Убийство чечено-ингушского народа. Народоубийство в СССР

Абдурахман Геназович Авторханов (1908-1997 гг.)

Об авторе этой книги

Абдурахман Авторханов – одна из самых трагических фигур нашего времени. После пяти лет, проведенных в подвалах НКВД (1937-1942), он попадает на Запад, где его труды по анализу преступлений сталинской политической системы стали настольными книгами многих политических деятелей мира и до сих пор остаются бестселлерами. Наиболее известные из них: «Технология власти» (Мюнхен, 1959), «Загадка смерти Сталина» (Западный Берлин, 1976), «Происхождение партократии» (Франкфурт-на-Майне, 1976) и др.

В книге «Убийство чечено-ингушского народа» А.Авторханов рассказывает о судьбе своего народа, половина которого была уничтожена в результате сталинской национальной политики. Впервые книга была опубликована в Мюнхене в 1952 году, в настоящем издании книга дополнена эпилогом, написанном в недавнее время.

Вместо введения два документа

15 января 1939 года в центральном органе Советско­го правительства в газете «Известия» было опубликовано следующее сообщение советского официального агентст­ва — ТАСС: «Пятилетие Чечено-Ингушетии». Грозный. 14 января (ТАСС). Пять лет тому назад, 13 января 1934 года, две народности Кавказа — чеченцы и ингуши, родственные по своему языку, культуре и быту, объеди­нились в одну автономную Чечено-Ингушскую область. 5 декабря 1936 года область была преобразована в ав­тономную советскую социалистическую республику. Ис­тория Чечено-Ингушетии — это десятилетия кровавой борьбы свободолюбивого народа против колонизаторов и национальной буржуазии, являвшейся опорой цариз­ма. Неузнаваемой стала Чечено-Ингушетия за годы Со­ветской власти. За колхозами республики государствен­ными актами закреплено на вечное пользование свыше 400 тысяч гектаров земель, 92,7 процента крестьянских хозяйств объединены в колхозы. Создана крупная нефтяная промышленность. Открыты новые нефтеносные районы — Малгобек, гора Горская. Построены два крекинг-завода, машиностроительный завод «Красный мо­лот». Заново созданы пищевая, легкая, химическая и местная промышленность. Под солнцем сталинской Кон­ституции пышно расцвела национальная по форме и со­циалистическая по содержанию культура чечено-ингуш­ского народа. До революции в Чечено-Ингушетии было 3 школы. Сейчас в 342 начальных и средних школах обу­чается более 118 тысяч детей. Высшие учебные заведе­ния, техникумы, рабфаки ежегодно готовят сотни инженеров, техников, учителей и др. Все эти успехи достигну­ты в упорной борьбе с врагами народа — троцкистами, бухаринцами, буржуазными националистами, пытавши­мися отнять у трудящихся завоевания Великой Октябрь­ской социалистической революции».

23 февраля 1944 года, т. е. ровно через пять лет, в течение буквально 24 часов поголовно все население Че­чено-Ингушской республики арестовывается, и начина­ется его погрузка в арестантские эшелоны для отправки в неизвестном направлении. Еще через два года и четыре месяца в том же центральном органе Советского прави­тельства — «Известия» был опубликован задним числом «Указ Президиума Верховного Совета РСФСР «О лик­видации Чечено-Ингушской Советской Республики и вы­селении ее населения» (но опять без указания места выселения). Указ Верховного Совета об этом от 25 июня 1946 года приводит официальный мотив выселения в сле­дующей редакции: «Многие из чеченцев и ингушей, подстрекаемые немецкими агентами, присоединились добро­вольно к организованным немцами формированиям и вместе с немецкими вооруженными силами выступали с оружием в руках против Красной Армии. Во исполне­ние немецких приказов они организовывали банды, ко­торые должны были напасть на Советское правительство с тыла. Большая часть населения Чечено-Ингушской республики не оказала этим предателям Родины ника­кого сопротивления. Поэтому Чечено-Ингушская респуб­лика ликвидируется и с выселением ее населения».

Так обрывается на 13 лет история Чечено-Ингуше­тии с снесением с географической карты СССР целой республики и исчезновением из употребления националь­ного имени «чеченец» или «ингуш». Однако официаль­ный мотив уничтожения этого народа — коллаборация с немцами — рассчитан на невежество советского народа и на неосведомленность Запада. Несколько забегая впе­ред, отметим следующие два решающих факта: 1) во время второй мировой войны ни разу не было ноги немецкого солдата на территории Чечено-Ингушской рес­публики, если не считать кратковременное занятие погра­ничного местечка Малгобек, населенного русскими; 2) присоединяться к немецким формированиям чеченцы и ингуши и физически не могли, так как в Чечено-Ингу­шетии не было обязательной мобилизации за все время существования Чечено-Ингушетии, а частичная мобилизация во время советско-финской войны была отменена уже во время начала немецко-советской войны с осво­бождением от службы в Красной Армии всех чеченцев и ингушей (приказ по Главному командованию Красной Армии от февраля 1942 года мотивировал это освобож­дение тем, что чеченцы и ингуши по религиозным убеж­дениям отказываются есть свинину).

Верно, что в начале немецко-советской войны вместе с пятимиллионной русской Красной Армией попало в плен к немцам несколько десятков чеченцев и ингушей, из которых потом немцами была создана одна рота в составе Северо-Кавказского легиона, целиком переданная потом англичанами Советскому правительству летом 1945 года в районе Ганновера. Однако, не говоря уже о крупных военных формированиях вплоть до дивизий СС в составе так называемых восточных добровольческих войск при немецком главном командовании почти из всех национальностей Советского Союза, одна только чисто русская антибольшевистская власовская армия с казачьими частями доходила, по официальным данным, почти до полмиллиона человек. На этом основании Ста­лин не выселил, как известно, самих русских из Совет­ского Союза.

Ключ к истинному мотиву указа Президиума Верхов­ного Совета РСФСР о выселении чеченцев и ингушей за­ложен в вышецитированном нами первом советском до­кументе, а именно его вводном политическом тезисе: «История Чечено-Ингушетии — это десятилетия крова­вой борьбы свободолюбивого народа против колонизато­ров». Только с этим ключом в руках и можно установить и открыть историческую правду.

Как известно, большевики признают правомерной национально-освободительную борьбу угнетенных наро­дов за независимость до Советской власти. Всякое про­явление национально-освободительных стремлений в Самой Советской России не только осуждается, но и беспо­щадно подавляется. Это, однако, не значит, что в старой царской России угнетенные народы боролись за свою не­зависимость, а в новой Советской России отказались от этой борьбы. Совершенно наоборот, никогда в старой многонациональной России национальный вопрос не стоял так остро и нерусские национальности не подав­лялись так бесчеловечно, как именно в СССР. Собствен­но этим объясняется и трагедия чечено-ингушского народа, который никогда не мирился со сталинской тиранией, продолжая перманентную партизанскую войну в горах Кавказа. Если в старой царской России активную борьбу за национальную независимость вели преимущественно неславянские народы - Кавказ и Туркестан, — то в но­вой Советской России в СССР в первых рядах нацио­нально-освободительного движения выступают и самые славянские народы — Украина, Белоруссия и казачество. Сам русский народ, у которого большевики узурпирова­ли все человеческие и национальные права, пошел бы сейчас с величайшим энтузиазмом на разложение СССР и восстановление чисто национальной России, если бы этим путем можно было избавиться от собственного то­талитарного режима.

Короче: национально-освободительная борьба угне­тенных народов продолжается и в СССР, только наибо­лее широким фронтом всех славянских и неславянских народов. В авангарде этой борьбы по-прежнему идет Кавказ. Ведущим отрядом этого авангарда и был чече­но-ингушский народ, потому он и стал первой жертвой в этой неравной, но справедливой борьбе. Обратимся к историческим фактам.

I. Северный Кавказ

Северный Кавказ является исконной родиной его нынешнего народа — северокавказцев, известных под общим именем «горцы Кавказа» в русской литературе и «черкесы» — в западноевропейской.

По Конституции СССР 1936 года Северо-Кавказский край состоял из автономных областей — Черкессии, Адыгеи и Карачая и автономных советских социалистических республик — Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Чечено-Ингушетии и Дагестана. Сама Чечено-Ингушская Советская Республика занимала площадь 15 700 квад­ратных километров (половина площади Бельгии) с населением около 700 тысяч человек, а количество всех че­ченцев и ингушей, живущих на Кавказе, включая живу­щих в Дагестане и Грузии и считая нормальный естест­венный прирост населения, составляло ко времени выселения около одного миллиона человек (население, почти равное населению Албании). Основное занятие: земледелие, скотоводство и нефтяная промышленность. Чечено-Ингушетия была вторым после Азербайджана нефтяным центром СССР (средняя добыча нефти к на­чалу второй мировой войны составляла ежегодно от 3 до 4 миллионов тонн, а исследованные запасы ее исчисля­ются в 1,5 миллиарда).

Несмотря на диалектические различия в языке и да­же наличие отдельных языков у отдельных племен, северокавказцы — горцы составляют, по данным истории, культуры и этнографии, в сущности, единый народ, состоящий из родственных между собой племен.

Это историческое национальное единство у этих пле­мен обусловило собою и его единый исторический процесс. Это же единство засвидетельствовано и в неодно­кратных совместных государственных образованиях, и в исторической борьбе за независимость этих племен: государство Мансура (1780-1791), государство Шамиля («Имамат Шамиля» — 1834-1864), республика горцев Северного Кавказа (1918-1919), Северо-Кавказское эмирство (1919-1920) и, наконец, Горская советская республика (1920-1924).

Мусульмане по религии, горцы Кавказа являются кавказской расой.

С древнейших времен вплоть до завоевания Кавказа Россией горцы имели свой уклад жизни и принимали жи­вейшее участие в исторических событиях, в международ­ной торговле и войнах между отдельными государствами на Ближнем Востоке и Кавказе.

Когда огромное царство скифов, распространившееся до Центральной Европы, покорило и Кавказ (VI и VII вв. до Р. X.), северокавказские племена и при верховном главенстве скифов пользовались своими древними свободами и сохраняли независимость. Вот что пишет об этом древнем периоде истории горцев известный русский историк Ростовцев: «Хотя северокавказские племена и находились под властью скифов, но они пользовались, однако, далеко идущей самостоятельностью, которая все более усиливалась… Они уже долгое время имели ста­бильный оседлый образ жизни, находились в постоянных торговых сношениях с южным и восточным соседом и жили относительно при развитых хозяйственных усло­виях, как земледельцы, скотоводы и рыболовы. Грече­ские колонии нашли в них быстро готовых клиентов для своих товаров и посредников для своих отношений с югом и востоком» (Ростовцев. Эллинство и иранство на юге России. Петроград, 1918. С. 75. Геродот, Страбон и некоторые из новейших  исследователей считают предшественниками горцев скифов. – Прим. Авторханова).

В V и VI веках они участвуют в войнах между Пер­сией и Восточной Римской империей. Уже тогда импера­тор Юстиниан принимает малоуспешные попытки ввести среди горцев христианство. С приходом арабов в VII ве­ке появляется на Северном Кавказе (в Дагестане) мусульманская религия.

Торговые сношения с внешним миром, которые рань­ше развились через греческие колонии на Черном море, продолжают усиливаться и в средние века. Только греков заменили с XII века генуэзцы. Генуэзцев вытесняют потом в XV веке турки. Но и в этих широких торговых сно­шениях с внешним миром, по свидетельству исторических источников, горцы продолжают сохранять свою полную самостоятельность и независимость.

После завоевания Казанского и Астраханского ханств (1556 г.) Москва стала интересоваться районом Кавка­за. Царь Иоанн Грозный был даже женат на черкесской княжне Марии Темрюковой (1561 г.), брак, который дол­жен был служить основанием мирного присоединения Северного Кавказа к России. Некоторые из черкесских князей были виднейшими, сотрудниками правительства Иоанна Грозного (черкесский князь, знаменитый Адашев — министр и другие). Но мирного присоединения все-таки не последовало. После безуспешных попыток проникнуть на Северный Кавказ царь Борис Годунов (1606 г.) оставил план завоевания Северного Кавказа, и уже целое столетие Россия не дает о себе знать. Только Петр I предпринимает большую экспедицию, чтобы при­соединить к России весь Кавказ, но, потерпев серьезное поражение от горцев и азербайджанцев, он должен был уйти (1722 г.). При Екатерине II вновь усиливается экспансия России на Кавказ. Ее лучший генерал — знаме­нитый генералиссимус Суворов — руководит новыми по­ходами. Новая волна экспансии вызывает первый орга­низованный отпор северокавказцев. Основной базой этого отпора делается Чечня и Дагестан. В 1785 году чеченец из Алдов Мансур-Ушурма объявляет себя имамом (ре­лигиозным и политическим вождем) всех горцев Кавка­за. Движение имама Мансура и на деле объединило все племена Северного Кавказа — чеченцев, ингушей, даге­станцев, осетин, черкесов, кабардинцев. Некоторое время Екатерина II носилась даже с мыслью по рекомендации своих кавказских советников о прекращении войны с гор­цами, заключив с ними договор о независимости и друж­бе, но вмешательство Турции в эту войну на стороне гор­цев сводит на нет планы о признании, ибо, вполне допуская возможность кавказской независимости, Русское правительство все же не было склонно отдать его под владычество турок. Война с горцами принимает вновь более ожесточенный характер, и движение Мансура кончается его пленением в Анапе в 1791 году вместе с ту­рецким пашой Мустафой.

Но с пленением Мансура борьба горцев за независи­мость не кончилась. Под руководством Кази-муллы, Гамзат-Бека, а потом знаменитого имама Шамиля дагестан­цы и чеченцы вновь подняли знамя борьбы, к которой присоединились и остальные горские племена. Эта борь­ба увенчалась полным успехом горцев. В 1834 году соз­дается северокавказское независимое государство — «Имамат Шамиля», которое просуществовало ровно 30 лет в непрерывной борьбе, известной в русской исто­рии как кавказская война.

Горцам приходилось отстаивать в вооруженной борь­бе каждую пядь своей земли против огромного превос­ходства сил завоевателя — великой Российской империи. И в авангарде этой борьбы Шамиля шли деды и отцы нынешних чеченцев. «Только то место в Чечне наше, где стоит наш отряд, двинулся отряд, и это место немедлен­но переходит в руки неприятеля» — так писал в сороко­вых годах действующего Кавказского фронта корреспон­дент «Московских ведомостей» (см.: Дубровин. Кавказ­ская война; Потто. Владычество русских на Кавказе). Эта война велась с русской стороны под знаком выпол­нения приказа императора Николая I, данного им еще в самом начале кавказской войны. В этом приказе — ре­скрипте, данном на имя вновь назначенного главнокоман­дующего кавказскими войсками генерала Паскевича в 1828 году, император Николай I писал: «После того ког­да выполнена и эта задача, задача покорения Армянского нагорья, предстоит Вам другая задача, в моих глазах не менее важная, а в рассуждении прямых польз гораздо важнейшая,— это покорение горских народов или ист­ребление непокорных» (Покровский М. Н. Дипломатия и войны в XIX столетии). Ведя эту же политику на ист­ребление, предшественник Паскевича генерал Ермолов, как теперь и сам Паскевич, прошел огнем и мечом по горским аулам, так что к началу сороковых годов XIX столетия, по данным царских официальных источников, половина всех плоскостных аулов Чечни была сожжена (Берже А. Чечня и чеченцы). Но политика истребления оказалась палкой о двух концах. Сама русская Кавказ­ская армия несла такие огромные жертвы в войне с гор­цами, которые совершенно не оправдывали сделанных успехов в деле их покорения. При этом горцы, постоянно переходя от обороны к наступлению, сводили на нет пер­вые кажущиеся успехи. Из десятков крупных военных экспедиций и походов на Чечню и Дагестан сошлемся только на одну из них, на так называемую «сухарную экспедицию» Воронцова в 1845 году. Военные сводки Кавказского главного командования о ходе этой экспе­диции начинались обычно трафаретной фразой: «Предпринятая по Высочайшей воле Императора Николая I военная экспедиция на Большую Чечню проходит...» Этой экспедицией руководил лично сам новый главно­командующий кавказскими войсками генерал граф Во­ронцов. Немецкий писатель Фридрих Боденштедт, пи­савший свою книгу о Кавказе по свежим следам этой экспедиции, так рисует ее ход по рассказу одного рус­ского офицера, участника этой экспедиции: «Между тем из Петербурга последовал приказ снарядить новую, бо­лее значительную экспедицию в Большую Чечню, кото­рая и началась в конце сентября. Гигантский корабль, плывущий по морю, оставляет за собой видимые длинные борозды, в то время когда впереди и по бокам волны рас­ходятся, но тут же сходятся вновь, как только корабль поплывет дальше. Так шел и наш военный поход по Чеч­не. Там, где мы только что прошли, не находилось боль­ше врагов, но впереди и по бокам они беспрерывно вы­плывают и за нашим походом вновь немедленно смыка­ются между собою. Экспедиция не оставляет среди них каких-либо заметных следов, только там и здесь из лесного моря виднеются русские сигнальные флаги — горя­щий аул. Единицы пленных и некоторое количество ско­та — таковы наши трофеи. Может, с точки зрения Петер­бурга такой поход и кажется успешным, чем он есть на самом деле». (Боденштедт Фридрих. Кавказские народы в борьбе за свою свободу. Ч. II. Берлин, 1855).

