|  Горсть
пепла
(рассказ)
* * *
В прозрачном воздухе морозного дня гулко разносились по
округе звуки близкого артобстрела, но жители крупного села
давно не обращали на это никакого внимания, привыкнув к
свисту снарядов и шальных пуль, как к жужжанию мух или пчел
летом. Тем более приходилось мириться со «свинцовыми гостями»
теперь, когда в село вошли отступившие из Грозного отряды
его защитников после упорных двухмесячных боев за столицу.
Закрепившиеся в городе, практически стертом с лица земли,
федералы на свой манер праздновали победу, обстреливая из
орудий расположенные поблизости села, куда сумели прорваться
основные силы окруженных. Население отлично знало о беспримерном
и отчасти безрассудным ночном прорыве по минным полям, которое
возглавили самые знаменитые и уважаемые командиры армии
Ичкерии, чтобы этим поступком еще сильнее воодушевить бойцов,
хотя потери все равно оказались неизбежными. Сельская больница
была до отказа забита ранеными, а все те, кто мог взять
в руки оружие, занимали позиции на окраине, на случай наступления
противника. Почти тут же поредевшие полки и батальоны пополнялись
местными мужчинами, часто приносившими вместо документов
личное оружие, однако начальники штабов, внимательно относились
к пополнению, даже в такой ситуации отсеивая слишком юных
или пожилых новобранцев, что мало действовало на отвергнутых,
они не собирались расходиться по домам. Именно в это печальное
меньшинство и попал крепкого сложения невысокий человек
в каракулевой шапке и укороченном поношенном зимнем пальто,
пытавшийся доказать свою правоту собеседнику в камуфляже
и с висящей на грязной перевязи левой рукой. Но парень с
не меньшим упорством отмахивался от пожилого добровольца,
не решаясь на свой страх и риск нарушить приказ высшего
командования, и постоянно ссылаясь на возраст просителя.
Наконец, старику надоели бессмысленные препирательства с
молодым командиром, годившемся ему в старшие внуки. Он сплюнул
на растоптанный серо-бурый снег себе под ноги и, тихо ворча
что-то про современную молодежь, совсем забывшую священные
адаты, зашагал прочь от импровизированного сборного пункта,
направляясь прямо к зданию больницы, где тогда царила необычная
суета. Входили и выходили легко раненые, получив первую
помощь, более тяжелых приводили и приносили их сослуживцы,
отдавая в руки Всевышнего и медиков. Поэтому на еще одного
посетителя там никто даже не взглянул, полагая, что старый
вайнах ищет среди пациентов кого-то из близких. На крыльце
живописно расположилось несколько суровых бородатых автоматчиков,
из обрывков разговоров которых человек быстро выяснил, что
тот, к кому он шел за справедливостью, находился здесь.
Оставалось только разобраться в хитросплетениях многочисленных
коридоров, кабинетов и палат незнакомого помещения, ведь
спрашивать дорогу правдоискатель ни у кого не хотел, справедливо
опасаясь того, что в этом случае ему не видать «аудиенции»
у знаменитого дивизионного генерала как собственного затылка.
Значит, следовало приложить все усилия, чтобы не попасть
на глаза ни бдительной охране, ни местному медперсоналу.
Трудно сказать, как долго старик скитался бы в этом людском
«муравейнике», если бы случайно не увидел, что из одной
палаты в самом конце длинного коридора вышла молодая женщина
в полевой форме со знаками отличия армейской медслужбы,
и проситель сразу же поспешил к той двери, которую медсестра
плотно прикрыла за собой, чтобы никто не тревожил обитателя
отдельных «апартаментов». Однако дело старого вайнаха требовало
немедленного решения, поэтому он, пользуясь общей суматохой,
проскользнул в небольшое помещение и сначала подумал, будто
наблюдательность его подвела, настолько лежавший на железной
койке пациент был похож на самого известного деятеля народного
Сопротивления, каким знала его страна и весь мир по многочисленным
фотографиям и кадрам телехроники. Бледное лицо от большой
кровопотери, изможденное, посеченное осколками мины, отросшая
борода, устало закрытые глаза – все это делало партизанского
лидера почти неузнаваемым, а о том, как тяжела перенесенная
операция, легко догадался бы даже далекий от медицины человек.
Пожилой доброволец без труда оценил всю серьезность положения
раненого и уже хотел по возможности тихо покинуть палату,
но неосторожно задел стоявший на ходу стул, невольно разбудив
спящего и отрезая себе все пути к «отступлению», о чем он
лишь тогда искренне пожалел.
- Какие проблемы, отец?! – первым начал разговор дивизионный
генерал, видя растерянность своего визави. – Присаживайся
и рассказывай, что случилось и могу ли я тебе чем-то помочь?
Да медиков наших не слушай, они решили меня совсем от людей
отгородить и не понимают, что самое опасное для меня позади!
Слава Аллаху, одна моя нога уже в раю! – усмехнулся знаменитый
командир со своим неизменным оптимизмом.
- Тебе сейчас самому помощь нужна, дорогой! – сочувственно
вздохнул посетитель, хотя от приглашения не отказался, и,
придвинув поближе к кровати тот же злосчастный расшатанный
стул, не заставил собеседника повторять просьбу, так объяснив
причину своего «визита». – Не записывают меня твои подчиненные
в отряд, говорят, по возрасту не подхожу, стар! А не подумали
о том, сколько вас, молодых полегло и в самом Грозном, и
при прорыве сюда! У меня там тоже два сына погибли: один
при августовском штурме в первую войну, другой в эту оборону,
еще сорока дней не исполнилось! Вот теперь и скажи, имею
ли я право по законам предков мстить этим кафирам за своих
детей и не только за них! – задал он известному лидеру вполне
риторический вопрос, прекрасно зная ответ на него, как каждый
настоящий воин и горец.
