политизация мышления и целенаправленное стимулирование поиска социальных закономерностей в любых, общественно значимых, явлениях. Тем более странно, что многочисленные российские демократы, сформировавшиеся в эпоху позднего Горбачева и раннего Ельцина, но получившие образование еще в коммунистические времена, не увидели во всей глубине той угрозы, которую нес в себе для либеральных ценностей новый «чекистский» режим Путина. Почти все демократы в той или иной степени поддержали начинания Путина, надеясь, что явно проглядывающий в каждом его шаге авторитаризм является всего лишь временной тактической уловкой, направленной на быстрое и радикальное подавление «чеченского сепаратизма».

Кажется, только один Березовский осознал, что любое социальное преобразование должно быть системным, чтобы стать успешным. Или, говоря по-иному, Березовский видел, что элементы авторитаризма, насаждаемые Путиным, неминуемо потерпят крах, если все остальные элементы в политико-экономической системе России не будут приведены с ними в структурное соответствие. Кстати, отсюда проистекал и оптимизм Березовского, уверенного в том, что в самой России и особенно на Западе достаточно сил, способных отстоять от Путина и его «силовиков» главные достижения демократии и рыночного либерализма. Однако теперь мало у кого может оставаться сомнений в том, что Березовский оказался прав в своих (точнее, Марксовых) социальных формулах, но его оптимизм оказался чрезмерно преувеличенным. Разгромив казавшиеся некогда сильными демократические партии и движения, сковав в тисках цензуры все более-менее значимые СМИ и поведя решительное наступление на крупный частный бизнес, Путин в 2004 году почти добился системного завершения начатой в 1999 году авторитаристской контрреволюции в России.

Одной из последних попыток «ценностной конвергенции» принципов авторитаризма и демократии можно считать прошлогоднее выступление Чубайса с идеей «либеральной империи». Возможно, российские демократы и капиталисты, стоящие за «главным приватизатором России» стремились столь нехитрым способом узнать, готов ли Путин пойти до самого конца на пути реставрации государственного авторитаризма, или намерен сохранить хотя бы некоторые элементы рыночных отношений и крупного предпринимательства. В Кремле вопрос поняли и целой серией иронических статей, написанных штатными публицистами и политологами, дали на него однозначно отрицательный ответ. Но и в вопросе, и в ответе на него, всплыла тема «империи», то именно в ней, очевидно, и следует искать ключ к пониманию всех политических процессов, происходящих в России.

Любой политический анализ или прогноз, касающиеся России, должны начинаться с той краеугольной предпосылки, что эта страна изначально сложилась в качестве империи. Это утверждение довольно легко доказать фактами истории. После падения Золотой Орды, ее место заняло Московское княжество, которое насильственно присоединяло не только иноязычные, но и русские области. Например, завоевание Иваном Грозным Пскова и Новгорода с русским православным населением по степени жестокости ничем не уступало завоеванию татарской, мусульманской Казани: и там и здесь – массовая резня населения, осквернение храмов (что христианских, что мусульманских), грабеж ценностей и террористические методы управления теми, кто выжил. Дальнейшее «приращение» империи происходило теми же методами, не считая нескольких исключений, когда агрессия других держав заставляла некоторые народы добровольно добиваться покровительства российских императоров (Грузия, Армения, Молдавия). Вполне закономерно, что вся система управления в российском государстве носила авторитарный, репрессивный характер, потому что иначе невозможно было удержать завоеванные народы в составе милитаристской империи.

Со временем эта система управления могла бы эволюционировать в сторону смягчения, если бы имперские завоевания не происходили постоянно – на всем протяжении российской и советской истории. Ввод в 1979 году «ограниченного контингента войск» в Афганистан – такая же акция «приращения империи», как и завоевание столетием раньше соседнего Туркестана. Важнейшим фактором, заставляющим сохранять и постоянно укреплять военно-полицейский, репрессивный режим не только на завоеванных территориях, но и в областях с собственно русским населением, являлось то, что российские колонии не были отделены от метрополии морскими и океаническими просторами, а непосредственно входили в его административные границы. Поэтому Россия не могла себе позволить, как другие колониальные державы, сочетание либерализма в метрополии и репрессивного режима на периферии. И дважды российская история подтвердила невозможность такого сочетания: во время февральской буржуазно-демократической революции в 1917 году, и в уже упоминавшуюся эпоху позднего Горбачева и раннего Ельцина. Чтобы остановить развал империи, в обоих случаях понадобилось возрождение жесткого авторитаризма: в первом случае большевиков, а во втором случае – Путина и его «силовиков».

Это и есть ответ на идею Чубайса о «либеральной империи», доказывающий всю ее утопичность в условиях России. Но можно ли считать, что Путин, возрождающий авторитаризм и пытающийся остановить распад империи – больший реалист? Абсолютно нет. Дело в том, что, в отличие от царских или советских времен, у Путинской России нет «наступательной» (мессианской) идеи, кроме «Евразийства». Но «Евразийство» требует четкого противостояния атлантизму (глобализму). А этого нет – Россия, увлеченная перспективой поддержки Вашингтоном своей «контртеррористической операции» на Кавказе, объявила себя системной частью Запада, рассчитывая, что тем самым Запад не только не будет препятствовать возрождению авторитаризма в России, но и станет содействовать этому процессу ради вовлечения Москвы в борьбу с «мировым злом международного терроризма».

Союзничество России и Запада в общих чертах сложилось и имеет все шансы сохраняться до «окончательной победы над международным терроризмом». Однако оно требует от Кремль позиционировать себя приверженцем западных ценностей, но такое позицирование заставляет Путина вновь, хотя бы на декларативном уровне, вводить в доктрину авторитаризма элементы либерализма, что сохраняет и усиливает системные противоречия в политике Кремля. Ловушка для Запада обернулась на самом деле ловушкой для Путина, поскольку у России нет ни сил, ни денег, ни союзников для восстановления системной цельности авторитаризма, то есть для жесткой конфронтации с США и их атлантическими союзниками. И здесь вновь актуальной становится мысль о том, что успешным может быть только то реформирование, которое системно завершено. Это значит, что в России не будет ни завершенной демократии, ни завершенного авторитаризма, а сохранится и усилится системный хаос, признаки которого проявляются все явственнее.

М. Висаитов, Чеченпресс, 27.07.04г.