Эта «сухарная экспедиция» в горную Чечню (Дарго) оказалась роковой для Воронцова. Дав Воронцову воз­можность углубиться в горы и уступив ему даже очи­щенное Дарго, Шамиль отрезал генералу пути отступ­ления и снабжения. Посаженному на голодный паек — сухари и полностью отрезанному от своего тыла, Ворон­цову ничего не оставалось, как просить помощи о спасении из России. Прибытие новых частей генерала Фрайтага спасло его от полного разгрома. Вместе с ним спасся и участвовавший в экспедиции как гость генерала Воронцова принц Александр Гессенский. При этом экспедиция потеряла убитыми трех генералов, 195 офицеров и 4 тысячи нижних чинов, много боеприпасов и оружия.

Таковы были данные самого русского командования. Всех русских сил, участвовавших в экспедиции на Дарго и поддерживавших ее из окружающих районов, доходило, по официальным данным русских военных историков, до
150 тысяч человек, а по сведениям выше цитированного немецкого писателя Боденштедта — даже до 200 тысяч человек. 

Официально кавказская война кончилась в 1859 году, когда действующая Кавказская армия была Доведена почти до 300 тысяч человек. Летом этого года новый главнокомандующий кавказскими войсками фельдмар­шал князь Барятинский мог издать свой победный при­каз: «Гуниб взят, Шамиль в плену. Поздравляю Кавказ­скую армию. Князь Барятинский».

Таким образом, преемник Воронцова фельдмаршал князь Барятинский при огромной концентрации новых вооруженных сил и модернизации самой военной техники (у Барятинского уже было нарезное оружие, чего не было у горцев) взял Шамиля в плен, а в 1864 году пал и последний штат независимого государства Шамиля — Черкессия.

К пленному Шамилю Русское правительство отнес­лось как к пленному государю. После непродолжитель­ной почетной ссылки в Калугу ему был разрешен выезд вместе с семьей в Аравию, где он и умер в Медине в 1872 году.

Несмотря на то что горцы были побеждены силой оружия в столь кровопролитной для обеих сторон вой­не, царское правительство вынуждено было воздать дань стремлениям к независимости и любви к сво­боде горцев, объявив им определенные свободы по внут­реннему самоуправлению. Вот что гласит прокламация чеченскому народу от имени государя императора: «Про­кламация чеченскому народу: объявляю вам от имени Государя Императора — 1) что правительство Русское предоставляет вам совершенно свободно исполнять на­всегда веру ваших отцов; 2) что вас никогда не будут требовать в солдаты и не обратят вас в казаков; 3) да­руется вам льгота на три года со дня утверждения сего акта, по истечении сего срока вы должны будете для содержания ваших народных управлений вносить по три рубля с дома. Предоставляется, однако, аульным обществам самим производить раскладку этого сбора; 4) что поставленные над вами правители будут управлять по шариату и адату, а суд и расправы будут отправляться в народных судах, составленных из лучших людей, вами самими избранными и утвержденными начальством; 5) что права каждого из вас на принадлежащее вам иму­щество будут неприкосновенны. Земли ваши, которыми вы владеете или которыми наделены русским начальст­вом, будут утверждены за вами актами и планами в не­отъемлемое владение ваше… Подлинную подписал глав­нокомандующий Кавказской армией и наместник Кав­каза генерал-фельдмаршал князь Барятинский» (см.: Воспоминания генерал-майора Мусы Кундухова // Журнал «Кавказ». 1936. Май. № 5 (29).

Однако, боясь новых восстаний на Кавказе и желая избавиться от наиболее активного элемента в движении за независимость, царское правительство предпринимает переселение в крупных масштабах чеченцев, дагестан­цев, осетин и черкесов за границу в Турцию. Оно нача­лось в 1864 году. Переселение проведено в настолько тяжелых условиях и жертвы во время самого переселе­ния настолько велики, что это вызвало крупные протесты на Западе. В Англии был создан специальный комитет помощи этим переселенцам, делавший большие денежные сборы в пользу переселенцев.

В 1877 году в покоренной Чечне и Дагестане вспых­нуло всеобщее народное восстание под руководством Али-Бек Хаджи Зандакского. 50-летнее беспрерывное усилие и огромные жертвы России для покорения Север­ного Кавказа были опять сведены на нет. Сосредоточе­нием огромных военных сил на маленьком участке, где буквально на одного жителя Чечни приходилось до 15 оккупационных солдат, это восстание было подавлено только через год под руководством генерала Свистунова. Вожди восстания в количестве 28 человек, среди которых кроме 23-летнего Али-Бек Хаджи и 70-летнего Ума Зумсоевского находился сын последнего гвардейский офи­цер Дада Зумсоевский, были преданы военно-полевому суду. Когда председательствующий суда, генерал, задал всем трафаретный вопрос: признают ли они себя винов­ными перед законом империи, то подсудимый Али-Бек Хаджи от имени своих соратников ответил: «Мы призна­ем себя виновными только перед Богом и чеченским на­родом, что, несмотря на понесенные жертвы, мы не сумели восстановить дарованную Богом нам свободу». Будучи приговорены к смертной казни через повешение, из 28 человек только один воспользовался правом подать про­шение о помиловании русскому императору. Но и тому было отказано в помиловании. Когда перед повешением приговоренным была предоставлена возможность вы­сказать свое последнее пожелание, то и здесь нашелся лишь один, имевший просьбу, а именно — старик Ума Зумсоевский: «Тяжело видеть старому волку истерзываемого щенка — прошу повесить меня раньше моего сына». Царский суд был не настолько великодушным, чтобы уважить просьбу старика: сына и отца повесили на одной веревке.

Борьба горцев за независимость становилась в глазах европейцев фактором мирового значения. Даже Маркс и Энгельс, духовные предшественники большевиков, писа­ли в знаменитом «Коммунистическом манифесте»: «Народы Европы, учитесь борьбе за свободу и независимость на героических примерах горцев Кавказа» (Коммуни­стический манифест. Примеч. 2-е. М., 1923). Великие русские писатели — корифеи русской классической литературы — Пушкин, Лермонтов и Лев Толстой в своих бессмертных произведениях прославили борьбу горцев за свободу, осуждая одновременно жестокие и бесчело­вечные методы русских завоевателей.

Здесь мы считаем необходимым указать и на одну важнейшую внутреннюю специфику в общественном раз­витии чечено-ингушского народа, приведшую к столь резкому столкновению двух сил завоевателей и завое­ванных. В отличие от других кавказских народов, равно как и многих других внекавказских, Чечня и Ингушетия в своем историческом развитии не знали ни антагонисти­ческих классов, ни деспотических форм правления в прошлом. Несмотря на то что в своем общественно-по­литическом развитии чеченцы и ингуши стояли на уровне других кавказских народов (духовная культура разви­валась здесь на основе арабской письменности), все-таки чеченцы и ингуши не знали феодально-княжеского ин­ститута. В общевосточном понимании узденем (князем) считал и считает себя каждый чеченец или ингуш. Пра­вовое равенство между собой является исконным зако­ном их общества.

Французский писатель Шантре писал в 1887 году: «Во время своей независимости чеченцы жили в отдельных общинах, управляемых через народное собрание. Сего­дня они живут, как народ, который не знает классового различия. Видно, что они значительно отличаются от черкесов, у которых дворянство занимало такое высокое место. В этом и состоит значительное различие между аристократической формой республики черкесов и со­вершенно демократической конституцией чеченцев и пле­мен Дагестана. Это и определило особенный характер их борьбы… У жителей Восточного Кавказа господствует отчеканенное равенство, и все имеют одинаковые права и одинаковые социальные положения. Авторитет, кото­рый они передоверяют племенным старшинам выборного совета, был ограниченным во времени и объеме... Чечен­цы веселы и остроумны. Русские офицеры называют их французами Кавказа». (Chantre Ernest. Recherches anthropologiqxies dans le Caucase. Paris, 1887. Ч. 4. C. 104, по Sanders A. Kaukasien).

Другой, уже цитированный, немецкий писатель Боденштедт, книга которого вышла в 1855 году, указывает на эти же обстоятельства, констатируя, что «чеченцы имеют чисто республиканскую конституцию и имеют одинаковые права» (Bodenstedt Friedrich. Die Volker des Kaukasus und ihre Freiheitskampfe gegen die Russen. Berlin, 1855).

Вторая характерная особенность чечено-ингушского народа — огромная сила и значение мусульманской ре­лигии здесь. Чеченцы являются набожными до фанатиз­ма, и всякое посягательство на религию вызывает у них самую глубокую реакцию. И эти последние два обстоятельства, составлявших специфику внутреннего чечено-ингушского строя, находились в резком противоречии с духом и направлением официальной политики царских завоевателей.

II. Русская революция 1917 года

и восстановление северокавказской независимости

Пользуясь правами, обнародованными русской рево­люцией 1917 года, в мае того же года на I Северо-Кав­казском конгрессе был образован ЦК Союза объединен­ных горцев Северного Кавказа и Дагестана как временное правительство Северо-Кавказского свободного госу­дарства. В сентябре того же года на II конгрессе была утверждена и временная конституция Северо-Кавказско­го государства. Когда же большевики захватили власть в центре, Северный Кавказ объявил о своей полной неза­висимости и выходе из Российской Федерации (11 мая 1918 г.). 8 июня 1918 года Северо-Кавказская республика заключила дружественный союз с Турцией, которой она была признана так же, как и правительствами централь­ных держав. Ее виднейшими деятелями были президент Тапа Чермоев, председатель парламента Вассан-Гирей Джабаги, министр иностранных дел Гайдар Баммат, ми­нистры Пшемахо Коцев, Абдул-Рашид Катханов, Ахмет Цаликов, Алихан Кантемир, Айтек Намиток и другие.

Первый удар Северо-Кавказской республике нанесли не большевики, а Деникин. Как известно, русское белое движение (Добровольческая армия) началось с казачьих областей Северного Кавказа. Как военно-политическое движение, направленное против большевиков, оно пользовалось симпатией и у некоторых горцев, но, когда вы­явилось и его антинациональное лицо, началось разоча­рование. Под лозунгом «За единую, неделимую Россию» Деникин решил второй раз покорить Кавказ. Желание горцев устраивать свою государственную жизнь по соб­ственному усмотрению Деникин истолковал как «нацио­нальный большевизм», искоренить который он считал своей священной задачей. Отсюда политика сожжения аулов и истребление непокорных горцев. После серьез­ного сопротивления в Кабарде и в Северной Осетии Де­никин вступил на чечено-ингушскую территорию, но здесь он встретил такой отпор, какого не ожидал ни один из его генералов. Чтобы сломить сопротивление чеченцев и ингушей, Деникин дотла сжег десятки крупнейших цент­ров Чечено-Ингушетии — Экажево, Долаково, Алхан-Юрт, Чечен-аул, Устар-Гардой, Гудермес, Герзель-аул, Старый-Юрт и др. Это лишь вызвало чувство всеобщей мести в чечено-ингушском народе и сплотило его воедино в своей борьбе. Поэтому Деникин вынужден был вместо сосредоточения своих сил на войне с большевиками, в его походе на Москву, стягивать отборные части своей армии на войну против горцев (не менее одной трети своей основной силы Деникин должен был, как он признавал потом и сам, держать здесь) для того, чтобы по­тушить   «бурлящий  вулкан» — так  говорил  Деникин  о Чечено-Ингушетии того времени в своих «Очерках вели­кой смуты».

Независимая республика Северного Кавказа пала, и Деникин стал далеко не уверенным хозяином ее бывшей территории, но не народов. Уже в сентябре 1919 года, после июньского вооруженного восстания в Дагестане и августовского восстания в Чечено-Ингушетии, шейх Узун-Хаджи освободил всю горную часть Дагестана, Чечни, Осетии и Кабарды от деникинских сил и провозгласил вновь независимость Северного Кавказа под именем Северо-Кавказское эмирство.

В феврале 1920 года Деникин вынужден был отсту­пить с территории Северо-Кавказского эмирства, или бывшей республики Северного Кавказа. На Северный Кавказ пришла 2-я Красная Армия как «освободитель­ница» горцев от Деникина. Большевики, уже ранее при­знававшие правительство Узун-Хаджи де-факто (Будучи в идеологии консервативно-клерикальным и, значит, куда правее правительства Чермоева, эмирство все-таки держалось тактики единого фронта с большевиками против Деникина. «Левее» самого Узун-Хаджи был его премьер-министр Иналук Арсанукаев-Дышнинский, за что и был убит большевиками прямо на улице г. Грозного в 1921 году. «Бандиты убили», — объявили в местной газете.) и ока­зывавшие ему материальную помощь в борьбе с Дени­киным и даже державшие в составе войск Северо-Кав­казского эмирства так называемую 5-ю Красную Армию под руководством Николая Гикало, ликвидировали Северо-Кавказское эмирство, предложив самому шейху Узун-Хаджи почетный пост муфтия горцев Северного Кавказа. Но через три месяца Узун-Хаджи умер, своевременно избавив большевиков от неприятного союзника.

Однако уже в августе 1920 года вспыхнуло всеобщее вооруженное восстание в горах Чечено-Ингушетии и Да­гестана под руководством внука имама Шамиля Сайд-Бека против Советской власти. Восстание продолжалось ровно год — до сентября 1921 года — и было подавлено после переброски туда крупных регулярных частей Крас­ной Армии.

III. Горская советская республика

Еще во время хода этого восстания 20 января 1921 го­да во Владикавказе был созван Горский учредительный съезд. На этот учредительный съезд был командирован Москвой тогда еще народный комиссар по делам нацио­нальностей И. Сталин. На съезде Сталин делал доклад о принципах национальной политики Советской власти и объявил одновременно амнистию всем участникам вос­стания Саид-Бека на условиях прекращения восстания, и признания ими Советской власти. Сталин заявил, что центральное Советское правительство признает полный внутренний суверенитет и независимость горцев, за ко­торый они боролись веками. Сталин рекомендовал от имени своего правительства учредить единую Горскую советскую республику с широкой автономией для осуще­ствления вековой мечты горских народов о создании соб­ственного независимого государства. Но учредительный, съезд основным условием признания Советской власти выставил следующее: 1) если основным законом Горской республики будут признаны шариат и адат без вмешательства центрального правительства в горские дела; 2) если ранее отобранные царизмом у горцев горские земли будут им возвращены обратно.

Сталин оба эти условия принял, тогда делегаты фор­мально признали Советскую власть (см.: Стенографиче­ский отчет I съезда Горской советской республики. Вла­дикавказ, 1921). В результате этого договора между горскими представителями и Советами была провозглашена Горская советская республика в составе областей: Чеч­ня, Ингушетия, Осетия, Кабарда, Балкария и Карачай. Дагестан был объявлен отдельной независимой совет­ской республикой.

Таким образом была создана совершенно неестест­венная советская республика горцев с советской эмбле­мой на знамени и шариатской конституцией в жизни. Во всех правительственных учреждениях, школах и других публичных местах по приказу самих же большевиков вместо Ленина и членов Политбюро красовались портре­ты Шамиля и его наибов. Ряд казачьих станиц по прямо­му приказу Сталина и Орджоникидзе были переселены внутрь России, и чеченцам и ингушам были возвращены их исконные земли, не считая уже тех, которые были за­хвачены самим народом в явочном порядке.

Горская советская республика оказалась кратковре­менной. Большевики решили, что легче будет управлять Горцами по племенам, чем целым народом. Уже в 1924 году она фактически перестает существовать, и декретом центрального Советского правительства создают­ся автономные области: 1) Карачай-Черкесская (12 ян­варя 1922 г.), 2) Кабардино-Балкарская (16 января 1922 г.), 3) Адыгейская (27 января 1922 г.), 4) Чечен­ская (20 ноября 1922 г.). 5) Ингушская (7 июля 1924г.), 6) Северо-Осетинская (7 июля 1924 г.).

