| Клятва
рис. Аминат Ламаро
Услышав звук приближавшегося поезда, Нурдин кубарем слетел
с эскалатора и побежал по пустынной платформе метро, чтобы
сесть в нужный ему последний вагон. Его совсем не прельщала
мысль торчать еще минут десять в ожидании следующего поезда
– они так редко ходят в это время. Нурдин глянул на электронные
часы над путями и только вздохнул: дядя наверняка уже дома
и рвет и мечет по поводу отсутствия племянника.
С тех пор, как парень жил у него, его присутствие в момент
возвращения дяди с работы было обязательным. Всякие споры
категорически пресекались. Хорошо еще, что «добрый» дядя
возвращался не раньше десяти - пол одиннадцатого вечера.…Сейчас
было около одиннадцати.
«И чего он ко мне цепляется?» - в который раз подумал
Нурдин со злостью. Ему уже 17 лет, а он чуть ли не в постели
должен быть в десять, тогда как остальные его ровесники
продолжают резаться в компьютерные игры и заседают в кафешках.
Нурдин не выдержал и громко чертыхнулся, зашел в вагон
и плюхнулся на сиденье отдышаться. Он откинул голову и закрыл
глаза, прогоняя в мозгу сегодняшний разговор с товарищами.
Старший брат его друга Зелима недавно уехал на родину, на
джихад – и это стало основной темой для обсуждения. Зелима
распирало от гордости за брата, как будто он сам туда поехал,
хотя узнал он об этом самым последним из семьи. Нурдин мысленно
похвалил сообразительность брата. Он бы тоже ничего не рассказал
Зелиму – известному болтуну.
Все ребята восхищались этим поступком, мечтая когда-нибудь
совершить подобное. Но Нурдин понимал, что все эти разговоры
ни к чему не приведут, никто из его друзей не был по-настоящему
способен поехать на войну. Ну, разве придет в голову молодому
парню всерьез отказаться от всех благ, которые сулила Москва,
променяв их на лишения войны и вечные игры со смертью? А
вот он, он был в этом уверен, обязательно когда-нибудь туда
поедет и задаст перцу этим русским недомеркам! Тем более
что там – его отец.
Нурдин открыл глаза и осмотрел вагон, словно в поисках
первой жертвы. Кроме него в этот поздний час в вагоне ехали:
безмятежно спящий бомж, парочка влюбленных, две женщины
и углубленный в чтение газеты немолодой мужчина. От вида
влюбленных Нурдина чуть не затошнило, он терпеть не мог
этой манеры русских выставлять свои чувства всем напоказ.
Многие объясняли это широтой русской души, Нурдин же считал
это бескультурьем.
Его вообще все больше начинала раздражать столица с ее
нравами, непонятными ему, мусульманину, которая затягивала
слабых верой девчонок и парней в свои дьявольские сети.
Отец и мать с детства приучили Нурдина к соблюдению требований
Ислама: лет с тринадцати он начал вставать на молитву, и
несколько раз отец просил его быть имамом для него и старшего
брата Нурдина. Мать он никогда не видел без платка при посторонних
мужчинах. И даже если они приходили на какое-нибудь торжество,
где женщины были без головных уборов, она не позволяла себе
послаблений. Кроме того, в его семье свято чтили культуру
и обычаи своего народа и пытались привить любовь и уважение
к ним других. Нурдин всегда завидовал силе слова отца, тот
мог убедить кого угодно в чем угодно. Сам Нурдин тщетно
пытался повторить его подвиги. Обычно в коллективе он был
самый младший, и уважение не позволяло ему критиковать других,
а если и начинал отстаивать свои позиции, на него лишь махали
рукой.
До своей станции было еще далеко, и парень постепенно
начал дремать, воображая картины грядущих побед, но тут,
словно сердцем почувствовав неладное, проснулся. Напротив
него нарисовалась небольшая группа из трех человек недружелюбного
вида. Они все были побриты под ноль, на ногах имели мощные
«Гриндерсы», ремни их джинсов украшали металлические цепи.
И что хуже всего – они имели явное желание поболтать с Нурдином.
Сам Нурдин этого желания не разделял, но не видел никакого
выхода. Не пересаживаться же ему или, что еще позорнее,
выйти из поезда!
