Ангел по фамилии Ермолов

Анатолий Приставкин не перестает удивлять. Нет, дело даже не в его непоколебимой убежденности в том, что многовековой российско-чеченский конфликт можно разрешить устранением безработицы в Чечне. Как будто Кавказская война началась из-за волнений на бирже труда, а не по причине вторжения российских колонизаторов в Чечню. Приставкин особенно удивляет в те моменты, когда от социологии переходит к истории. Вот какие интересные вещи он пишет 17 марта на страницах "Известий":

"Император Александр I писал генералу Ермолову: "Верно, ты слишком любишь отечество, чтобы желать войны. Нам нужен мир для преобразований и улучшений..." Хочу отметить: нигде, ни письменно, ни вслух, генерал Ермолов (как и другие генералы, и сам император) не называет чеченцев бандитами. Чаще всего звучит уважительное "горец". Слово "бандит" принадлежит советской эпохе. В 1921-м оно прозвучало из уст дагестанских большевиков ("бандитское движение в Чечне") и было подхвачено в Москве. Утвержденное Сталиным, оно останется жить надолго".

Здесь перед читателем возникает умилительный, почти иконописный образ доброго императора и его человеколюбивого генерала, озабоченных исключительно тем, чтобы на Кавказе царил мир "для преобразований и улучшений" и до того любящих "отечество", что им противна сама мысль о войне. Этим ангельским образам, нарисованным Приставкиным, только крылышек и нимбов святых не хватает над головами. Более того, Приставкин "хочет отметить" и немедля отмечает, что "нигде, ни письменно, ни вслух" Ермолов, равно как и другие русские генералы той поры "не называет чеченцев бандитами", а только "уважительным" наименованием "горец".

С таким же успехом Приставкин мог бы отметить, что в начале XIX-го столетия генерал Ермолов, как и другие русские генералы, чеченцев не называли также "террористами", "экстремистами", "фундаменталистами" и прочими "истами". Однако сдается нам, что дело тут было не в деликатности генералов и уважении к чеченцам, а в том, что в ту пору великий и могучий русский язык еще не успел вооружиться этими иноземными словами и терминами. Но что касается других, не менее изысканных терминов и слов, бытовавших в те годы в русском языке, то они применялись весьма широко, причем применялись "и письменно, и вслух".

"Гололобые", "изверги магометанские", "разбойники", "хищники", "головорезы", "бродяги", "негодяи", "мерзавцы", "мошенники" и прочие перлы русского языка присутствуют почти в каждом документе и даже частном письме, подписанном генералом Ермоловым и его коллегами-генералами, когда они упоминают чеченцев. Может быть, писатель Приставкин с его тонким ощущением слова и считает эти прозвища менее грубыми чем "бандит", но стоило в русском языке появиться и этому заимствованию из итальянского, как оно немедленно стало вполне официальным обозначением чеченцев. Так что, дело тут не во вкусах, а в хронологии лингвистических инноваций, которыми постоянно обогащался русский язык.

"Нет народа подлее под солнцем" - писал Ермолов о чеченцах, на земли которых явился, по мнению Приставкина, для постройки текстильных мануфактур и устройства цветочных оранжерей. "Чеченцы - ядовитые змеи", - писал тот же Ермолов, которому чеченцы немножко мешали захватить их страну, - "меня часто упрекают, что все силы бросаю я на чеченцев, отвлекая от других злодеев. Но когда тебя жалят змеи, укусов комариных не замечаешь". Но в одном месте, надо признаться, Ермолов назвал чеченцев "любезными": "Я не успокоюсь, доколе не будут истреблены все чеченцы мои любезные".

А вот свидетельство современника о лексиконе сподвижника Ермолова, генерала Грекова: "Он смотрел на чеченцев с точки зрения, которую мало назвать презрительной, и в своей речи и официальных бумагах называл их не иначе, как негодяями, а их представителей на переговорах - либо разбойниками, либо мошенниками". Кстати, для данного случая вполне применима русская поговорка "Язык мой - враг мой". Когда генералы писали эти прозвища в своих бумагах, это им сходило с рук. Но когда они их высказывали прямо в лицо чеченцам, а тем более распускали руки, как по отношению к своим крепостным холопам, то дело оборачивалось плохо. Как обернулись они для Грекова и другого русского генерала Лисановича 28 июля 1825 года, пишет израильский ученый-кавказовед Моше Гаммер:

"На следующий день русские генералы, задумав наказать чеченцев, пригласили в редут 300 мужчин из Аксая, намереваясь их арестовать. Лисанович стал их ругать по-чеченски и оскорблять, а под конец, угрожая наказать за измену, приказал им сдать свои кинжалы. Один из чеченцев по имени Хаджи Учар Якуб отказался сделать это. Греков вышел из себя и ударил его по лицу. В мгновение ока чеченец сразил кинжалом Грекова, еще двух офицеров и смертельно ранил Лисановича". Словом, вышел из себя Лисаневич и больше не вошел. Заодно окончательно и бесповоротно вышел из себя и Греков.

Нам неизвестно, почему в первом употреблении по отношению к чеченцам слова "бандит" Приставкин обвиняет "дагестанских большевиков". Может быть, Приставкин на путинский манер пытается укрепить дружбу кавказских народов. Чего не знаем, того не знаем. Как не знаем и того, чем чеченцы достали именно дагестанских, а не, к примеру, ингушских, кабардинских или своих, чеченских большевиков.

Адлан Бено, Чеченпресс, 19.03.04г.