Во главе горцев стояла тогда та часть горской ради­кальной интеллигенции, которая с первых же дней рус­ской революции поддерживала большевиков из-за боль­шевистского основного лозунга: «Право народов на са­моопределение вплоть до государственного отделения». Во время гражданской войны она, разумеется, предпоч­ла интернационалиста Ленина великодержавнику Дени­кину. Но требования в национальном вопросе у горской радикальной коммунистической интеллигенции были весьма скромные: они хотели полную внутреннюю авто­номию для Северного Кавказа в виде Горской советской республики в составе РСФСР. Будущие члены Полит­бюро С. Орджоникидзе и С. Киров находились тогда сре­ди горцев и поддерживали требование горских коммуни­стов. Когда кончилась гражданская война, это желание и было выполнено. Естественно, что во главе горцев ока­залась тогда именно эта радикальная горская коммунистическая интеллигенция: в Дагестане — Самурский, Коркмасов, Далгат, Мамедбеков, Тахо-Годи; в Чечне — Эльдарханов, Курбанов, Токаев, Ошаев, Арсанукаев; в Ингушетии — И. Мальсагов, Зязиков, Альбагачиев, Гойгов; в Северной Осетии — Такоев, Мамсуров, Бутаев, Рамонов; в Кабардино-Балкарии — Энеев, Катханов, Калмыков; в Карачае — Курджиев; в Черкессии — Хакурати. Период владычества этих «падишахов» является периодом максимального политического мира, межнацио­нальной гармонии, популярности среди горцев самой Со­ветской власти. К тому же время нэпа (1921-1928 гг.) не давало повода для каких-либо серьезных националь­но-политических выступлений в стране, если не говорить об отдельных актах провокаций со стороны вечно ищу­щего ГПУ. Советская власть карала пока что только бывших или настоящих своих врагов. Над народом в це­лом еще экспериментов не делали. В национальных об­ластях сами «падишахи» и их избиратели имели голос, с которым считалась и Москва. Ко всему этому боль­шевики вели на Кавказе особо эластичную и осторож­ную политику. Все делалось для того, чтобы укрепить северокавказцев в убеждении, что они всерьез получили ту заветную самостоятельность, за которую боролись веками. Это и обязывало к эластичности и гибкости в так­тике. Сейчас же после подавления вооруженного восста­ния Саид-Бека Шамиля в Чечено-Ингушетии Ленин об­ратился со специальным «письмом к коммунистам Горской республики», в котором он призывал северокавказ­ских коммунистов «не копировать нашу тактику, а при­менительно к кавказским условиям видоизменять ее».

Когда началось «развернутое наступление социализма по всему фронту», Сталин забыл даже об этих словах Ленина. Но когда началась пресловутая ежовщина по всему СССР, он не забыл поголовно уничтожить всю «старую кавказскую гвардию»: все вышеназванные гор­ские «падишахи» были арестованы как «буржуазные на­ционалисты». Одних расстреляли, других сослали. Прославленная «ленинская национальная политика» в руках сталинцев начала вырисовываться как самая оголтелая политика колониально-империалистических грабежей и неограниченного гнета. Чтобы такая политика имела ус­пех, надо было убрать все, что могло служить ее тормо­зом. Начался процесс постепенного, но методического пе­рехода автономного суверенитета из рук кавказцев в ру­ки московских чекистов. Первым официальным актом этого процесса и была ликвидация Горской советской республики,

IV. Советские вожди в Чечено-Ингушетии

Первым актом внутреннего государственного устрой­ства в Чечне и Ингушетии после их выделения в авто­номные области было проведение всеобщего разоруже­ния. Советы не только отбирают наличное оружие, но и обкладывают каждый дом заданием сдать по одному ог­нестрельному оружию. Путем покупок этого оружия у самих красноармейцев и чекистов чеченцы и ингуши вы­полняют задание. Само разоружение, вполне нормальное для мирного времени, было истолковано народом как акт предстоящих репрессий и как предлог лишить их тех прав, которые существовали еще со времени принятия шариатской конституции. Чтобы сгладить такое впечат­ление у чеченцев и ингушей, представители центрального Советского правительства приезжают с «визитом вежли­вости» в Чечено-Ингушетию. Председатель ЦИК СССР. М. Калинин объезжает ряд аулов, в которых произносит пропагандистские речи о чечено-советской дружбе (см.: Калинин М. И. За эти годы. М., 1923).

В том же 1925 году приезжают наследник Ленина Председатель Совнаркома А. И. Рыков и народный ко­миссар по иностранным делам Чичерин. На специально созванном по этому поводу съезде в столице Чечни Гроз­ном они заверяют чечено-ингушский народ, что Совет­ская власть полна решимости исполнить все чаяния и ин­тересы горцев Кавказа. Рыков заявляет, что эпоха на­ционального гнета навеки миновала и отныне «свободо­любивые героические горцы будут знать только счастье и процветание». Сопровождавшие Рыкова и Чичерина К. Ворошилов (тогда командующий Северо-Кавказским военным округом) и А. И. Микоян (тогда секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) развивали в своих выступлениях мысли Рыкова и Чичерина.

Позднее приехали Н. И. Бухарин и народный комис­сар по просвещению А. В. Луначарский. В блестящих пропагандистских речах и они вознесли до небес добро­детели кавказских народов и незыблемость дружбы на­родов СССР. Они заявили, что Советская власть была призвана самой историей, чтобы спасти горские народы.

«Спасти» все-таки решили не по-бухарински, а по-сталински. Началась коллективизация.

V. Принудительная коллективизация

и вооруженное восстание чеченского народа

К тому эксперименту, который в виде принудительной коллективизации большевики преподнесли всем народам СССР, в том числе и чечено-ингушскому народу, чечен­цы и ингуши были как социально-экономически, так пси­хологически меньше всех других народов подготовлены. Ровно за год до начала этой коллективизации, осенью 1928 года, в г. Грозном состоялась по решению крайкома и ЦК ВКП(б) так называемая областная конференция бедноты. В решениях этой конференции, в приветствиях от крайкома и ЦК на имя этой конференции говорилось, что основная задача партии и Советской власти — поднять благосостояние чеченского крестьянства, оказывая ему всяческую помощь сельхозкредитами, инвентарем, семенами и наделением дополнительных участков земли тем, кто в таковой нуждается. Чеченцы призывались под­нять свое собственное хозяйство, пользуясь этой щедрой помощью государства. Разумеется, ни одного слова не было ни в «директивах партии» (приветствия крайкома и ЦК), ни в решениях конференции о колхозах. Однако осенью 1920 года Чеченский обком (областной комитет) получил важную телеграмму, подписанную тогдашним секретарем краевого комитета ВКП(б) А. А. Андреевым (позже член Политбюро). В телеграмме говорилось: Северный Кавказ объявлен по СССР первым краем сплош­ной коллективизации сельского хозяйства на основе ликвидации кулачества как класса. Указывая на практиче­ские меры, вытекающие из этого решения партии, А. А. Андреев писал, что коллективизация будет прове­дена в общем порядке во всех национальных районах, в том числе и в Чечне.

Когда телеграмма А. Андреева в виде решения Совет­ской власти была объявлена чеченскому народу, то чечен­цы ей не придали особого значения. Но когда прибыли в аулы уполномоченные областного комитета, краевого ко­митета и ЦК ВКП(б) и начали забирать у крестьян — у одних все имущество, движимое и недвижимое, аресто­вывая их самих со своими семьями для выселения в Си­бирь как «кулаков», у других — все движимое имущество, чтобы сдать его в общий колхоз, то взорвалась бомба: вся Чечня восстала, как один человек. Незачем описывать весь кошмар происходивших событий, ограничимся анализом хода и исхода только некоторых характерных. Наиболее крупными и наиболее организованными были восстания в Гойти (руководители Ахмат-мулла и Куриев), Шали (руководитель Шита Истамулов), Беное (ру­ководители Яроч и Ходжас). Восставшие заняли все сельские и районные учреждения, сожгли казенные архи­вы, арестовали районное начальство, в том числе и ше­фов ГПУ, в Беное захватили еще и нефтяные промыслы, учредили временную народную власть. Эта временная власть обратилась к Советскому правительству с требо­ванием: 1) прекратить незаконную конфискацию кресть­янских имуществ под видом коллективизации; 2) пре­кратить произвольные аресты крестьян, женщин и детей под видом ликвидации «кулачества»; 3) отозвать из всех районов Чечни начальников ГПУ, назначив на их место выборных гражданских чинов из самих чеченцев с пра­вом преследования лишь уголовных элементов; 4) лик­видировать назначенные сверху «народные суды» и вос­становить институт шариатских судов, предусмотренных учредительным съездом Горской советской республики 1921 года во Владикавказе; 5) прекратить вмешательст­во краевых и центральных властей во внутренние дела Чеченской автономной области, а всякие хозяйственно-политические мероприятия по Чечне проводить только по решению чеченского съезда выборных представителей, как это предусмотрено в статуте автономии.

Все эти свои требования повстанческое руководство направило непосредственно в Москву и при их выполне­нии соглашалось сложить оружие и признать Советскую власть. Для «мирной ликвидации» восстания из Москвы прибыла правительственная делегация в составе члена ЦК ВКП(б) Кл. Николаевой, заместителя Председателя Совнаркома РСФСР Рискулова и других высоких санов­ников. Правительственная комиссия прибыла в г. Гроз­ный и приступила к «мирным переговорам». Правительственная комиссия, в свою очередь, создала местную «мирную комиссию» в составе духовных авторитетов — Шамуддина-Хаджи, Султана-муллы, муллы Ахмат Тугаева, а из представителей областной власти туда вошли председатель областного исполнительного комитета Д. Арсанукаев, секретарь областного комитета ВКП(б) Хасман (старый московский большевик). Эта «мирная комиссия» была уполномочена правительственной комис­сией для ведения непосредственных переговоров с руко­водством повстанцев. По поручению правительственной комиссии она выехала в один из центров повстанцев — Шали и заявила их главарям, что в происшедших собы­тиях ответственность несут исключительно местные ра­ботники, действовавшие вопреки установкам партии и правительства, и что эти работники будут строго нака­заны, как только повстанцы прекратят борьбу. Что же касается требований повстанцев о восстановлении ста­тута автономии, то было оглашено обращение к чечен­скому народу от имени правительственной комиссии, в которой говорилось, что «внутренние чеченские дела бу­дет решать и впредь сам чеченский народ». Повстанцы признали эти объяснения удовлетворительными и согла­сились вернуться по домам в ожидании выполнения обещаний Советского правительства. Тут же была оглаше­на телеграмма от правительственной комиссии, что по ее распоряжению в Шали прибудет специальный отряд ГПУ для арестов и наказания всех виновных сельских и районных работников. Телеграмма дала повод для раз­ных кривотолков. Но когда, отряд прибыл и начались аресты именно среди местных советских работников, то успокоение наступило всеобщее. За три дня войска ГПУ закончили свои операции среди советских работников, а к часу ночи четвертого дня они окружили дом бывшего вождя повстанцев Шиты Истамулова. Шита, не ожидав­ший такого оборота дела, был застигнут врасплох. На ультиматум сдаться без боя, однако, Шита и его брат Хасан ответили огнем. Часть дома Шиты была объята пламенем, а Хасан тяжело ранен, когда к рассвету подо­спела помощь: около сотни вооруженных всадников — чеченцев — окружили самую часть войск ГПУ, обложив­шую дом Шиты. После какого-нибудь часа рукопашного боя отряд ГПУ числом до 150 человек был почти цели­ком уничтожен. Освобожденный своими друзьями Шита Истамулов призвал всех чеченцев к «священной войне» за восстановление «Имамата Шамиля» и изгнание «не­верных» с Кавказа. Следуя этому призыву, вновь восста­ли Шали, Гойти, Беной.   

Одновременно и почти независимо от чеченского вос­стания вспыхнули под тем же национально-религиозным лозунгом восстания в Дагестане, Осетии, Кабарде (баксанаки), Балкарии и Карачае. Если и трудно установить организационную связь между этими горскими восста­ниями, то их национально-идеологическая связь была налицо: лозунги газавата («священной войны») осново­положников горской независимости — Мансура, Гамзат-Бека, Кази-муллы и Шамиля — были ведущими мотива­ми этих восстаний.

К этому времени (это было уже к середине декабря 1929 г.) к границам Чечни начали прибывать регулярные части Красной Армии. К концу декабря под личным ру­ководством командующего Северо-Кавказским военным округом командарма I ранга Белова в центры восстания были двинуты четыре дивизии пехоты плюс 28-я стрел­ковая дивизия из Владикавказа, Владикавказское пе­хотное и Краснодарское кавалерийское училища, три артиллерийских дивизиона, два полка горных стрелков пограничной охраны, снятой с турецких и иранских границ. Кроме того, к операции были привлечены три эс­кадрона войск ГПУ — грозненский, владикавказский, махачкалинский — под командованием заместителя началь­ника краевого ГПУ Курского. Концентрацией такой солидной силы на относительно маленьком участке Ша­ли—Гойти (население 150 тысяч человек) и ввиду отсутствия каких-либо естественногеографических предпо­сылок для ведения оборонительной войны к середине января 1930 года были взяты оба центра: Гойти после поголовного уничтожения штаба повстанцев во главе с Куриевым и Ахмат-муллой, а Шали — после организованно­го отступления силы Истамулова в горную Чечню.

Потери красных были велики: в гойтинских боях был уничтожен почти весь 82-й пехотный полк, а под Шали Белов потерял силы, превосходящие одну дивизию. В конце марта 1930 года Белов, получив свежие силы из Закавказья, развернул большое горное наступление с задачей овладеть последним пунктом повстанцев — Беной. После двухмесячных тяжелых боев и больших жертв в апреле 1930 года Белов вошел в Беной, но в ауле не застал ни одного жителя: все жители, включая женщин и детей, эвакуировались дальше в горные трущобы. По­бедитель Белов послал к повстанцам парламентеров с предложением почетного мира: всем, кто добровольно возвращался обратно в аул со сдачей оружия, объявля­лась амнистия. Повстанцы ответили, что они вернутся обратно в свои аулы только тогда, когда Белов уйдет со своими войсками.

Тем временем в самой политике партии произошел крутой перелом — Сталин и ЦК пересмотрели обанкро­тившуюся политику партии в колхозном движении. Специальным решением ЦК ВКП(б) были осуждены «ле­вые загибщики» в колхозном движении, колхозы были  объявлены добровольными объединениями, и в нацио­нальных районах, как Чечня и Ингушетия, колхозы были вообще отменены как преждевременные. В националь­ных районах разрешалось организовывать только товари­щества по совместной обработке земли, так называемые ТОЗы. Чеченское партийное руководство (Хасман, Жу­равлев, Арсанукаев) были сняты со своих постов как «ле­вые загибщики». Из Чечни были отозваны войска с одновременным завозом туда огромного количества про­мышленных товаров по весьма низким ценам. Всем уча­стникам  восстания,  в том   числе  и  вождям  восстания, была объявлена амнистия от имени центрального прави­тельства.

Повстанцы вернулись в свои аулы. Вождь повстан­цев, впрочем в прошлом бывший красный партизан, Ши­та Истамулов тоже вернулся в Шали. По указанию свер­ху Истамулов даже был назначен председателем Шалинского сельского потребительного общества (кооперация по промтоварам). Осенью 1931 года Истамулов был вы­зван к начальнику районного ГПУ Бакланову для вручения ему официального акта амнистии из Москвы. Вру­чая ему одной рукой акт, Бакланов из-под стойки другой рукой выпустил в него весь заряд из маузера. Тяжело раненный Истамулов успел насмерть заколоть кинжалом вероломного Бакланова. Наружная охрана добила Истамулова. Трупы Бакланова и Истамулова завернули в бурки и на машине ГПУ увезли в Грозный. Брат Иста­мулова Хасан организовал новую «банду», которая до 1935 года беспощадно мстила чекистам за убийство Шиты.

Убийство Шиты Истамулова было началом проведе­ния в Чечне большой операции ГПУ по ликвидации «кулацко-контрреволюционных элементов и мулльско-националистических идеологов». По нормам, установленным Грозненским и Ростовским краевыми ГПУ и утвержденным Правительством СССР, было арестовано до 35 ты­сяч человек. Арестованные были осуждены специально созданной для этой цели чрезвычайной «тройкой» ГПУ под председательством его шефа Г. Крафта. Процент расстрелянных установить хотя бы приблизительно труд­но, но на волю из них редко кто вернулся.