Мысленно сопоставив их силы, Нурдин сделал выводы не в
свою пользу, и что-то колючее, вроде страха, стало подбираться
к его сердцу. А троица, тем временем, сверлила чужака ненавидящим
взглядом, и тот за неимением лучшего отвечал тем же. Обе
стороны ждали любого движения, любой провокации. Трезво
оценив обстановку, Нурдин сидел спокойно и повода не давал,
надеясь, что как-нибудь его пронесет. Он знал, что если
эти лбы навалятся на него втроем, живым ему не уйти…а кто
в наши дни дерется честно, один на один?
Противостояние продолжалось до следующей остановки, и,
в конце концов, один из скинов не выдержал:
- Эй ты, черный, ну-ка вали из нашего вагона!
- Да-да, - подхватил другой, - выкатывайся!
- Быстро! – уточнил третий.
Нурдин подождал, пока двери вагона закроются, и многозначительно
посмотрел на противника, не произнеся ни слова.
- Что, решил остаться? – снова начал один из них. – Тогда
придется заплатить. У меня ботинки запачкались, давай, протри
их!
Нурдин с чувством плюнул на ботинок обидчика и добавил:
- Сам разотрешь!
На секунду между ними повисло молчание, а в следующий
миг все трое скинов, извергая потоки ненормативной лексики,
бросились на чеченца.
Тот отпихнул первого попавшегося ногами и вскочил, не
собираясь так просто даваться. Второй постарался схватить
Нурдина за куртку, но получил сильный удар в солнечное сплетение
и отшатнулся. В тот же момент третий скин навалился на него
сзади и повалил на пол вагона. С криком «Слава России!»
один из них ударил парня ботинком по лицу. Нурдин стиснул
зубы, чтобы не закричать от боли – скорее всего, ему сломали
нос. Перед собой на полу он увидел красные пятна крови.
Двое фашистов рывком подняли его с пола, схватив под руки
с обеих сторон. Третий занес кулак, и только вовремя напряженный
пресс спас Нурдина от разрыва внутренностей.
-Русские свиньи, - прошипел он, кашляя, за что получил
еще один удар в живот.
Ему заломили руки так, что послышался треск сухожилий.
Скин со свободными руками отстегнул от пояса увесистую металлическую
цепь и замахнулся на него. Нурдин невольно зажмурился, понимая,
что если удар придется по голове, это – его последние секунды
в этом мире. Внутри все сжалось от обиды за то, что приходится
умирать вот так, от неравной схватки в вагоне московского
метро, когда он мечтал пасть шахидом на родной земле, забрав
с собой не меньше полусотни русских солдат. Мечтал, чтобы
отец, с которым он воевал бы рука об руку, видел, как его
сын с достоинством покидает этот мир, чтобы отправиться
в мир лучший. Нурдин быстро прошептал шахаду и приготовился
принять смерть достойно, как вдруг услышал голос:
-Парень, не шали!
Он с удивлением открыл глаза и увидел, что руку скина
поймал и скрутил за спину мужчина, читавший до этого газету.
-Отпустите его! Живо! – приказал он державшим чеченца
и для весомости слов дернул их дружка так, что тот завопил
в полный голос.
Скины замешкались: все-таки их было трое против двоих,
они могли бы еще поговорить с этим предателем нации. Видя,
что они никак не могут принять правильное решение, мужчина
вдруг достал из-под полы своего короткого пальто…пистолет!
И наставил на них! Вопросы отпали, руки, державшие Нурдина,
отпустили его, и он бессильно упал на пол.
Поезд подъехал к станции.
-А теперь вон отсюда, - тихим голосом сказал незнакомец
и махнул пистолетом в сторону открывшихся дверей.
Скинов долго упрашивать не пришлось, они пулей вылетели
из вагона, причем последний взял наибольший разгон с помощью
ботинка мужчины. Двери захлопнулись, скины, жутко ругаясь
и жестикулируя, грозили в сторону отъезжавшего поезда. Несмотря
на сильную боль в голове и животе и медленно уходившее сознание,
Нурдин облегченно вздохнул, понимая, что срок его жизни
на земле пока не исписан. Незнакомый спаситель аккуратно
поднял парня и положил на сиденье, затем принялся звонить
по сотовому в службу спасения. Только раз он обратился непосредственно
к Нурдину:
-Ты не чеченец случайно?