- Давно ли ты смотрелся в зеркало, уважаемый?! – как можно
мягче поинтересовался партизанский лидер. – Ты же весь седой,
белее, чем снег во дворе! И документов, насколько я понял,
у тебя с собой нет, а без них тебе можно с одинаковым успехом
дать и «полтинник», и лет семьдесят с «походом»! И что же
прикажешь моему начальнику штаба писать в полковых списках?!
– уже без малейшего намека на иронию взглянул раненый на
необычного просителя, наверняка ожидая, что того беспокоят
какие-то бытовые неурядицы, а не желание получить оружие.
- Приказывать – это твое дело, генерал, - пряча улыбку
в пышные усы, чуть насмешливо откликнулся правдоискатель
и продолжал. – А зеркало мне без надобности, дорогой, я
такой с детства, с десяти лет! Это «памятка» о сорок четвертом
и о том, что произошло тогда в моем родном ауле! Только
седина и осталась, да еще вот это! – сразу помрачнел он,
доставая из-за пазухи небольшой матерчатый мешочек, похожий
на солдатский кисет. – Всю жизнь со мной эта горсть пепла,
но передать ее по наследству некому, сыновья с честью предстали
перед Аллахом, и мне тоже пора на свидание с Ним! Вместе
со мной уйдет память о той трагедии, ведь я последний из
немногих ее свидетелей! История эта давняя и долгая, молодые
о ней почти не знают! – снова вздохнул старый вайнах, бережно
перебирая узловатыми пальцами свою необычную «драгоценность»,
что наверняка делал в исключительных случаях.
- А я никуда не спешу, отец! – спокойно сообщил знаменитый
командир. – Могу и послушать, если ты расскажешь! Все равно
раньше вечера мы отсюда никуда не тронемся, так что время
есть! Ты прав в одном, уважаемый, память о депортации надо
передавать сегодняшним бойцам, чтобы они знали, через что
прошли их отцы и деды! И если не сопротивляться империи,
то подобное может повториться снова, при том президенте,
который сейчас занял место в Кремле, это вполне возможно!
Вот потому старики и не должны молчать! Просто вы у нас,
как самые правдивые учебники истории, никакая пропаганда
ваши свидетельства не перепишет при всем желании! И это
самое святое наследство, это связь времен, потому что без
той несправедливости, скорее всего не было бы и нынешних
войн, хотя Ичкерия никогда полностью не покорялась Москве,
не признавала ее власть! Наше Сопротивление, как огонь под
пеплом, то затухает, то опять вспыхивает, а историческая
правда отличное «топливо» для этого костра! Говори, отец,
говори! – подбодрил известный лидер пожилого добровольца
и выжидательно замолчал, позволяя рассказчику мысленно перенестись
более чем на полвека назад, в промозглый и сырой февральский
день, когда в высокогорном ауле текла мирная жизнь, но беда,
как лавина, неумолимо нависла над ней.
* * *
И старик вдруг увидел себя десятилетним мальчиком, любопытным
и непоседливым. Как все дети на свете во все времена, вспомнил
неповторимый аромат материнских лепешек и то, как ему хотелось
отломить от этого румяного чуда хоть маленький кусочек,
но не решался протянуть руку к невиданному по голодным военным
временам лакомству, ведь оно готовилось для отца, уходившего
с утра на охоту в окрестные горы и впервые пообещавшего
взять с собой старшего сына. Надежда приобщиться к настоящему
взрослому делу победила в ребенке все остальное, оказалось
сильнее постоянного чувства голода, характерного для быстрого
растущего организма. Несмотря на то, что в лесу парнишка
бывал каждый день, практически вырос в нем, зная едва ли
не наизусть любое дерево или камень, все равно этот выход
считался для него особенным, поскольку в горах его ждали
не веселые забавы и игры со сверстниками-односельчанами,
а серьезная работа, от которой зависело благополучие всей
семьи.
Промысел в том году оставлял желать лучшего и, если охотники
возвращались домой с птицей или мелким зверьком, это становилось
поводом для общего застолья, ведь лесная добыча была хорошим
приварком к скудным запасам, заработанным порой непосильным
трудом в колхозе, где зарплату выдавали вместо денег в основном
мукой да изредка кое-какими другими продуктами. Большая
война не дошла в эти горные края, врага сумели остановить
на подступах к Грозному, куда фашисты рвались в расчете
захватить своеобразный нефтяной центр Северного Кавказа,
однако, тысячи вайнахов доблестно сражались на разных фронтах,
и четыре десятка из них получили высшее признание своего
мужества – Золотую Звезду Героя.
Казалось, непосредственная угроза миновала, линия фронта
далеко откатилась от этих мест, и вдруг от села к селу,
от колодца к колодцу, как туман по ущельям, поползли слухи
один страшнее и нелепее другого. «Сарафанное радио» всегда
осведомлено лучше и действует оперативнее настоящего, поэтому
вскоре в высокогорных аулах узнали, что на равнине полным
ходом идет выселение целого народа. Ни в чем неповинных
людей специальные армейские отряды выгоняли среди ночи из
домов, давали несколько минут на сборы и, очень часто разлучали
семьи, сажали в кузова машин или товарные вагоны на станции,
о дальнейшем маршруте которых знал лишь Всевышний и начальство.
Как ни быстро проводилась эта заранее спланированная операция,
все равно вывезти за одну ночь сотни тысяч человек не получилось.
Бесчеловечная акция волей неволей растянулась на несколько
дней, хотя в ее реальность многие не верили до тех пор,
пока на их пороге не возникал некто в форме и в синей фуражке
с красным околышем.
Продолжение следует
Марьям Милова, Чеченпресс,
01.07.04г.
|