VI. Восстание в Ингушетии

Еще в 1926 году были сняты председатель Чеченско­го ЦИК Т.Эльдарханов и его заместители Хамзатов и Шерипов. Их обвинили в связи с одним из видных по­литических деятелей — с Али Митаевым, арестованным в 1923 году за подготовку чеченского восстания совмест­но с руководителями грузинского восстания. По аналогичным мотивам были сняты председатель Ингушского областного исполнительного комитета И. Мальсагов и секретарь обкома ВКП(б) И. Зязиков. На место снятого Зязикова секретарем Ингушского обкома ВКП(б) был назначен из Москвы русский Черноглаз. Ингуши в этом назначении увидели нарушение своей автономии и направили в Москву делегацию с просьбой вернуть им об­ратно Зязикова. В Москве дали понять, что Зязиков был плохим коммунистом, а Черноглаз будет хорошим. До­вод ингушей: «Лучше иметь свой плохой, чем чужой хороший», — остался без внимания. Вступление в долж­ность Черноглаза ознаменовалось резким поворотом в политике областного руководства. Репрессии в деревне приняли масштаб и формы, ранее неслыханные. Черно­глаз начал с того, что открыл прежде всего поход на религию и развернул борьбу против «реакционного духовен­ства». Во Владикавказе (Владикавказ был тогда общей столицей Осетии и Ингушетии) Черноглаз объявил об учреждений «областного союза безбожников Ингуше­тии». Пост почетного председателя этого «союза» Черно­глаз принял на себя и в областной газете «Сердало» на ингушском языке дал директивы развернуть широкую кампанию по вербовке ингушей в этот «союз безбожни­ков».

Даже больше. Некоторых мулл прямо вызвали в ГПУ и заставляли их подписывать антирелигиозные деклара­ции об отказе от религиозной службы как от «антина­родной, реакционной деятельности» и с призывом к ин­гушам вступать в «союз безбожников». Правда, только единицы поддавались этой провокации, но и те, возвра­щаясь из Владикавказа, в ауле объясняли своим земля­кам, что все это провокация и что они подписались, что­бы избежать расстрела или пожизненной ссылки. Дело этим не ограничилось. Черноглаз дает установки сво­им районным помощникам «перейти в борьбе с кунта-хаджинцами от болтовни к делу» (в Ингушетии было сильно развито религиозно-мюридистское движение сек­ты Кунта-Хаджи, куда входило до 50 тысяч человек). Первым отозвался на этот призыв начальник Назрановского районного ГПУ Иванов. Летом 1930 года Иванов приехал в селение Экажево, которое однажды уже было сожжено Деникиным как «красный аул». Иванов заехал во двор сельского Совета и предложил председателю сельского Совета срочно созвать пленум сельского Со­вета и вызвать на этот пленум местного муллу. Предсе­датель исполнил приказ. Вызванному на пленум мулле Иванов заявил: «Вот уже в разгаре хлебозаготовка, между тем у вас в ауле ощущается сильный недостаток в зернохранилище, а у крестьян конфисковывать мешки для казенного зерна я не хочу. Поэтому я предлагаю такой выход из этого положения: надо отдать вашу аульскую мечеть под амбар, а мулла с сегодняшнего дня должен отказаться от своей религиозной службы».

Не успел передать переводчик содержание речи Ива­нова, как в помещении сельского Совета поднялся неис­товый шум. Некоторые громко кричали: «Надо убить этого гяура!», «Вонзить в него кинжал!». Председатель сельского Совета не был в силах призвать к порядку, свой Совет, только вмешательством самого муллы был наведен порядок. При этом он заявил начальнику Ива­нову: «Ваши действия противны не только народу, но и всемогущему Богу. Поэтому я боюсь Бога подчиниться вашему приказу». Сам председатель сельского Совета внес предложение: мы найдем другое помещение для зер­на. Чтобы не закрывать мечеть, любой ингуш отдаст свой собственный дом. Присутствующие единодушно поддер­жали председателя. Но Иванов был неумолим: «Под зерно мне нужен не всякий дом, а именно мечеть». Вновь поднялся всеобщий гвалт. Предчувствуя недоброе, Ива­нов покинул собрание. Но уже было поздно. В тот же день под Экажевом он был убит членом секты Кунта-Хаджи Ужаховым. За это убийство было расстреляно пять человек (Ужахов и мулла в том числе) и до трех десятков ингушей было сослано в Сибирь как «участ­ников контрреволюционной кулацкой банды».

Из этого убийства Черноглаз сделал совершенно лож­ные выводы. Он считал, что убийство начальника ГПУ свидетельствует о наличии всеобщего антисоветского за­говора в Ингушетии. Он решил раскрыть этот заговор и наказать его участников. Но как раскрыть мнимый за­говор? Тут вновь на помощь пришел ГПУ.

Осенью  1930 года в Ингушетию прибыл таинствен­ный «представитель Японии». Он нелегально разъезжает по крупным  аулам Ингушетии, завязывает связи с ин­гушскими  авторитетами, проводит с ними  нелегальные совещания, делает на этих совещаниях весьма важные сообщения о планах войны Японии против СССР. Свою штаб-квартиру «японский представитель» устанавливает у бывшего царского офицера Раджата Евлоева в Долакове. После «инспекционного объезда» по аулам этот «представитель Японии» созвал на этой квартире междуаульское объединенное собрание, куда были вызваны влиятельные и заведомо антисоветски настроенные лица из ингушей. Сам хозяин квартиры, в прошлом известный царский офицер, пользовался у ингушей, как человек яв­но несоветский, полным доверием. Все вызванные были известны как друг другу, так и ингушскому народу как люди верные, энергичные и решительные. В числе этих вызванных были Хаджи Ибрагим Ташхоев, мулла Исан Гелисханов, Шибилов Чада, Шибилов Сайд, Далгиев Раис, Ужахов Мурад и другие  (из аулов Назрань, Долаково, Базоркино, Галашки и т. д.). На этом нелегаль­ном совещании «японский агент» и Раджат Евлоев сна­чала привели к присяге на Коране всех присутствующих поименно. Каждый обязался держать в строжайшей тай­не «планы», которые им будут тут изложены, и не выда­вать ни друг друга, ни «японского представителя». После окончания этой церемониальной части   «представитель Японии» изложил суть дела: Япония собирается вступить в самое ближайшее время в войну против Советского Со­юза. В этой будущей войне на стороне Японии будут еще и другие мировые державы. Кроме того, ее поддер­живают и многие из угнетенных большевиками народов. На Кавказе уже почти все народы, кроме ингушей, за­верили Японию в поддержке ее с тыла в этой будущей войне. Теперь он уполномочен своим   правительством пригласить ингушей присоединяться к общему «освободительному фронту народов». «Представитель Японии» говорил долго, убедительно и с большой логикой.  Его действительно японская физиономия давала его словам вес и значение истинности. В  заключение  своей  речи «представитель» заявил, что еще до начала войны Япо­ния намерена поддерживать своих союзников деньгами и оружием. Чтобы ингуши знали, что это не одни лишь пустые обещания, он привез с собою деньги и некоторое количество оружия для  командного состава. Закончив свою информацию, «японец» спросил: принимают ли при­сутствующие   «японский план освобождения Ингуше­тии»? Когда присутствующие ответили согласием, «япо­нец» назначил  каждого  из  присутствующих  «команди­рами сотен». «Командиры» получили оружие японского образца и японские военные погоны в качестве знака от­личия. Деньги «командиры» будут получать по мере раз­вертывания «военно-подпольной работы». Приказ к вы­ступлению ингуши получат в начале войны. «Японский представитель» уехал вполне довольный успехом своего предприятия. Оружие и погоны ингуши зарыли в землю в ожидании «войны и приказа». Но как и надо было ожи­дать, война не началась, а Ингушетия была наводнена войсками ГПУ: в одни и те же сутки были произведены массовые аресты почти во всех крупных аулах. При этом был арестован весь «японский штаб» заговорщиков, у членов которого легко выкопали зарытое ими оружие и погоны как «вещественное доказательство». На воле остался помощник «японского представителя» Раджат Евлоев и сам «японец», оказавшийся монголом из средне­азиатского ОГПУ. 21 человек расстрелянных, до 400 человек сосланных без суда и следствия (решением колле­гии ГПУ) — таков был результат для ингушей этой оче­редной провокации ГПУ. Зато почти все лица начальст­вующего состава Владикавказского объединенного от­дела ОГПУ были награждены высшими советскими ор­денами за выполнение специального задания Советского правительства. В числе награжденных был один из ин­гушских агентов ГПУ.

Секретарь областного комитета Черноглаз повысил­ся в своем значении в глазах ЦК ВКП(б) на целую го­лову. Сам Черноглаз, имевший об ингушах только те сведения, которые он вычитал из старых русских учеб­ников по географии (Деникин, например, писал в своих «Очерках русской смуты»: «В старых учебниках по географии об ингушах сказано: «Занятие ингушей — ско­товодство и грабежи». Во время гражданской войны, — продолжает Деникин, — у них превалировала, однако, последняя профессия над первой»), думал, что путем нескольких удачных чекистских операций он отучит ингу­шей одновременно и от «контрреволюционных грабежей», и от службы Богу. Черноглаз полагал, что под видом ре­лигиозных сект (секты Кунта-Хаджи, Батал-Хаджи и шейха Дени Арсанова) в Ингушетии существуют почти легальные контрреволюционные организации, неизвестные в центральной Советской России, а потому безза­конные и нетерпимые и в Ингушетии. Поэтому сейчас же после «японской операции» Черноглаз дал распоряже­ние об изъятии всех главарей указанных сект (эти рели­гиозные секты были созданы еще задолго до русской революции). Аресты главарей и основных деятелей сект произвели на ингушей исключительно удручающее впечатление. Десятки ингушских жалоб посыпались в Москву на самовольные действия Черноглаза. Даже специальная делегация, в числе которой было много соратни­ков Орджоникидзе и Кирова, ездила в Москву к Кали­нину с просьбой убрать Черноглаза, «чтобы восстановить в Ингушетии мир и порядок». Но все эти жалобы в кон­це концов возвращали на место к тому же Черноглазу «для разбора». Подобный «разбор» заканчивался обычно арестом лиц, подписавших «контрреволюционно-мулльскую клевету». Но от этого они не прекращались. По­этому Черноглаз решил объездить Ингушетию и раз и навсегда разъяснить ингушам, что он не намерен мин­дальничать с бедняками, хотя бы они и были красными партизанами в прошлом. Первый визит был сделан в Галашки. На выступление Черноглаза, буквально в духе речи Богданова в Катар-Юрте, старик Бекмурзиев отве­тил под всеобщее одобрение присутствующих: «Вот на этой самой площади, на которой мы находимся, 25 лет тому назад выступал такой же, как и ты, начальник над всеми ингушами, полковник Митник. Митник поставил перед нами от имени сардара (наместник Кавказа) уль­тиматум — сдать оружие, которого мы не имели. Митник был лично хороший человек, но царская власть была плохая. Поэтому вот таким кинжалом (старик указал на  свой кинжал) я его и убил вот на этой площади, Я был приговорен к пожизненной каторге, но через 12 лет ре­волюция меня освободила. Советская власть — хорошая власть, но ты, Черноглаз, нехороший человек. Я тебя убить не хочу. Только даю тебе мой мудрый совет: уез­жай ты из Ингушетии, пока цела твоя голова. Весь народ злой на тебя. Ей-богу, убьют».

Старик говорил по-русски, говорил внушительно и го­рячо, как юноша. Вместо того чтобы действительно поду­мать над мудрым советом Бекмурзиева, Черноглаз рас­порядился об аресте «старого бандита» и поехал созы­вать очередное собрание в следующем ауле — Даттах, там повторился вариант той же картины. В тот же день вечером под Галашками, там, где дорога проходит через маленький лесок, Черноглаз был убит в своей машине. Сопровождавшие его два других работника областного комитета были отпущены невредимыми. Простреленная машина и обезглавленный труп Черноглаза остались на месте. Голову от трупа ингуши увезли с собою.

Убийство Черноглаза дорого обошлось ингушам. Первым был арестован по обвинению в организации этого убийства Идрис Зязиков, бывший секретарь Ингушско­го областного комитета ВКП(б), вместе с его женой Жа­неттой, были арестованы все его личные друзья и родст­венники. По аулам были произведены аресты среди всех тех лиц, которые числились в так называемых «списках порочных элементов» ГПУ, куда обычно заносились име­на не только бывших, но и будущих «бандитов». Главарей «заговора» против Черноглаза во главе с Зязиковым су­дили в Москве в Верховном суде РСФСР. В числе гла­варей были и физические убийцы. Сам Зязиков во время убийства Черноглаза находился в Москве на курсах марксизма при ЦК ВКП(б). Но Зязикова обвиняли в «моральной и политической подготовке» убийства своего преемника.

Террористы объяснили мотивы убийства Черноглаза всей его провокационной политикой в Ингушетии. Из одной реплики между председателем суда и одним из подсудимых ингушей родился даже анекдот общей из­вестности: на вопрос председателя суда, куда же делась голова Черноглаза, не совсем понявший вопрос ингуш от­ветил: «У Черноглаза совсем не было головы, если бы у него была голова, он не приехал бы к нам в Ингуше­тию». Подсудимые, в том числе и Зязиков, были приго­ворены к расстрелу. После личного вмешательства Орд­жоникидзе и Микояна Зязикову расстрел был заменен десятью годами. Других расстреляли.

VII. НКВД создает «националистический центр» Чечни

Почти с предначертанной аккуратностью в горах Чеч­ни происходили каждой весною крестьянские восстания, а партизанское движение было явлением перманентным. На эти восстания народ толкался не только постоянной  волею к национальной свободе, но и чисто провокационными трюками самих чекистов. К старой царской системе брать «аманатов» (заложников) для принуждения «бандитов» к сдаче чекисты прибегали постоянно, и в более широком масштабе. Но старая кавказская администрация «аманатов» отпускала на волю, как только являлся преследуемый «бандит». Однако в истории советской Чечено-Ингушетии не было ни одного случая, чтобы при явке «бандита» были бы освобождены «аманаты». Добровольно явившийся «бандит» вопреки торжествен­ному обещанию сохранить ему жизнь расстреливался, а «аманаты» ссылались в Сибирь, в том числе женщины и дети. Обман был правилом, благородство — исключением во всех действиях чекистских вершителей судеб чечено-ингушского народа. Поэтому Советской власти просто перестали верить. «Брешет, как Советская власть» — так приблизительно гласит в переводе одна из чеченских по­говорок. Но обман, давно превратившийся было во «вто­рую натуру» советского режима, подрывал лишь дове­рие: к этому режиму и потому был куда более терпимым злом, чем сознательная система провокации чекистов, которой легко поддавались чеченцы и ингуши в силу ряда специфических национально-бытовых и религиоз­ных условий. Постановлением областного комитета пар­тии, во главе которого стоял москвич Егоров, было реше­но организовать свиноводческую ферму в горном ауле Дарго. Настойчивые советы его чечено-ингушских кол­лег не делать этого, ибо это вызовет возмущение фана­тичных чеченцев (чеченцы и ингуши, как магометане, не едят свинины), не возымели действия — Егоров, на­оборот, обвинил своих коллег в националистических предрассудках. «Если чеченцы не едят свинины, тем луч­ше для самих свиней — не будут красть», — пояснил Его­ров своим коллегам по областному комитету. Свиновод­ческая ферма была организована, и она просуществова­ла ровно один день: днем привезли свиней, ночью чечен­цы их закололи. Конечно, при этом не украли ни одной свиньи. Психологически действия этих чеченцев были легко объяснимы. Завозом свиней в магометанское село, жители которого никогда их не видели раньше, власть совершила, по их мнению, величайшее святотатство.