-Да, - едва разлепив губы, ответил тот.
-Хм, - усмехнулся мужчина, - я так и подумал!
На следующей станции он вынес Нурдина из вагона и оставался
с ним, пока не приехали врачи.
У Нурдина от удара раскалывалась и ныла голова, ему хотелось
забыться, но он не позволял себе расслабиться и даже хотел
встать, когда услышал топот ног бежавших по платформе врачей,
но тут силы окончательно покинули его и все, что он успел
– это крепко вцепиться в рукав незнакомца и прошептать:
-Я этого не забуду. Клянусь тебе...,- и он окончательно
потерял сознание.
Наступило утро ранней осени. Среди деревьев что-то пели
птицы, еще не покинувшие родные края. В ущельях гор стелился
холодный утренний туман. Солнце едва показалось из-за хребтов
Кавказа, но каждый его лучик уже принялся за борьбу с ночной
сыростью и прохладой. День обещал быть добрым.
Нурдин валялся на походном матрасе в своей палатке, почти
одетый. Прошлой ночью у него было много дел, и когда он
вернулся, то уже не в силах был раздеваться, только успел
снять сапоги, как рухнул на постель и провалился в глубокий
сон. Его грудь под камуфляжной рубашкой размеренно поднималась
и опускалась, и в такт этому движению из его горла доносился
легкий молодецкий храп. Одна рука Нурдина лежала на животе,
другая – у края матраса, под которым был спрятан пистолет.
Судя по улыбке, чуть трогавшей его губы, ему снилось что-то
приятное.… Тем непростительнее было поведение вломившегося
в его палатку соседа.
- Салам алейкум, Нурик! – возбужденно выпалил он, словно
не заметив, что человек спит.
Нурдин всхрапнул громче обычного и приоткрыл глаза:
- Х1у бах?[1]
- Салам алейкум, са ваш! Ты не представляешь, что я тебе
сейчас скажу!
- Ва…,-хотел ответить на приветствие Нурдин, но его беспардонно
перебили.
- Такая удача в нашем лагере! Наши к1ентий[2]
захватили генеральский кортеж только что. Урусы хотели проскочить,
думая, что мы спим, но…,-и докладчик широко и хитро ухмыльнулся.
- Кое-кто спал, вообще-то, - недовольно буркнул Нурдин.
– И где они?
- Сейчас поведут к командиру. Есть возможность поглядеть,
послушать.
- Ага! Плохо ты знаешь моего отца. В штаб он нас не пустит:
ни слушать, ни смотреть, ни, тем более, говорить, - на этих
словах севший было Нурдин сладко зевнул, прикрывая рот левой
рукой, и снова завалился спать.
- Делдахь[3],
Нурдин, пошли поглядим. Пока лагерь еще спит и не знает.
А ведь их сегодня же отправят к амиру, без сомнения!
- Ну и доставучий же ты, Дауд! – сказал Нурдин, с трудом
поднимаясь во второй раз. – Сейчас, обуюсь только.
Нурдин нехотя натянул на ноги сапоги, встал, расправил
широкие плечи, как следует потянулся, почесал свою короткую
бороду и наконец кивнул другу:
- Я готов. Пошли.
В конце концов, это было даже интересно. На «собеседование»
с пленниками отец, конечно же, его не пустит, там и так
хватит народа поважнее Нурдина, но всегда можно постоять
рядом и послушать. В молодом человеке проснулась тяга к
разведке и шпионству в хорошем смысле слова. Он вышел из
палатки и вдохнул свежий горный воздух, не пожалел, что
встал так рано. Ему всегда казалось, что именно так и пахнет
свобода, а в Москве он задыхался.
Да, он все-таки вернулся на родину, окончил этот никчемный
институт и, бросив все, уехал в Чечню к отцу. Только поразительной
везучестью или волей Аллах1а можно было объяснить, как просто
ему удалось найти отряд отца и примкнуть к нему (все-таки
он был сыном небезызвестного полевого командира). Старый
Абубакар покричал на него сначала за ослушание, а потом
крепко прижал к себе, хотя за ними и наблюдали все бойцы
отряда – все-таки они не виделись почти семь лет, с тех
пор как он отправил сына к двоюродному брату, подальше от
войны и для получения образования. «Моя кровь», - говорил
он довольно, глядя на возмужавшего сына.