Больше свиней в горы не завозили, но зато вместо за­колотых что-то около десяти свиноматок из Дарго НКВД вывез до 30 «бандитов» для отправки в Сибирь. Подоб­ных случаев тупоумной провокации советская действи­тельность в Чечено-Ингушетии знает сотни и тысячи. Но жертвой мелкой и крупной провокации НКВД до сих пор становился только аул. Правда, многие из интеллигентов старой школы, которые могли оказаться опасными для Советской власти в Чечне, были давно высланы с Кав­каза — бывший член Государственной думы Т. Э. Эльдарханов, член Московской коллегии защитников А.Мутушев, инженер М. Курумов, братья Мациевы. Другая часть чечено-ингушской интеллигенции, потерпев пора­жение в открытой войне с Советской властью, уехала за границу в эмиграцию — бывший президент республики горцев Кавказа Тапа Чермоев, бывший председатель парламента Вассан-Гирей Джабаги, председатель Чечен­ского национального совета Ибрагим Чуликов, генерал Сафарби Мальсагов, командир ингушской части ротмистр Созырко Мальсаго и другие. Но остались еще дру­гие, которые хотя и признали Советскую власть, а некоторые даже имели и коммунистические партийные билеты, но не пользовались доверием власти, т. е. НКВД. Логика чекистов подсказывала, что виновников и организаторов всех антисоветских восстаний надо искать в каком-то едином «националистическом центре», куда, несомненно, должны входить, по той же логике, представители внутренней и заграничной чеченской эмигра­ции. Эта идея выявления такого, по существу мифиче­ского, центра была для чекистских ищеек настолько соблазнительной, что за нее взялись со всей энергией и рвением Севеpo-Кавказское ПП ОГПУ под личным ру­ководством Курского (потом «застрелился» на посту за­местителя НКВД СССР Н. Ежова) и Федотова, Чечен­ский областной отдел ОГПУ под руководством его на­чальника Г. Крафта. Они так искусно и правдоподобно создали этот «контрреволюционный националистический центр», что в его существование поверили даже многие из чеченцев. Но создан он был следующим образом. Це­лая сеть агентов имела задание взять под постоянное наблюдение следующих лиц из чеченцев: управляющего краевой конторой снабжения (Севкавснаб) члена ВКП(б) Магомета Мациева (во время гражданской вой­ны М. Мациев — командующий чеченской Красной Армией, но происходил из купеческой семьи), юрисконсуль­та Чеченского областного исполнительного комитета Ма­гомета Абдулкадирова (беспартийный, бывший царский чиновник, выдающийся юрист), инженера Ису Курбанова, заведующего учебной частью и профессора по кафед­ре теоретической механики Грозненского нефтяного ин­ститута Халида Батукаева (этому профессору, блестяще окончившему МВТУ, было всего 25 лет), его отца, Ахмата Батукаева (беспартийный, как и сын, но бывший красный партизан), Эдиль Султана Беймурзаева (беспартий­ный, бывший царский  чиновник), его двух сыновей в возрасте — одного 14 лет, другого 18 лет, Хадида Шамилева, начальника финансового отдела (беспартийный, бывший белый офицер), Магомета Сатаева (партийный работник), Юсуфа Чермоева (беспартийный, сын бывше­го нефтепромышленника), инженера Мустафа Домбаева (член комсомола). Некоторые агенты имели специаль­ное задание сводить между собою вышеназванных лиц на квартирах друг у друга и организовывать «приезды» к ним «подозрительных лиц» из разных аулов. Даже больше. Некоторых из названных лиц, например М. Мациева и инженера Курбанова, по официальному поруче­нию заместителя начальника краевого НКВД посылали на «мирные переговоры» к известному тогда руководителю антисоветского партизанского отряда Макалу Газгирееву с предложением от имени НКВД о доброволь­ной явке Газгиреева, гарантируя ему в этом случае со­хранение жизни. Газгиреев, хотя и был в прошлом большим другом Мациева и Курбанова, но предусмотритель­но отказался воспользоваться великодушием ГПУ и со­ветом бывших друзей. Как выяснилось потом, и эта по­ездка Мациева и Курбанова оказалась организованной Курским, чтобы обвинить их обоих в «связи» с «руководителем бандитов».

Одновременно ГПУ дал задание и своим загранич­ным агентам установить слежку за горской эмиграцией, в частности за окружением Чермоева, Специально для этой же цели был дважды командирован за границу быв­ший белый офицер Виса Харачоев, разумеется под чужим именем. С кем встречался здесь и как вообще выполнил свое задание Харачоев, все еще неизвестно. Но зато точно известно, что из-за границы начали приходить пись­ма — из Стамбула, Парижа и Лондона, адресованные разным лицам из вышеперечисленной группы. Письма эти приходили в Грозный (столица Чечни) не на адрес прямых получателей, а на имя подставных лиц, для пе­редачи такому-то. Одним из таких подставных лиц в Грозном был X. М. X. М. был, в свою очередь, предуп­режден ГПУ, что он будет получать «заграничные» пись­ма для других, но что он обязан доставлять их немедлен­но в ГПУ. X. М., конечно, под страхом ареста немедлен­но доставлял их туда. Письма были написаны Мациеву, Курбанову, Беймурзаеву и другим. Автором большинства писем был Тапа Чермоев, который писал их то из Стам­була, то из Парижа и Лондона.

Осенью 1932 года была арестована вся эта группа. Вслед за арестом этой группы были произведены массо­вые аресты по Гудермесскому и Ножай-Юртовскому рай­онам. В общей сложности по этому делу «Чеченского на­ционалистического центра» было арестовано до 3 тысяч человек. Арестованным было предъявлено обвинение в создании «контрреволюционного националистического центра Чечни для подготовки и проведения вооруженно­го восстания». В связи с этим, выступая на краевой пар­тийной конференции в 1934 году, секретарь краевого ко­митета Евдокимов цитировал упомянутые «письма миллионера Чермоева» из-за границы к чеченскому народу. Евдокимов рассказывал, что Чермоев призывал в этих письмах своих единомышленников подготовиться к всеобщему вооруженному восстанию чеченского народа, ко­торое будет поддержано средствами и оружием западных держав, в первую очередь Англии (У чеченцев сказание о том, что англичане придут для осво­бождения Кавказа, настолько распространено и вкоренялось деся­тилетиями в сознание народа, что его вам расскажет любой чеченец со ссылкой на ряд своих выдающихся духовных авторитетов еще царского времени. Последний раз я слышал обоснование этого ска­зания из уст чеченцев при горячих спорах между ними в 1942 году, летом. «Даем головы на отсечение, если придет «герман», — придет только «энглис», и не с запада, а с востока!» — так доказывало боль­шинство. И в эти дни «герман» стоял в 500 метрах от Чечни — на западном берегу Терека! Я не знаю происхождения этого сказания, но чекисты верили ему не меньше, чем сами сочинившие его чеченцы, и поэтому каждый чеченский «бандит» и каждое национальное вос­стание заносились заранее на конто Интеллидженс сервис. Однако какая ирония судьбы: на протяжении 85 лет (со времени Шамиля) и царисты и чекисты с одинаковым рвением обвиняли чеченцев в англофильстве, а на 86-м году сослали за германофильство! – прим. автора).

Только сейчас, за границей, мы окончательно убеди­лись, что версия о письмах Чермоева была ложью, а сами письма — фальшивками ОГПУ. Но как раз эти пись­ма и служили «вещественными доказательствами» про­тив «националистического центра». Почти все арестован­ные были осуждены через коллегию ГПУ. Из членов «центра» Абдулкадиров, Шамилев, Курбанов, Моца-Хаджи Сотаев, Беймурзаев были расстреляны. Другие получили по 10 лет. Сколько расстреляно рядовых, устано­вить невозможно.

За раскрытие этого мнимого «контрреволюционного националистического центра Чечни» были награждены орденами Красного Знамени Курский, Федотов из краевого ОГПУ, Павлов, Крафт, Миркин, Васильев, Трегубов из Чеченского областного ОГПУ. Отныне восторжествовала «теория», что «бандитов» надо искать в Чеч­не не только в горах и лесах, но и за столом ученого, в заводских цехах и лабораториях, в кабинетах чиновни­ков и даже в составе партийных комитетов. Это, пожа­луй, и было началом конца самой Чечено-Ингушской республики.

Былая слава «героических чеченцев» и «храбрых ингу­шей», как льстиво выражался Чичерин во время своего приезда в Грозный, в глазах Москвы потухла, там ве­рили фантастическим «сводкам» чекистов, что чеченцы и ингуши только тем и заняты, что замышляют каждый день чуть ли не «освободительный поход» по всему Кав­казу. Чтобы обосновать это свое утверждение, а главное, доказать Москве «бдительность и преданность», чекисты сами организовывали мнимые заговоры чеченцев и ин­гушей против Советской власти или своей вызывающей провокационной политикой сознательно толкали их на вооруженное выступление против нее. Это входило и в карьеристские расчеты чекистов. Мы категорически ут­верждаем, что при всем том, что Советская власть отка­залась в конце концов от многих своих «суверенных» принципов по национальному вопросу и при всей строго­сти советских законов и жестокости их применения, че­ченцы и ингуши примирились бы со своей судьбой, если бы не вся эта, преднамеренная, порою чудовищная систе­ма провокации НКВД. Мы утверждаем так же категори­чески, что в СССР нет ни одного маленького народа, с которым так легко можно было бы договориться и под­чинить его власти, если апеллировать к его рассудку, не оскорбляя его национальную честь, религиозное чув­ство и личное достоинство.

Рыцарство, благородство, гостеприимство, честь и сво­бодолюбие, почтение к старшим и верность в дружбе и жертвенность для общего блага, храбрость в бою и скром­ность в общежитии и, только один раз, жестокая мсти­тельность до бесчеловечности, если речь идет о веролом­ном враге, — вот черты кавказских горцев, о которых сви­детельствуют и которыми вдохновлялись классики рус­ской литературы для написания многих своих бессмерт­ных творений (Пушкин, Лермонтов, Толстой). Многими из этих качеств были наделены сами старые завоеватели горцев — русские князья и дворяне, но не одним из них не были наделены новые — русские и интернациональные чекисты. Конфликт между чечено-ингушским народом и Советской властью является в этом смысле конфликтом между совестью и бессовестностью, моралью и амораль­ностью, между обычным правом чеченцев и «советским правом» чекистов. Возьмите самый безобидный пример. Рядовой русский человек злосчастную мать своего про­тивника пропустит через все падежи при сочных прила­гательных, в ответ на это он услышит такую же брань от своего противника, и этим дело кончается. Но чеченец, оскорбивший словом своего противника, должен обна­жить кинжал для обороны. Ругань карается у чеченцев и ингушей смертью — так велит обычное право. «Рану кинжалом залечит медик, но рану словом залечит лишь кинжал» — так гласит чеченская поговорка. 

Все эти качества горцев были теперь объявлены бур­жуазно-националистическими предрассудками. Им была объявлена в порядке «коммунистического перевоспита­ния» самая ожесточенная война. Но эту войну вели не столько устами пропагандистов, но пулями чекистов. Да­же тот же знаменитый кинжал — исконная и неотъем­лемая принадлежность кавказского национального костюма — был запрещен и объявлен «вне закона», под строгую уголовную ответственность.

VIII. НКВД создает «бандитов»

Совершенно смело можно утверждать, что ни в од­ном из уголков Советского Союза, ни в одной из авто­номных советских республик НКВД не вел политики со­знательной провокации народа против власти в таких гнусных формах, как на Северном Кавказе, и особенно в Чечено-Ингушетии. При этом во главе Чечено-Ингуш­ского отделения всесоюзного ГПУ — НКВД назначались люди на редкость бездарные, на подбор безнравственные и, как все чекисты, бесчеловечные. Ни один из шефов Чечено-Ингушского ГПУ — НКВД, как правило, не на­значался из чеченцев. Все они были людьми, назначен­ными из Москвы, и знали о народе, судьбу которого они должны решить, только то, что написано в «справочни­ках» и «руководствах» царских властей о горцах. Пол­ное невежество в знании психологии, традиций и истории народа дополнялось личными аморальными и просто преступными качествами самих московских шефов Че­чено-Ингушского ГПУ (Дейч, Абульян, Павлов, Крафт, Раев, Дементьев, Иванов, Рязанов). Получить побольше орденов — такова была нескрываемая цель каждого нового шефа Чечено-Ингушского НКВД. Поэтому эти шефы были заинтересованы не в «умиротворении» Чечено-Ингушетии, а в продолжении войны чечено-ингушского народа против Советской власти. Искренние от природы чеченцы и ингуши являются вместе с тем до болезненности чувствительными, когда дело касается их личной или национальной чести. Вот этой природной чертой этого народа пользовались чекисты, провоцируя не только убийство своих же собственных агентов, но даже искус­ственно организуя сами восстания чеченцев против Со­ветской власти. Мы уже видели, как был создан «на­ционалистический центр Чечни». Посмотрим, как созда­вались и отдельные «бандиты».

Осень 1933 года. Гельдеген Шалинского района. Кре­стьянин, уже довольно пожилых лет, Ибрагим Гельдегенский давно числится в «черном списке» подозритель­ных лиц у районного НКВД. Подозревают его, собственно, в «бандопособничестве», но лично о нем и НКВД и народу было известно, что он человек безупречного поведения, добросовестный колхозник, во время граждан­ской войны даже был красным партизаном у самого Серго Орджоникидзе. Когда Серго Орджоникидзе во время белых скрывался в горах Чечни и Ингушетии, Ибрагим Гельдегенский служил в личной охране Орджоникидзе. За свою храбрость и смелые налеты в стан белых в Грозном и Владикавказе сам Орджоникидзе наградил его кличкой «Зелимхан Гельдегенский» (Зелимхан — известный абрек-чеченец, который прогремел на всю Россию до первой мировой войны). По поручению того же Орджоникидзе он несколько раз пробирался с сек­ретными поручениями от Орджоникидзе через фронт бе­лых (1919 г.) в Астрахань к командующему 11-й Красной Армией Шляпникову. За выполнение этих важных поручений Ибрагим был награжден именными часами от Шляпникова и почетным оружием от Орджоникидзе (маузер с именной надписью). Когда война кончилась, Орджоникидзе уехал в Москву и стал членом Политбю­ро, а Ибрагим вернулся в свой родной аул и записался в колхоз. Время шло и менялось, именные часы перестали ходить, а почетное оружие от Орджоникидзе отобрал областной НКВД. Ибрагим был возмущен. Он поехал в Ростов-на-Дону в краевой НКВД к самому Евдокимо­ву с жалобой на действия областного НКВД. Ибрагим предъявил Почетную грамоту, подписанную самим Орд­жоникидзе, в которой последний удостоверяет, что Ибрагим награжден им персональным почетным оружием и имеет право его носить «на всей территории РСФСР». В краевом НКВД у Ибрагима отняли саму грамоту. «У вас нет оружия, а без оружия вам и грамота не нуж­на»,— вежливо объяснили там Ибрагиму.

Окончательно разочарованный в успехе, Ибрагим пригрозил краевым чекистам Москвой и Орджоникидзе. Но на это чекисты грубо отрезали Ибрагиму: «Ска­тертью дорога, но шляться с жалобами на НКВД разум­ным людям не рекомендуется»,— заявили в краевом НКВД.

Ибрагим поехал в Москву.

В комендатуре Кремля Ибрагим зарегистрировался как «Зелимхан Гельдегенский» и «друг Орджоникидзе». У Орджоникидзе оказалась не только хорошая память, но, видно, сохранилось и кавказское гостеприимство. Ибрагим был доставлен немедленно на квартиру Орджоникидзе. Жена Орджоникидзе — Зина встретила с не­поддельной приветливостью старого «кунака» и повела его сейчас же к мужу. Орджоникидзе принял Ибрагима так же просто и дружески, как, бывало, принимал его самого Ибрагим 12 лет тому назад в горах Чечни. Ибра­гим рассказал Орджоникидзе суть дела, Орджоникидзе обещал принять меры. Ибрагим уехал в Чечню. Через несколько дней ему доставили на квартиру его именной маузер с грамотой из Ростова. Но тогда только, собст­венно, и началась трагедия Ибрагима.

Победа Ибрагима была бомбой по авторитету всего Чеченского НКВД, и НКВД сделал свои выводы.

За каждым шагом Ибрагима установили слежку. Во­круг Ибрагима чекисты плетут сеть интриг и провока­ций. К нему подсылают агентов с предложением убить шефа районного НКВД Славина, но Ибрагим отказывается от всего. Через некоторое время к нему приезжа­ет человек, назвавшийся дагестанским муллой. Мулла говорит, что он совершает паломничество в святые места Арти-Корт (около Ведено) и что еще перед отъездом из Дагестана его друзья назвали ему Ибрагима Гельдегенского как верного человека и набожного мусульманина. Мулла сослался на ряд знакомых Ибрагиму по граждан­ской войне дагестанских имен. Мулла производил впе­чатление весьма ученого арабиста и глубоко религиоз­ного человека. То и другое очень импонировало Ибраги­му. При мулле была целая кипа богословских книг. Про­щаясь на третий день с Ибрагимом, мулла подарил Ибрагиму за его щедрое гостеприимство магометанскую священную книгу — Коран. Мулла уехал, но на другой день приехали чекисты с обыском. При обыске нашли тот самый Коран, а в переплетах Корана нашли и по­дозрительное письмо на арабском языке. НКВД забрал Ибрагима вместе с этим письмом и Кораном. На следствии Ибрагим объяснил, как и кто ему дал Коран, а о записке сказал, что ему ничего о ней не известно. Но че­кисты заявили ему, что приезжавший к нему человек во­все не был дагестанцем, а был англо-турецким шпионом и что в письме, доставленном этим шпионом, англо-турки обещали Ибрагиму помощь, когда тот поднимет вос­стание чеченцев. Так чекисты через собственного шпиона, выданного ими за англо-турецкого, произвели Ибраги­ма в вожди «повстанцев» и предъявили ему обвинение в организации «контрреволюционной подпольной орга­низации» для проведения вооруженного восстания против Советской власти (ст. 58, п. 2, II, УК РСФСР). Как чле­ны его «контрреволюционной организации» были арес­тованы несколько односельчан и все его ближайшие родственники. Во время допросов и ночных пыток в каби­нете следователя НКВД в Грозном Ибрагим прыгнул со второго этажа в реку Сунжу и спасся. Через год, осенью 1934 года, жители Гельдегена были свидетелями следую­щего зрелища: уполномоченные НКВД Славин и Ушаев облили керосином тяжело раненного в бою Ибрагима и тут же на глазах народа сожгли его дотла. Такая пуб­личная казнь вызвала глубокое возмущение не только в простой массе, но и в самом автономном правительст­ве. Председатель Чеченского областного исполнительно­го комитета и одновременно член ЦИК СССР X. Мамаев, председатель областного совета профсоюзов Гроза (русский) и секретарь Шалинского районного комитета Я.Эдиев подали письменный протест против подобного поведения НКВД на имя секретаря Северо-Кавказского комитета ВКП(б) и председателя крайисполкома. В от­вет на этот протест все три названных лица были сняты со своих должностей — Мамаев и Эдиев как национали­сты, а русский Гроза как правый оппортунист. Славин и Ушаев были переведены на время на работу в НКВД в Среднюю Азию. В Средней Азии оба эти чекиста полу­чили орден Красного Знамени за свою предыдущую ра­боту в Чечне. В 1937 году Ушаев был возвращен в Чеч­ню и назначен председателем Верховного суда Чечено-Ингушской республики. В том же году он был отравлен ядом, поданным ему в пище одним из его близких род­ственников.

IX. Прием чечено-ингушской делегации у Орджоникидзе

Вопли, страдания и протесты возмущения в чечено-ингушском народе были настолько велики и настолько угрожающими для самого марионеточного правительст­ва Чечено-Ингушской республики, что оно попыталось, наконец, довести до сведения ответственных представи­телей центрального Советского правительства истинное положение в Чечено-Ингушетии. Благоприятный случай представился, когда член Политбюро С. Орджоникидзе весною 1935 года отдыхал на Северном Кавказе — на курорте в Пятигорске. На просьбу правительства Чече­но-Ингушетии принять его представителей для собесе­дования Орджоникидзе ответил пригласительной теле­граммой. Чечено-ингушская делегация в составе пред­седателя правительства Али Горчханова, второго секре­таря областного комитета партии Вахаева (первым секретарем Чеченского областного комитета никогда не назначался чеченец), членов правительства Гойгова, Мехтиева, Окуева, старых партизан и соратников Орджо­никидзе во время гражданской войны — X. Орцханова, Альберта Альбагачиева и еще нескольких стариков быв­ших партизан выехала в Пятигорск и была принята Орджоникидзе с щедростью кавказского гостеприимст­ва. Первое, что поразило даже самого Орджоникидзе — кавказца и знатока Чечено-Ингушетии, — это отсутствие кинжалов у старых партизан. Ему объяснили, в чем дело. «Чеченец без кинжала все равно, что европеец без гал­стука», — сказал Орджоникидзе и обещал поговорить в Москве насчет этого «головотяпского закона». С самого начала беседы Орджоникидзе предупредил своих посе­тителей, особенно старых партизан, что ему хочется знать истинную правду о причинах недовольства чечено-ингушского народа Советской властью и о тех мерах, которые могли бы рекомендовать сами чечено-ингушские представители для устранения этих причин. Чечено-ин­гушские представители доложили Орджоникидзе обо всем самым подробным образом — о колхозах, МТС (машинно-тракторных станциях), дорогах, школах, больни­цах, нефти, но только об одном, а именно о главном они не доложили Орджоникидзе — об НКВД. Конечно, че­чено-ингушское правительство хорошо понимало, что в конечном счете все зло в НКВД и что, пока последний чекистский сержант стоит фактически выше чечено-ин­гушского премьер-министра, не может быть и речи о по­литическом оздоровлении атмосферы в Чечено-Ингуше­тии. Но говорить об этом они боялись, и вполне резон­но. Орджоникидзе уедет себе в Москву; а они должны вернуться в распоряжение своего собственного НКВД (кстати, из состава около 400 человек ответственных со­трудников Чечено-Ингушского НКВД чеченцев и ингу­шей было только четыре человека — С. Альбагачиев, У. Мазаев, И. Алиев, У. Эльмурзаев, а в войсках Чечено-Ингушского НКВД не было ни одного). Человек, кото­рый берет под сомнение непогрешимость НКВД, уми­рает в СССР скорой и неестественной смертью. Сообще­ние делегации, что после организации колхозов у чечен­цев и ингушей отобраны их верховые кони, возмутило Орджоникидзе до крайности. «Вы переборщили, товари­щи, это прямо преступление отнимать у чеченцев и ингу­шей их верховых коней — ведь горцы тем и славились, что как джигитов их еще не превзошел ни один народ. Нет, товарищи, вы определенно переборщили», — заклю­чил свое замечание Орджоникидзе. «Таков общий закон для всего СССР», — ответили ему. Однако Орджоникидзе обещал поговорить с «хозяином» в Москве и внести в ЦК и Совнарком ряд конкретных предложений для улуч­шения дела в Чечено-Ингушетии.

Через месяц после возвращения Орджоникидзе в Мо­скву в центральной прессе появились два постановления: одно — Президиума ЦИК СССР о том, что «кинжалы разрешается носить там, где это является принадлежно­стью национального костюма», другое — ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР: «Как исключение из Устава сельскохозяйственной артели (колхоза) в Чечено-Ингушетии разрешается колхозникам иметь и содержать своих соб­ственных верховых коней».   

Как бы велико ни было значение этих решений Со­ветского правительства для поднятия морально-полити­ческого состояния чечено-ингушского народа, все-таки они не достигали цели, поскольку не менялся дух и не менялись методы чекистской политики в ауле. Эти пал­лиативные меры напоминали, скорее, старую известную политику «кнута и пряника», чем серьезное желание вла­сти понять и преодолеть трагедию этого маленького на­рода. В Москве не знали или не хотели знать, что причины этой трагедии заложены не в природе самого наро­да, не в его непримиримости ко всякой власти, а в орга­нической порочности политики провокации. Поэтому-то самое идеальное решение Советского правительства сво­дилось на нет очередной провокацией чекистов. Правда, после визита представителей чечено-ингушского прави­тельства к Орджоникидзе чекисты начали себя вести бо­лее осторожно и менее заметно.

Конец 1935 года, весь 1936 год и начало 1937 года прошли спокойно. Эти два с половиной года прошли без чекистских провокаций, а значит, и без чеченских восста­ний. Правда, было несколько случаев убийств работни­ков НКВД, но тут главным образом сводили старые сче­ты. Даже постоянно существующее партизанское движе­ние в горах, которое, между прочим, всегда снабжалось оружием и боеприпасами самими работниками НКВД —  известными в Чечено-Ингушетии чекистами Семикиным, Погиба, Никольским и другими, которые в конце концов за это и были привлечены к ответственности, — и то за­метно перешло к оборонительной тактике, свертывая прежнюю тактику налетов и диверсий в зоне советских объектов. Сам вождь партизанского движения «майор» Саадулла Магомаев (он был неуловим и стоял во главе горных партизан около 14 лет, а «майор» было его почет­ной кличкой, данной ему самими партизанами) издал характерный приказ по своим группам: «Не трогать рус­ских работников, кроме чекистов, и не щадить чечено-ингушских работников, если они коммунисты. Русские вы­ступают против нас по долгу службы, а чечено-ингушские работники — из-за своей подлости. Честь службистам, смерть подлецам» — таково было содержание одного из приказов Саадуллы. Один случай, связанный с этим приказом, даже произвел сенсацию в республике. Весной 1940 года секретарь областного комитета ВКП(б) по промышленности и транспорту Смолкин поехал в слу­жебную командировку в Галанчожский район, большая часть территории которого находилась под властью пар­тизан Саадуллы. Секретаря областного комитета сопро­вождали три человека, и один районный партийный ра­ботник — чеченец. В лесу между Шалажами и Ялхароем, у перевала гор, компания Смолкина оказалась в окруже­нии партизан Саадуллы.

Чекисты, быстро пронюхавшие, в чем дело, бросив своих лошадей, удрали в гущу леса. Растерявшийся Смолкин и его чеченский проводник были взяты в плен партизанами. Партизаны их обезоружили, забрали у них документы и повезли в партизанскую тюрьму в одно из партизанских сел. Ввиду важности пленных персон судил их сам «майор». На этом суде Смолкин подтвердил дан­ные из захваченных документов о том, что он является секретарем областного комитета партии, т. е. вторым ли­цом в республике, и что он находится в командировке по исполнению воли партии и правительства. Районный ра­ботник — чеченец заявил, что его долг сопровождать своего прямого начальника. Суд постановил Смолкина освободить как русского коммуниста, а чеченца расстре­лять как изменника Чечни. Смолкин благополучно при­был в столицу республики, но был вновь арестован, на этот раз уже НКВД, как «изменник Родины».

X. Образование Чечено-Ингушской республики

и визит к матери Сталина

Как указывалось, половина 1935 года и весь 1936 год прошли в Чечено-Ингушетии спокойно. 5 декабря 1936 года, в связи с принятием новой Конституции СССР, Чечено-Ингушская автономная область была преобразована в Чечено-Ингушскую Автономную Советскую Со­циалистическую Республику. В связи с этим во всех аулах происходили национальные торжества, на которых чеченцы и ингуши выражали искреннюю благодарность власти, оказавшей им столь высокое доверие, как обра­зование автономной республики. После того как была принята и конституция Чечено-Ингушской АССР, в кото­рой были зафиксированы неотъемлемые суверенные права народа, эта благодарность перешла во всеобщее на­родное ликование. Этим двум «историческим актам» — образованию республики и принятию ее «демократиче­ской» конституции — народ придал значение, вытекающее из букв и формы обоих актов. Образование республики с конституционными правами и внутренним суверените­том подавляющим большинством народа, в особенности интеллигенцией, было понято не только как расширение прав народа, но и как долгожданный конец произволу НКВД. Неподдельную радость народа делили и женщи­ны-чеченки, надеявшиеся теперь на спокойную жизнь своих мужей и сыновей. Обычно чуждые политике и об­щественной жизни, благодарные чечено-ингушские жен­щины-матери, на этот раз уже по собственной инициати­ве, составили весной 1937 года женскую делегацию Чече­но-Ингушской республики во главе с Аминат Исламовой и направили ее в Тифлис, чтобы лично отблагодарить мать Сталина — Кеке Джугашвили за «отеческую заботу о чечено-ингушском народе» ее сына. Делегацию, привезшую ей богатые подарки из национальных изделий, Кеке приняла весьма торжественно в бывшем дворце на­местника его величества на Кавказе Воронцова-Дашко­ва. На щедрые похвалы чеченок по адресу ее сына Кеке ответила многозначительно: «Желаю каждой матери иметь такого сына!» Как это пожелание, так и посещение Кеке чечено-ингушской женской делегацией дали повод центральной прессе петь высокие дифирамбы по адресу «великой матери».

Сама же мать Сталина заверила делегацию, что она попросит сына, чтобы он и впредь был «ласковым с братьями кистинцами» (грузины называют чеченцев и ингушей кистинцами). «Ласки сына» и истинное значение сталинской Конституции Чечено-Ингушской республики сказались уже летом того же года в грандиоз­ной военно-чекистской операции, которая была произве­дена по всей республике. Эта «всесоюзная чума» — ежовщина докатилась до чечено-ингушских гор, но в масштабе грандиозном и в формах, превосходящих всякие челове­ческие фантазии.

XI. «Генеральная операция» 1937 года

В ночь с 31 июля на 1 августа 1937 года по ранее со­ставленным НКВД   спискам была проведена по всем аулам и районам так называемая «генеральная операция по изъятию антисоветских элементов». Весь изъятый «элемент» был вывезен на грузовых машинах войск НКВД в столицу республики — г. Грозный. После того как были заполнены две тюрьмы НКВД в Грозном (внутренняя тюрьма НКВД для «махровых контрреволюционеров» — до 1000 человек и внешняя тюрьма НКВД — до 4 тысяч человек), арестованные были размещены в центральном гараже Грознефти — 5 тысяч человек, в клубе имени Сталина (у мельницы Баширова) — 3 ты­сячи человек, в ДПЗ республиканской милиции — до 300 человек. Причем районные ДПЗ милиции и НКВД постоянно пополнялись новыми «кадрами» арестованных в порядке ликвидации «контрреволюционных остатков»… Всего в июльскую ночь в ходе «генеральной операции» было арестовано по республике до 14 тысяч человек, за август и сентябрь месяцы, т. е. около 3 процентов к об­щему населению республики. Все статьи о высоких пра­вах граждан, столь уже торжественно декларированных во всесоюзной и чечено-ингушской конституциях, конеч­но, были бесцеремонно нарушены как при аресте, так и при осуждении. На всех был подписан один прокурорский ордер на арест, на всех был один заочный суд: чрезвы­чайная «тройка» Чечено-Ингушского НКВД в составе первого секретаря областного комитета Егорова, шефа НКВД Дементьева и «спецпрокурора» НКВД ЧИАССР Порубаева. Она осудила их по спискам — одних к рас­стрелу, других в концлагерь. Число расстрелянных уста­новить невозможно, но в каждую ночь под гул заведенных моторов автомашин в подвалах НКВД происходили массовые расстрелы по новому методу. Новый же метод заключался в установлении следующей процедуры рас­стрелов: так как при одиночных расстрелах не было ни­какой возможности кончить в положенный срок испол­нение смертных приговоров «тройки», в подвале с север­ной стороны здания Грозненского НКВД (сторона к Сунже) была «оборудована» специальная «зала расстре­лов» большими группами. Сами чекисты называли этот подвал этапной камерой и заводили туда приговоренных «тройкой» к расстрелу арестантов под предлогом отправ­ки на этап, в Сибирь. Этапная камера была железобетон­ная и герметически изолирована от внешнего мира. Внутрь камеры как с крыши, так и с боков были вделаны вращающиеся огневые точки, из которых огнем ручных автоматов потом производился массовый расстрел. Тру­пы расстрелянных увозили ночью в грузовиках, покрытых брезентом, под гору Горячеводская, где под видом «запо­ведника» находились «братские кладбища» для расстре­лянных.

В связи с «генеральной операцией» сотни и тысячи чеченцев и ингушей ушли в партизаны, а старые парти­занские группы перешли уже к активным   действиям. В Галанчожском, Гудермесском и Курчалоевском райо­нах партизанами были убиты шефы   районных   отделов НКВД. В сентябре между городами Грозный — Назрань партизаны пустили под откос военный железнодорожный состав. В конце сентября в газете «Правда» появилась громовая статья «от специального корреспондента» под жирным    заголовком «Буржуазно-националистический клубок в Чечено-Ингушетии». Автор статьи, несомненно инспирированной ЦК ВКП(б), доказывал, что в Чечено-Ингушетии в партийном руководстве и во главе прави­тельства сидят «буржуазные националисты», которые ве­дут чечено-ингушский народ по антисоветскому пути. Ав­тор и газета «Правда» призывали не названного по имени судью  (НКВД)  «до конца распутать буржуазно-нацио­налистический клубок».