Разумеется, Абубакар не стал выделять его среди других
солдат, приближать к себе, к штабу. Единственное, в чем
он дискриминировал сына – не пускал в опасные вылазки в
города, находя этому объективное обоснование: парень еще
молод и ничего не умеет, поэтому может быть только обузой.
Нурдина это злило своей неоспоримостью. Даже Дауд, младше
его на год, уже ходил закладывать не один фугас…
Нурдин в задумчивости чуть не налетел на низко растущую
ветку какого-то дерева, чем вызвал дикий хохот Дауда.
- Заткнись, а то всю Ичкерию разбудишь, - улыбнулся Нурдин.
Дауд был не только соседом по палатке, но и его лучшим другом
в отряде, и Нурдин многое прощал ему, хоть и был старше.
Тот осознавал свои привилегии и пользовался ими в разумных
количествах.
- Встреться ты с этой веткой, и твой нос был бы похож на
лестницу в моем доме, - не удержался от комментария Дауд,
намекая на сломанный когда-то в драке со скинами нос друга.
Последний строго посмотрел на него, давая понять, что граница
дозволенного совсем близко, но потом рассмеялся и похлопал
друга по плечу:
- Меткое твое слово, да мой кулак бьет метче!
Дауд благоразумно промолчал, оставляя последнее слово
за старшим. Кроме того, как только Нурдин появился в лагере,
за ним сразу закрепилась слава очень вспыльчивого человека.
Причем никогда нельзя было узнать заранее, что именно может
его задеть. И разбирался он, естественно, старым дедовским
способом – кулаками. Но с другой стороны все знали, что
Нурдину можно было доверить все, включая номер счета в банке
и собственную жену, это был человек слова, всегда державший
обещания и жизнью отвечавший за доверенное.
Вскоре молодые люди добрели до палатки «начальства», то
есть командира их отряда и нескольких его близких помощников.
Рядом с ней у костра сидело трое старших мужчин, видно,
для отпугивания любопытной молодежи.
- Ассаламу алейкум! 1уьре дика йойл![4]
- поздоровались подошедшие.
- Ваалейкум салам, дукх дехийл[5],
- ответил за всех один из сидевших, согласно традиции все
трое привстали, приветствуя гостей. – Как поживаешь, Нурдин?
И ты, Дауд?
- Слава Аллах1у, не жалуемся.
- Что поднялись так рано? – поинтересовались у друзей.
- Да вот, хотел зайти к отцу по одному делу, - уклонился
от ответа Нурдин, быстро сообразив, что напрямик тут не
пройдешь.
- Он сейчас занят. Говорит с одним дорогим гостем, - в
голосе говорившего явно послышался сарказм, из чего Нурдин
и Дауд сделали вывод, что пленных уже привели к Абубакару.
- Что ж, тогда приду позже.
И, попрощавшись, Нурдин пошел дальше мимо палатки. За
ним недоумевая последовал Дауд.
- Са ваша, ты куда?
-Разве не видишь, так мы ничего не добьемся. Сейчас обойдем
палатку с другой стороны, может, что и выгорит.
У Нурдина загорелись глаза, сердце забилось чаще, словно
он снова стал мальчишкой, который собирается совершить какую-то
проказу, зная, что за это ему может сильно влететь. Конечно,
если бы их застали подслушивающими, ничего ужасного бы не
произошло, но сама ситуация была бы унизительна для мужчины.
Однако пока никто их не заметил, ничего унизительного в
подслушивании ни один не видел.
Палатка штаба была просто огромной по сравнению с другими
палатками в лагере, да еще с двух сторон была окружена непролазными
кустами, сразу за которыми начиналась чаща леса. В кровь
царапая руки, два друга полезли с тыла ближе к заветному
брезенту. Им повезло: они оказались как бы сбоку по отношению
разговаривавшим внутри и могли слышать практически каждое
слово.
-Ты меня уже достал своим любопытством, - проворчал Нурдин,
как волк, зализывая кровоточащий палец.