В начале октября 1937 года в сопровождении большо­го чекистского штаба в Чечено-Ингушетию прибыл кан­дидат в члены Политбюро, председатель партколлегии при КПК при ЦК и заместитель Ежова Шкирятов. Шкирятов и его чекисты энергично взялись за распутывание «буржуазно-националистического клубка». 7 октября был созван расширенный пленум Чечено-Ингушского областного комитета в Доме культуры имени Ленина Ста­линского района в г. Грозном. Кроме членов пленума при­сутствовали персонально приглашенные ответственные работники города и районов. Вот на этом пленуме Шки­рятов самолично и распутал «клубок». Шкирятов дал приказ об аресте всех чеченцев и ингушей, являющихся членами Чечено-Ингушского областного комитета. Они были арестованы тут же, в зале пленума. Потом приказ Шкирятова был распространен и на всех чечено-ингуш­ских работников, от председателя республиканского пра­вительства до председателя сельсовета. Таким образом, в течение октября-ноября были арестованы: председа­тель правительства республики А.Горчханов, заместитель председателя правительства республики А. Саламов, второй секретарь областного комитета партии X. Вахаев, заведующий культпропом областного комитета ВКП(б) М. Мамакаев, заведующий орготделом областного коми­тета ВКП(б) Куриев, народный комиссар, земледелия А. Мальсагов, народный комиссар здравоохранения С. Казалиев, народный комиссар местной промышленно­сти К.Ужахов, народный комиссар финансов Г. Гойгов, народный комиссар просвещения X. Окуев, председатель Верховного суда М. Ханиев, прокурор республики X. Мехтиев, председатель плановой комиссии М. Исла­мов, представитель Чечено-Ингушской республики при ВЦИК М. Альтемиров, начальник управления дороги А.Тучаев, начальник республиканского союза коопера­ции Ш. Сапаров, управляющий техническим снабжением Грознефти И. Курбанов, управляющий разведочной кон­торой Грознефти Д. Арсанукаев, директор научно-иссле­довательского института С. Арсанов, председатель республиканского радиокомитета Ш. Айсханов, председатель Союза советских писателей С. Бадуев, ответственный ре­дактор газеты «Ленинский путь» X. Арсанукаев, директор национального театра X. Яхмаатов, директор Государст­венного музея Э.Шерипов, директор филармонии компо­зитор Г. Мепурнов, председатель коллегии защитников Д. Шерипов, директор Водоканалтреста М. Шатаев, ответственный секретарь исполкома республики З. Межидов, управляющий торговлей А. Эльдарханов, управляющий банком М. Чекуев, начальник управления Заготзерно К. Арсанукаев; авторы фундаментальной «Науч­ной грамматики чеченского языка» — профессор X. Яндаров, доценты Д. Мальсагов и А. Мациев; виднейшие писатели — А. Ножаев, М. Сальмурзаев, А. Дудаев и другие; секретари районных комитетов партии — Шахгиреев, Бектемиров, Эдиев, Плиев, Азиев, Ханиев, Гугаев, Н. Казалиев, Г. Гугаев, Окуев, Сальмурзаев, Джабраилов, Ведзижев, Омаров, Чапанов, Эльдарханов, Джафаров, Гамурзиев, Зармаев, Мунаев и другие.

Арестованы были также председатели районных ис­полнительных комитетов (в Чечено-Ингушской респуб­лике было до 28 районов), почти все председатели сель­ских Советов, колхозов и их партийные организаторы. Вместе с ними, в порядке ликвидации «буржуазно-нацио­налистического охвостья», были арестованы все чинов­ники всех республиканских, городских, районных и сель­ских учреждений.

Общую «психологию» арестов весьма ярко передал начальник Гудермесского районного НКВД Гридасов, когда ему один из его не совсем опытных сотрудников задал недоуменный вопрос: «Как арестовать человека, если на него у нас нет никакого материала?» Начальник ответил: «Материал всегда найдется, лишь бы на нем была кавказская шапка!» Кстати, из всех 23 начальников районных НКВД только один был чеченец — Гойтиев и тот был арестован в эту кампанию.

Вместе с работниками республики были арестованы и те из чеченцев и ингушей, которые давно находились вне Чечено-Ингушетии — Д. Токаев (член ЦК Азербайджан­ской компартии), X. Ошаев (директор Северо-Кавказско­го горского педагогического института), М. Омаров (инструктор Северо-Кавказского крайкома ВКП(б), А. Авторханов (преподаватель Московского государст­венного педагогического института имени А. Бубнова), Идрис Зязиков, еще не отбывший свое старое наказание, и другие.

Аресты продолжались до ноября 1938 года. К этому времени Чечено-Ингушская республика была оконча­тельно очищена от «врагов народа». В течение трех лет чекистские следователи создавали дело «буржуазно-националистической, контрреволюционно-повстанческой, бухаринско-троцкистской, террористически-шпионской, антисоветской вредительской организации» — буквально так гласила многоэтажная формула обвинения для голов­ки арестованных. В эту головку, названную чекистами «буржуазно-националистическим центром Чечни и Ингу­шетии», входило 137 человек — бывших ответственных работников республики. В переводе на уголовный язык вышеуказанная формула обвинения гласила для каждого члена «центра» статью 58, пункты: I A (измена Родине), 2 (подготовка вооруженного восстания), 7 (вредительст­во), 8 (террористические акты), 9 (диверсия), 10 (ан­тисоветская агитация), 11 (членство в антисоветской организации) и 14 (саботаж). Такую широкую контрре­волюционную деятельность «центр» развернул, по мне­нию обвинения, в тесном союзе с другими националисти­ческими «центрами» Северного Кавказа (Дагестан, Осе­тия, Кабардино-Балкария, Карачай, Адыгея, Черкессия), чтобы подготовить провозглашение «Северо-Кавказской федеративной республики» под протекторатом Турции и Англии. Для координации своей деятельности с другими национальными республиками «буржуазно-национали­стические центры» Северного Кавказа входили в «Мос­ковский межнациональный центр» в лице своих ответст­венных представителей (Коркмасов и Самурский — от Дагестана, Ошаев, Авторханов и Зязиков — от Чечено-Ингушетии, Такоев — от Осетии, Курджиев — от Карачая) — такова была, по мнению НКВД, и внешняя связь заговорщиков. Партийный состав и образователь­ный ценз арестованных членов «буржуазно-националистического центра» был таков:

Общее количество 137 человек.

Партстаж:

Член ВКП(б) до 1917 г. – 2 чел.

Член ВКП(б) с 1917 по 1921 г. – 6 чел.

Член ВКП(б) с 1921 по1927 г. – 39 чел.

Член ВКП(б) с 1927 по 1936 г. – 90 чел.

Возраст:

Свыше 40 лет – 20 чел.

От 30 до 40 лет – 35 чел.

От 25 до 30 лет – 52 чел.

До 25 лет – 30 чел.

Образовательный ценз и его характеристика:

Высшее спец. образование – 10 чел.

Высшее коммунистическое образование – 53 чел.

Среднее образование – 36 чел.

Низшее образование – 50 чел.

Из этой таблицы вытекают следующие выводы: во-первых, все арестованные члены «буржуазно-национали­стического центра», за исключением восьми человек ле­нинской гвардии, принадлежали по своему стажу к ста­линской школе; во-вторых, по своему возрасту подавляю­щее большинство их (82 человека) были людьми моло­же 30 лет (комсомольский возраст); в-третьих, больше чем 1/3 (52 человека) всех этих «буржуазно-националистов» получили свое воспитание и образование в чисто коммунистических вузах (КУТВ имени Сталина, Высшая коммунистическая сельскохозяйственная школа, курсы марксизма при ЦК и т. д.).

Таково было партийное, образовательное и возраст­ное лицо руководящих кадров республики, обвиненных ныне в «буржуазном национализме».

Следствие по делу «буржуазно-националистического центра» продолжалось ровно три года. Так как не было возможности судить «центр» в 137 человек одним судом, то в ходе предварительного следствия «центр» был разбит на три группы: 1) советско-партийное руководство (Горчханов, Саламов, Вахаев, Окуев, Тучаев и др.), 2) беспартийные группы: культурно-идеологическое ру­ководство (Яндаров, Мациев, Авторханов, Д. Мальсагов, Мамакаев и другие), 3) «террористическая группа» (Сапаров, Ермолов, Товбулатов и другие, в эту «группу» чекисты набрали по логике вещей одну «молодежь»). Следствие велось при применении обычных для всего СССР методов физических пыток с некоторой «добавкой» для специфического «национального характера». Во вре­мя этого «следствия» до смерти были замучены бывший председатель областного исполнительного комитета Д. Мачукаев, бывший завкультпропом обкома М. Гисаев, бывший секретарь Ингушского обкома ВКП(б) Идрис Зязиков и другие. Не выдержав режима пыток, покончи­ли самоубийством председатель плановой комиссии республики М. Исламов, секретарь райкома партии М. Бектемиров. Путем этой неслыханной инквизиции, назван­ной «предварительным следствием», чекисты заставили до 90 процентов членов «буржуазно-националистического центра» подписывать и даже сочинять «искренние при­знания» в преступлениях, которых они, разумеется, не совершали.

О фантастичности этих показаний можно судить хотя бы по тому, что бывший заместитель правительства рес­публики А. Саламов дал следующие «искренние собст­венноручные показания». Для успешного проведения вооруженного восстания в Чечено-Ингушской республике из Англии через Турцию были получены: 50 горных ору­дий, 1000 пулеметов, 200 тысяч винтовок, 5 миллионов патронов, 10 тысяч снарядов и гранат и т. д. Кроме того, Англия обещала с воздуха поддерживать это восстание. Но так как Саламов указывал и точное место, где это оружие зарыто в горах, то чекисты изрыли все указан­ные ущелья гор. При этом, конечно, ничего не нашли, но избиения продолжались с требованиями указать под­линное место, где зарыто это оружие.

Наконец, когда «следствие» было закончено и груп­пы «центра» стали перед военным трибуналом Северо-Кавказского военного округа, то из дошедших живыми до суда около 120 человек виновным себя признал только один бывший мулла Ахмат Тучаев. Все остальные в один голос заявили, что все инкриминируемые им преступле­ния — выдумка и их «искренние  признания» являются ложными и вымышленными от начала до конца. Подсу­димые; указывая на шрамы от нанесенных ран, на вы­битые зубы, изуродованные части организма (один да­же был кастрирован во время допроса), заявили, что свои ложные показания они подписали под влиянием этих физических пыток ив надежде, что таким образом будет ускорен день суда или смерти. Все обвинение и доказа­тельства по делу строились исключительно по этим вы­нужденным личным «показаниям».

Других вещественных доказательств или свидетель­ских показаний для обоснования обвинения не было. Поскольку теперь на суде все обвиняемые отказывались от своих «показаний», кроме одного, то казалось бы, что дело должно было быть направлено на «доследование», как обычно поступали в этих случаях. Но трибунал, ви­димо, учел, что тут речь идет не о совершенных или подготовляемых к совершению преступлениях, а людях, которые нежелательны по соображениям высокой поли­тики. В остальном и трибуналу было совершенно ясно, что перед ним сидят люди, единственная вина которых заключалась в их национальном происхождении и, мо­жет быть, в их чересчур наивной вере в «ленинско-сталинскую национальную политику». Трибунал вынес обви­нительный приговор первой группе единственно на осно­вании показаний одного подсудимого — А. Тучаева. А. Саламов, А. Горчханов и сам Тучаев были приговорены к расстрелу, другие — к тюремному заключению от 7 до 25 лет. Но только теперь выяснился секрет «признания» и Тучаева — из своей «смертной камеры» он подал ходатайство о помиловании на имя М. Калинина. В ходатай­стве Тучаев указывал, что он признавался на суде в не­совершенных преступлениях, так как только в этом слу­чае НКВД обещал освободить членов его семьи, а ему самому сохранить жизнь.

Москва заменила расстрел всем троим, снизила сроки наказания другим, а в остальном приговор утвердила. «Террористическая группа» была вся освобождена тем же военным трибуналом, а дело «культурников-идеологов» он вообще не принял к производству. В этом случае у НКВД был свой собственный, так сказать, ведомствен­ный суд — Особое совещание. Всех сидящих без «дел» и пропустили через Особое совещание. Так были «изо­бретены» и ликвидированы «буржуазные националцентры» Чечено-Ингушетии, на место ликвидированных национальных работников были назначены пришлые люди, которые не знали ни языка, ни обычая, ни истории уве­ренного им народа. Даже и та связь, которая существо­вала между народом и властью через Чечено-ингуш­скую интеллигенцию, была уничтожена с уничтожением этой интеллигенции. Чекисты стали монопольными хо­зяевами Чечено-Ингушской республики с тем, чтобы ее окончательно ликвидировать через пять лет.

XII. Чеченцев и ингушей не берут в Красную Армию

К началу второй мировой войны, таким образом, Че­чено-Ингушская республика была полностью обезглав­лена, а сам народ национально подавлен и политически обозлен до крайности. Тем не менее на призыв Советской власти выступить на защиту Родины чеченцы и ингуши выставили две дивизии добровольцев — одну действую­щую, другую резервную.

В Чечено-Ингушетии во время царизма не существо­вало обязательной воинской повинности. Но отдельные чеченцы и ингуши служили и тогда в царской армий и дали русской армии ряд блестящих офицеров. Маленькое ингушское племя дало даже одних высших офицеров — семь генералов, а чеченцы — два. Один из этих чеченских генералов, генерал от артиллерии Эрисхан Алиев, коман­довавший накануне русско-японской войны 2-м Западно-Сибирским корпусом (1904-1905 гг.), во время этой войны был даже временно главнокомандующим всем рус­ским фронтом вместо вышедшего из строя генерала Линевича (см.: Военная энциклопедия. М., 1907).

Во время Первой мировой войны чеченцы и ингуши дали по одному полку в состав так называемой Туземной дивизии (Дикая дивизия), покрывшей себя славой ге­ройства и мужества в боях на Карпатах. Офицерами этой дивизии были опять-таки сами горцы, а русские гвардейские офицеры считали для себя за честь служить в Дикой дивизии. Командующим этой дивизии был сам брат русского царя великий князь Михаил Александро­вич. Характерно, что на протяжении всей войны не было ни одного случая дезертирства из Туземной дивизии. Ха­рактерно опять-таки, что эта же дивизия первой из всех русских дивизий выступила против подготовлявшегося большевистского переворота в Петербурге в знаменитом походе Корнилова на Петербург.

В начале второй мировой войны (1939-1945 гг.) Со­ветское правительство не разрешило чеченцам и ингушам создать свои национальные формирования. Призываемые чеченцы и ингуши направлялись в русские части пооди­ночке, где они, не владея языком, несли службу «немых солдат», а командиры частей заставляли их есть общую пищу со свининой, что было противно их религиозному чувству и всему образу воспитания. Это обстоятельство помимо всех прочих политических условий служило нема­ловажной причиной массового дезертирства чеченцев и ингушей из Красной Армии. Тогда Советская власть из­дала приказ отказаться от призыва их в армию, а нахо­дящихся уже в армии освободить от службы. Это, ко­нечно, вызвало большое разочарование в первую очередь в чечено-ингушском офицерстве Красной Армии. По ини­циативе чеченца советского генерала Супьяна Моллаева, ингуша полковника Абадиева, майора Висаитова, капи­тана Ахтаева и других Советское правительство разре­шило Чечено-Ингушской республике набрать доброволь­цев. Таким путем за короткое время организовались две дивизии, одна из которых находилась при действующей армии Южного фронта. Это было после эвакуации крас­ными Керчи. Командующий Южным фронтом маршал Буденный, делавший осмотр беспорядочно отступавшим частям из Керчи и Крыма, выставив в Краснодаре две дивизии друг против друга, одну только что прибывшую на фронт чечено-ингушскую, другую только что бежав­шую из Керчи сюда, говорил, обращаясь к русской ди­визии: «Вот смотрите на них, горцев, их отцы и деды под руководством великого Шамиля 25 лет храбро дрались и отстаивали свою независимость против целой царской России. Берите с них пример, как надо защищать Ро­дину!»

Но ни действующая, ни запасная чечено-ингушская дивизии не были приняты на снабжение Красной Армии и даже не имели своего номера. Они на этот раз действи­тельно были «дикими дивизиями». Обмундированы они были самой Чечено-Ингушской республикой, оттуда же получали и провиант. Ободренные льстивыми словами маршала, офицеры попросили Буденного принять чечено-ингушские дивизии в армию и, следовательно, вооружить их по-армейски (все вооружение этих дивизий состояло из одних шашек и из случайных винтовок самых разных систем). Многие из бойцов были босыми, так как домашние горские чувяки давно износились. Буденный обещал подумать. Пока Буденный думал, немцы перешли Дон и чечено-ингушская дивизия была в том же виде, без танко­вой или артиллерийской поддержки брошена буквально под ураганный огонь немецких танков, стремительно рву­щихся к Сталинграду. Под Котельниковом 4 августа 1942 года немецкие танки и перешагнули через трупы многих бойцов этой дивизии. Маленькая же часть по­пала в плен, другая, во главе со штабом, сумела вырвать­ся из окружения и отступила. Но разгром этой дивизии вместе с разгромом целых корпусов и армий Южного фронта явился плохой аттестацией для всего чечено-ин­гушского народа.

XIII. Восстание Исраилова 1940 года

Когда же в связи с войной усилилось существовавшее уже беспрерывно два десятка лет партизанское движе­ние в горах Чечено-Ингушетии, Советская власть реши­ла, что чеченцы и ингуши имеют связь с немцами. То обстоятельство, что теперь во главе антисоветского пар­тизанского движения в горной Чечено-Ингушетии стали люди с большим образованием и политическим кругозо­ром (это движение возглавлялось теперь юристом Майрбеком Шериповым и писателем Хасаном Исраиловым), дало НКВД повод строить свою лживую версию о том, что чечено-ингушским партизанским движением руково­дят немцы. Однако достаточно указать на тот общедо­ступный для проверки факт, что, находясь даже прямо у границ Чечено-Ингушской республики, немцы не перебро­сили в Чечено-Ингушетию ни одной винтовки, ни одного патрона. Перебрасывались только отдельные шпионы и большое количество листовок. Но это делалось везде, где проходил фронт. Но главное — восстание Исраилова на­чалось еще зимой 1940 года, т. е. еще тогда, когда Ста­лин находился в союзе с Гитлером.