-Тихо, - забывшись, цыкнул Дауд, но Нурдин не обратил на
это внимания и тоже приник ухом к стене палатки.
До них четко доносился голос Абубакара, обсуждавшего на
чеченском со своими соратниками, какая участь ждет их пленников.
Хотя особо обсуждать было нечего, скорее пленных просто
запугивали незнакомым языком.
-Верховный амир уже к полудню пришлет за ним своих людей,
человек десять, не меньше! Этот нужен ему живым и невредимым.
-А пацана куда?
-Сказал: ему не нужен, в награду достается нам. Можно продать,
только не убивать…пока, - говоривший рассмеялся.
В палатке повисло молчание. Нурдин живо представил, как
его отец из-под своих чернющих бровей осматривает тех, кто
должен сейчас находиться перед ним. Даже сын порой ежился
от этого угрюмого тяжелого взгляда. А ведь до войны отец
был совсем другим…. Решение уже было принято, и теперь,
по всей видимости, Абубакар решал, убрать ли пленных с глаз
долой или постараться что-нибудь выведать до амира.
-Ца хаъ суна[6], - медленно произнес Абубакар на чеченском, по
тону было ясно, что он устал и ему не хочется ни о чем думать,
- делайте, что хотите.
Тут послышался голос одного из пленников на чистом русском:
-Прошу вас, отпустите сына. Убейте меня, но его не трогайте.
-Отец, не смей просить что-то у этих собак! – воскликнул
другой голос, более молодой. Тут же послышался звук удара
и стук упавшего тела. Дауд многозначительно провел указательным
пальцем по шее.
-Извинись перед нами, свинья, пока тебе не выпустили пулю
в лоб! – крикнул один из земляков Нурдина. – Встать на колени!
-Шел бы ты…,- и в палатке кто-то громко плюнул. Нурдин
не сомневался, что это выкинул русский псих, не понимавший,
что теперь ему не жить на этом свете.
-Ответьте же достойно, - услышал он холодный голос отца,
и мурашки пробежали у него по спине: командир подписал смертный
приговор наглецу.
До Нурдина донеслись радостные возгласы и удары: чеченцы
с лихвой вымещали зло на бедном русском солдате. Стараясь
не слушать доносившиеся из палатки стоны, Нурдин гадал,
почему этот генерал потащил в Чечню своего сына. Это было
необычно для русских шишек, старавшихся всеми силами и средствами
избавить своих детей от службы в армии. Наверняка попался
честный папаша со светлыми идеалами, решивший вырастить
из сыночка героя страны. Даже Абубакар дал Нурдину возможность
самому решить, что для него важнее.
Настраивать себя агрессивно у Нурдина не получалось: он
чувствовал несправедливость ситуации внутри палатки, он
не стал бы вместе со всеми нападать на одного, да еще и
связанного юнца (а по голосу было ясно, что это – еще пацан).
Давний случай в метро научил его многому, но тем скинам
не удалось выбить из него главные жизненные ценности, которые
с детства привили родители.
-Оставьте его в покое! Это же нечестно! – пытался тем временем
защитить сына генерал.
-Зачем ты привел его сюда? – как будто угадал мысли Нурдина
Абубакар. – Вы сами виноваты. Это наша земля, и мы никому
не позволим оскорблять себя.
-Он же еще мальчик совсем! Или у тебя нет совести?! Нет
сына?! – взмолился русский.
Нурдин вздрогнул. Не следовало генералу это говорить.
-Был у меня сын. Ровесник твоему, - негромко отвечал командир,
- однажды он пропал, а через неделю его нашли на окраине
нашего села в таком виде, что мать отказывалась признать
его. И другой у меня был сын, совсем малыш. Погиб при бомбежке.
И третий есть сын у меня, я старался спасти его от смерти
здесь, а его чуть не убили русские отморозки в Москве. Что
ты на это скажешь?
У Нурдина слезы навернулись на глаза, когда он вспомнил
своих братьев. Он понял, какая сила духа потребовалась его
отцу, чтобы позволить ему, последнему сыну остаться в горах.
На слова Абубакара нечего было возразить, и русский генерал
молчал, но потом совсем тихо произнес:
-Понимаю, мои сожаления тебе ни к чему, но…когда-то в Москве
я вытащил одного парнишку из рук скинов, спас ему жизнь.
Это был чеченец. Это мог быть и твой сын. А мой сын только
военный врач, он не несет смерть вашему народу.
У Нурдина внутри все похолодело. Это было невозможно! Это
не мог быть именно тот человек, скорее всего, совпадение,
но попал он точно в цель – Абубакар задумался. Когда Нурдин
рассказывал отцу про случай в метро, отец поклялся Всевышним,
что если встретит спасителя своего сына, то кто бы он ни
был, он не причинит ему зла и исполнит любое его желание,
если оно не будет идти вразрез с шариатом и не затронет
честь чеченца. Так он дорожил своим последним сыном.
Дауд, знавший эту историю, большими глазами глядел на
друга. В палатке наступила напряженная тишина, потом раздался
голос Абубакара:
- Мичахь ву Нурдин?[7]
Нурдин так и подпрыгнул на месте. Этого
еще не хватало! Он услышал, как кто-то вышел из палатки
и отправился за ним. Не желая заставлять отца ждать и стремясь
показать себя хорошим сыном, Нурдин, бросив Дауда, выскочил
из кустов чуть поодаль палатки, поправил одежду и, гордо
подняв голову, прошел мимо все еще сидевших у входа мужчин
внутрь штаба. Там, как он правильно предполагал, и без него
хватало народа.
рис. Аминат Ламаро Лицом к выходу, по центру сидел Абубакар, справа и слева
от него сидели его вернейшие помощники, за спиной и по периметру
палатки толпилось еще человек пятнадцать моджахедов. Соответственно,
спиной к Нурдину стоял среднего роста мужчина в военной
форме с погонами, усыпанными звездочками. Среди его седых
волос мелькали остатки прежнего темно-русого цвета. По ссутулившимся
плечам, поникшей голове было видно, что русский совсем сломлен,
бессильно наблюдая за муками сына – его руки были крепко
связаны за спиной. Неподалеку от него избитый, с залитым
кровью лицом еле дышал парень лет двадцати. Однополчане
Нурдина успели хорошенько над ним потрудиться, и по свежим
красным пятнам на камуфляже тот без труда определил, кто
именно принимал участие в расправе.
Нурдин поприветствовал всех присутствовавших и подошел
к отцу, стараясь не смотреть на пленников. Абубакар улыбнулся
ему еле заметно, радуясь, что он не заставил себя ждать.
-В чем дело? – невинным, но обеспокоенным тоном поинтересовался
Нурдин, ловко делая вид, что он не в курсе происходящего.
-Мы тут поймал кое-кого. Важная птица. Но, возможно, ты
его знаешь. Приглядись-ка к нему повнимательнее, сын, -
и Абубакар кивнул в сторону русского.
С замирающим сердцем Нурдин медленно повернулся, молясь
о том, чтобы это оказался не тот, о ком он думал. И встретился
с взглядом генерала. Он узнал бы его из тысячи лиц, память
постаралась, чтобы он никогда не забывал образ своего спасителя.
Да, прошло долгих шесть лет, но…только чуть больше морщин
на знакомом лице, взрослые меняются с годами не так резко,
как молодежь. Это был тот самый незнакомец из московского
метро.
Ни один мускул не дрогнул на лице Нурдина, не выдал волнения,
охватившего его. Ледяным взором якобы продолжал он изучать
русского, в то время как мозг его лихорадочно вырабатывал
решение. Генерал вглядывался в поросшее бородкой лицо этого
молодого чеченца, не узнавая в нем «своего» пацана. Но…сейчас
они все были для него на одно лицо.
По озадаченному и тревожному взгляду генерала Нурдин понял,
что его не узнали. Значит, можно сказать, что это не он.
Тогда его отец получит большой почет и уважение, да и весь
отряд вместе с ним… события шестилетней давности вихрем
промчались в голове Нурдина. Если бы не этот человек, вряд
ли он бы стоял сейчас на этом самом месте. И более того,
он клялся ему, что не забудет оказанного добра!…Что это?
Глаза пленного блестели слезами! И не от страха за свою
жизнь, а от боли за сына, затихшего на полу. Не мог Нурдин
счесть это за слабохарактерность, представив на месте этого
русского своего отца, когда ему вручили бы бездыханное тело
его, Нурдина.
Почувствовав, что молчание затягивается, Нурдин обернулся
к отцу. Абубакар понял все только по его глазам, умолявшим
просить его за то, что столь нужному им русскому он обязан
своей жизнью.
-Это он, - сказал Нурдин на всякий случай на чеченском.
Абубакар прикрыл веки, принимая новое решение. Теперь получалось,
что нельзя отдавать генерала в руки амира, тогда ему конец.
А если командир его не выдаст, тогда конец ему как командиру
и, возможно, его могут расстрелять как предателя. На Абубакара
смотрели все, начиная от его помощников и заканчивая его
сыном. Нурдин знал о клятве отца, и Абубакар не мог ее нарушить.
Это принесет ему несмываемый позор, он потеряет уважение
сына и, в конце концов, он поклялся именем Аллах1а!
-Ты необыкновенно удачливый человек, - начал Абубакар,
глядя на генерала, - мой сын обязан тебе жизнью. Я сам поклялся,
что не трону того, кто спас его.
Генерал, не совсем понимая, что происходит, переводил взор
от Абубакара к Нурдину и обратно.
-Ты можешь быть свободен, русский, - продолжал командир,
- но мой тебе совет – держись подальше от Чечни. Волею судеб
я гарантирую тебе неприкосновенность со стороны моих людей,
но за других я не отвечаю.
-Можешь пристрелить меня, сына отпусти, - ответил генерал,
и Нурдин подивился его мужественности. А может, он слишком
хорошо знал, сколько стоит слово чеченца, и ощущал себя
в безопасности.
Абубакар задумчиво погладил свою черную бороду.
-Я также поклялся, что выполню любое желание спасшего моего
сына. Почти любое, - уточнил он. – Насколько мне кажется,
в данной ситуации у тебя оно может быть только одно?
-Ты отпустишь нас обоих? – переспросил генерал, ожидая
подвоха.
Абубакар коротко кивнул и знаком приказал своим людям увести
пленных.
-И передай там своим: чеченцы держат слово, когда бы они
его не дали!
Пленных увели. Моджахеды последовали за ними. В палатке
осталось только двое.
-Выйдем, Нурдин, - обратился Абубакар к сыну.
Они плечо к плечу вышли из палатки и медленно пошли вдоль
лагеря.
-Отец, прости! Я…
-Здесь не в чем извиняться, - спокойно прервал его Абубакар.
-Люди от верховного амира скоро будут здесь, - немного
погодя не выдержал Нурдин, с тревогой глядя на отца. – Что
ты им скажешь?
Тот меланхолично пожал плечами, словно речь шла о дружеском
визите:
-Я сам поеду к нему.
-Ты вернешься?
-Дал мокълахь.
[8]
-Он может казнить тебя, если подумает, что ты изменник…
Абубакар остановился и в упор посмотрел на сына. Неподдельное
беспокойство, даже страх за его жизнь в глазах Нурдина тронули
его сердце. Ему не хотелось думать, что, возможно, он видит
его в последний раз. С минуту он оглядывал Нурдина с головы
до ног и затем произнес:
-Неужели ты думаешь, что я боюсь смерти больше, чем гнева
Всевышнего за клятвопреступление? Я дал слово, и никакой
амир не заставил бы меня его нарушить. И еще, запомни это,
клятва твоя – не только между тобой и Аллах1ом, она касается
всего твоего рода. Для отца нет большего оскорбления, большего
позора, если на его сына скажут: «Это – сын давшего слово
и не сдержавшего его. Наверняка он пошел в отца».
Нурдин смотрел на Абубакара с неподдельным восхищением,
и командир подумал про себя, что вот такой взгляд, наверное,
стоит всей его жизни.
[1] Что такое? Что говоришь?
[2] Парни
[3] Ради
Бога, пожалуйста.
[4] Доброе
утро!
[5] Долгой
жизни!
[6] Не
знаю.
[7] Где
Нурдин?
[8] Если
будет на то воля Бога, возможно.
Нур-Айшат
Обсудить
на форуме
|