Характерной чертой повстанческо-партизанского движения Чечено-Ингушетии за последнее десятилетие яв­лялось то, что вместо бывших духовных авторитетов — мулл и шейхов — во главе его постепенно становились люди чисто советские и политически вполне разбираю­щиеся во всех тонкостях как советской колониальной по­литики на Кавказе, так и ее империалистически экспансивных устремлений в мировом масштабе. Для карьеры советских и партийных сатрапов на Кавказе была откры­та дорога при одном условии: при их безусловной, идей­ной и физической поддержке сталинской колониально-империалистической политики против собственного на­рода. Многие становились на этот гибельный для своего народа путь подлинной измены и коллаборации, что в конце концов не спасало их от собственной гибели. Совет­ская власть в этом отношении ценит свои кадры совер­шенно так же, как ее разведка исчерпавшихся агентов: высасывает из них весь сок, а останки сжигает, чтобы не оставить следов для контрразведки.

Но находились и такие, которые, сознательно отка­зываясь от соблазнительных перспектив иллюзорной лич­ной карьеры, становились во главе общенационального, беспримерно тяжелого, а в глазах многих и безнадеж­ного дела борьбы за свободу своего истерзанного и поги­бающего народа. К категории таких молодых националь­ных вождей чечено-ингушского народа и принадлежали Хасан Исраилов и Майрбек Шерипов.

Хасан Исраилов родился в 1910 году в селении Нашхой Галанчожского района Чечни. В семье из шести бра­тьев он был самым младшим. В 1929 году он окончил в Ростове-на-Дону среднюю школу. В том же году, уже будучи комсомольцем, вступил в ряды ВКП(б). Но ак­тивно в политических делах не участвовал и целиком посвятил себя творческой деятельности в области худо­жественной литературы, к которой он имел не только личную страсть, но и большое призвание. Писал преимущественно стихи и пьесы. В силу этой своей профессии и не без внутренней потребности рассказать внешнему миру правду (насколько это возможно при советских ус­ловиях) Исраилов сделался постоянным корреспонден­том московской «Крестьянской газеты». Но статьи Исраилова в «Крестьянской газете», сильные по аргументации и резкие по духу, имели только одну тему: как местные советские и, партийные вельможи грабят чечен­ский народ. Под видом защиты общесоветских законов от местных исполнителей Исраилов умело критиковал эти самые законы на конкретных примерах и людях. Ко­нечно, такая «писательская карьера» не могла быть ус­пешной и безнаказанной. До того, до чего не додумались в Москве, додумались местные чекисты: весной 1931 года Хасан Исраилов был арестован и «за контрреволюционную клевету» и «за связь с бандой» осужден на 10 лет. Через три года, после энергичного вмешательства «Кре­стьянской газеты» и после того, когда выяснилось, что некоторые из чиновников, которых Исраилов критиковал как «грабителей и взяточников», оказались ими и на самом деле, Исраилов был освобожден и даже восстанов­лен в партии. После своего освобождения Исраилов уехал в Москву на учебу в Коммунистический универси­тет трудящихся Востока имени Сталина (КУТВ). Этим временем вышли две книги его художественных произ­ведений, написанных им в тюрьме.

Но Исраилов постепенно отходит от поэзии и перехо­дит к активной политической деятельности. Уже будучи в Москве, совместно с другими чечено-ингушскими работ­никами он подает заявление Советскому правительству, что продолжение нынешнего курса советской политики неминуемо приведет к развязке всеобщего народного восстания, поэтому Исраилов и его друзья требуют сме­ны курса и снятия с постов первого секретаря обкома ВКП(б) Егорова и народного комиссара внутренних дел Раева. Советское правительство пересылает заявление для «проверки» на место — этим самым шефам респуб­лики. «Проверка» кончается обычным результатом: но­вым арестом Иераилова и его друзей. Когда же в начале 1939 года Раев и Егоров были арестованы как «враги на­рода», Исраилова освобождают.

Исраилова вызвали в обком к новому секретарю об­кома Быкову и предложили подать заявление, чтобы вновь восстановить его в партии. Исраилов ответил, что подаст заявление на днях. Через неделю в обкоме и было получено его заявление. В этом заявлении Исраилова, однако, говорилось: «Вот уже двадцать лет, как Совет­ская власть ведет войну на уничтожение моего народа по частям — то как кулаков, то как мулл и «бандитов», то как «буржуазных националистов». Теперь я убедил­ся, что война отныне ведется на истребление всего на­рода. Поэтому я решил встать во главе освободительной войны моего народа. Я слишком хорошо понимаю, — писал в этом заявлении Исраилов, — не только одной Чечено-Ингушетии, но даже и всему национальному Кав­казу трудно будет освободиться от тяжелого ярма крас­ного империализма, но фанатичная вера в справедли­вость и законная надежда на помощь свободолюбивых народов Кавказа и всего мира вдохновляют меня на этот в ваших глазах дерзкий и бессмысленный, а по моему убеждению единственно правильный исторический шаг. Храбрые финны доказывают сейчас, что великая рабо­владельческая империя бессильна против маленького, но свободолюбивого народа. На Кавказе вы будете иметь вторую Финляндию, а за нами последуют другие угнетен­ные народы». Так писал Хасан Исраилов в январе 1940 года. Восстание в первые же дни имело успех. К на­чалу февраля 1940 года Хасан уже овладел Галанчожем, Саясаном, Чаберлоем и частью Шатоевского района. По­встанцы вооружались за счет разоружения и разгрома карательных отрядов.

После очищения большинства горных районов от большевиков был созван буквально вооруженный народ­ный съезд в Галанчоже и объявлено провозглашение «временного народно-революционного правительства Чечено-Ингушетии» во главе с самим Исраиловым.

Заключение советско-финского договора было силь­ным моральным ударом по движению Исраилова, однако Исраилов не терял надежды, что он будет поддержан не только другими народами Кавказа, но что в начавшейся мировой войне погибнет и Сталин под ударом объеди­ненных сил демократических держав. В своих воззваниях к народу Исраилов пророчит именно такой исход войны. Когда началась советско-германская война, разумеется, размах и масштаб восстания Исраилова разрослись. Новой ситуацией Исраилов воспользовался так, как это сделал бы любой другой на его месте, — он предлагал воспользоваться борьбой германского народа против большевизма для освобождения всего Кавказа и объявле­ния его полной независимости.

В феврале 1942 года, т. е. еще тогда, когда немцы находились у Таганрога (500 километров от Чечено-Ин­гушетии), юрист Майрбек Шерипов, брат известного на­ционального героя Чечни во время революции, поднял восстание в Шатое и Итум-Кале и присоединился к Исраилову. Тогда был создан объединенный военный штаб повстанцев и соответственно реорганизовано повстанче­ское правительство. Повстанцы уже имели сведения о практике Розенберга и Гиммлера в «освобожденной Ук­раине». Поэтому повстанческое правительство выпустило «воззвание к чечено-ингушскому народу» (июнь 1942 г.), в котором говорилось, что кавказцы ожидают немцев как гостей и окажут им гостеприимство только при полном признании ими кавказской независимости. Не без влия­ния таких и им подобных воззваний главное командова­ние немецкой кавказской армии издало специальный при­каз по армии, в котором указывалось на необходимость радикально иного поведения здесь немецкого солдата, чем это имело место на Украине и в других областях. Характерно также и заявление вместе с Северо-Кавказ­ским национальным комитетом представителя Восточно­го министерства в конце 1942 года. Этот представитель при Остминистериум заявил, что он уполномочен вож­дями восстания сообщить немцам, что если только «ос­вобождение Кавказа будет заключаться в замене одних, колонизаторов другими, то для кавказцев это явится лишь новым этапом продолжающейся национально-ос­вободительной войны».

Однако именно во время войны и большевики свиреп­ствовали в тылу куда успешнее, чем на фронтах. Извест­но, что, например, в 1941-1942 годах советская военная авиация совершенно бездействовала на передовой линии против врага, не говоря уже об абсолютном отсутствии советской авиации над вражеским тылом. Но зато она безоглядно и варварски бомбила собственный тыл. Так, в 1942 году весной советская авиация подвергла дважды воздушной бомбежке всю горную Чечено-Ингушетию. После этих бомбежек Красной Армии в горах Чечено-Ингушской республики было столько жертв среди жен­щин, детей и стариков, сколько их бывает у воюющей армии на передовом фронте. В некоторых аулах Шатоя, Итум-Кале и Галанчожа жителей, убитых воздушной и артиллерийской бомбежкой большевиков, числилось больше, чем оставшихся в живых. Найти там не раненого человека было редкостью. В те дни, когда Сталин уст­раивал этот ад над собственным народом, на Кавказе не было еще ноги ни одного немца. Даже тогда, когда нем­цы пришли на Кавказ (летом 1942 г.), они ни разу не вступали на чечено-ингушскую территорию.

Вполне понятно, конечно, что чеченцы и ингуши, по­стоянно, методически и прямо-таки провокационно ист­ребляемые Советской властью, глубоко презирали эту власть, но активно выступал против этой власти все-таки не весь народ, а только часть его. Женщины, дети, мла­денцы на руках, зародыши в утробах матерей и глубокие старики, чечено-ингушские коммунисты, чечено-ингуш­ские офицеры Красной Армии, стахановцы — «знатные люди республики», чечено-ингушские агенты НКВД и «герои социалистического труда» — ведь они не были ви­новаты перед Советской властью. И все-таки Сталин ис­полнил приказ Николая I, хотя и с запозданием больше чем на 100 лет: истребление горцев оказалось беспример­ным в истории всех войн и народов — поголовно все ос­тавшиеся в живых чеченцы и ингуши, балкарцы и кара­чаевцы в 1943-1944 годах выселены с Кавказа. Куда они выселены и вообще существуют ли хотя бы остатки этих народов все еще на свете где-нибудь в Сибири или в Средней Азии, об этом ничего не известно. Мир, кото­рый с таким затаенным дыханием следил за всяким колебанием температуры в больничных бюллетенях Косьенкиной, не интересуется даже адресом целых народов.

XIV. Как они были выселены

Вот как описывает выселение чеченцев и ингушей один из русских студентов-очевидцев, сообщение которого является во всех отношениях наиболее сглаженным и по другим источникам наименее «ужасным»:

«В 1943 году я прибыл в г. Грозный вместе с Гроз­ненским нефтяным институтом из Коканда, который был туда эвакуирован в 1942 году во время немецкого на­ступления…

Создать настоящие колхозы в Чечне, собственно, так и не удалось никогда. Хотя в аулах и были представители  Заготзерна и Заготскота и даже колхозные председате­ли, но в действительности все выглядело так, как будто крестьяне являются самостоятельными.

В горах действовали «банды», которые пользовались поддержкой горных аулов. После ликвидации Чечено-Ин­гушской республики газета «Грозненская правда» писа­ла, что со времени существования Советской власти «банды» на территории Чечено-Ингушетии убили около 20 тысяч красноармейцев и партработников.

Когда во время войны эвакуировалось в горную Чеч­ню Грозненское военное училище, то чеченцы убили 200 человек слушателей этой школы. В конце 1943 года в городе распространился слух, что чеченцы и ингуши бу­дут выселены, но об этом только шептали друг другу. Во второй половине января и в первую половину февра­ля в Грозный начали прибывать в большом количестве особые части войск НКВД на трех- и пятитонных американских грузовиках «студебеккер». В газетах появи­лись воззвания к народу: «Приведем дороги и мосты в образцовое состояние!», или: «Поддержим нашу дорогую и любимую Красную Армию в ее горных маневрах!». Так войска заняли все горы, и каждый аул имел свой ма­ленький гарнизон.

Наступил день Красной Армии — 23 февраля 1944 го­да. Вечером того дня красноармейцы развели огни на площадях аулов и начали пение и танцы. Жители аулов, ни в чем не сомневаясь, собрались на это торжество как зрители. Когда таким образом, большинство жителей соб­ралось на площади, были арестованы все мужчины. Не­которые чеченцы имели оружие, и во многих местах на­чалась стрельба. Но сопротивление скоро было сломлено. Арестованные на площадях мужчины были заперты в сараи, и началась охота за теми, которые не были на пло­щади. Вся акция была проведена в два-три часа. Жен­щины не были арестованы, но их предупредили, чтобы они запаковали вещи и вместе с детьми были готовы на следующий день к выезду.

Одновременно в Грозном была объявлена мобилиза­ция студентов и домохозяек, которые не были заняты на фабриках. Вечером 23 февраля в общежитие института пришел директор, который предложил всем студентам собраться к шести часам утра у здания института. Мы должны были взять пару лишнего белья и питание на три дня. Появились также студенты педагогического институ­та. Когда собрались у института, мы увидели много «студебеккеров», наполовину нагруженных красноармейца­ми. Таким образом мы были по тщательно разработан­ному плану распределены по аулам, 20-30 человек на аул. Когда мы 23 февраля прибыли в аулы, нас удивила господствующая всюду тишина. Через полчаса после нашего прибытия на те же машины были погружены аре­стованные накануне мужчины, женщины и дети. Потом они были пересажены в товарные поезда, которые стояли наготове в Грозном. Чеченцы и ингуши были забраны все без исключения. Дагестанцев оставили в покое, в нашем ауле их было до семи-восьми человек.

Задача студентов заключалась в том, чтобы до при­бытия переселенцев из Курской и Орловской областей держать хозяйство в порядке. Мы должны были собирать скот, кормить его, принять зерно, инвентарь и т. д. В горных аулах эту акцию провели иначе. Отсюда был эва­куирован весь скот, и тогда сожгли аулы, чтобы лишить «бандитов» базы для существования. Днями можно было наблюдать в горах горящие аулы. Одновременно была объявлена амнистия для ушедших в горы, если они явят­ся добровольно. Фактически некоторые из них и явились, но были также выселены…» (Прометеус. 1949. № 3. Март. Аугсбург: Изд. Иван Тихойкий).

По свидетельству других очевидцев определенная часть чечено-ингушского народа была уничтожена на месте (группами расстреляны), а выселили главным об­разом женщин, детей и тех из мужчин, в лояльности которых не было сомнения даже у НКВД. Из имущества только женщинам разрешили забрать ручной багаж. Ужасная трагедия продолжалась и в пути. Погруженные в арестантские товарные вагоны люди не получали сут­ками не только пищи, но и воды. Так как путешествие продолжалось неделями и даже месяцами, то при отсут­ствии пищи, воды и медицинской помощи в переполнен­ных вагонах, где люди буквально сидели один на другом, начались массовые заболевания. По единодушному сви­детельству еврейских беженцев из Средней Азии среди переселенных уже в пути вспыхнул тиф, который скосил не менее 50 процентов выселенцев. Власть старалась только локализовать его на чеченцах и ингушах, чтобы таким «естественным» образом избавиться от все еще хватающихся за жизнь обреченных людей. Местному на­селению было категорически запрещено оказывать по­мощь умирающим подачей пищи, воды или даже медика­ментов. Даже простое проявление человеческого сочувст­вия погибающим женщинам и детям каралось арестами. Мои упорные старания установить хотя бы приблизительно процент погибших, умерших или расстрелянных чеченцев и ингушей во время всего этого кошмара оказа­лись тщетными. Очевидцы называют иногда такой высо­кий процент, что просто не хочется верить в реальность столь чудовищной инквизиции, даже на большевистской земле. Однако ниже 50 процентов не называет никто из опрошенных мною свидетелей.

Совершенно такая же была расправа над другими северокавказцами — балкарцами и карачаевцами. Бал­карцы (120 тысяч человек) и карачаевцы (170 тысяч че­ловек), не признававшие фактически никогда Советской власти, принадлежат к группе тюркских народов и вместе с другими северокавказскими племенами героически боролись за веру и независимость. Карачаевцы составля­ли свою отдельную Карачаевскую автономную область и по своему трудолюбию и самобытности являлись одним из самых сохранившихся кавказских народов.

На их территории побывали немцы, и они немцев при­няли совершенно так же, как их принимали в первые годы на Украине, в Белоруссии, Смоленске, т. е. с хле­бом-солью. В приходе немцев они хотели видеть избав­ление от деспотизма большевистского самодержавия, как этого жаждали и все народы СССР.

XV. За что же они уничтожены?

Трагедия чечено-ингушского народа воспроизводит в миниатюре общую картину положения угнетенных наро­дов Советского Союза. Выселение чеченцев и ингушей с Кавказа только наглядно свидетельствует, что так назы­ваемая «ленинско-сталинская национальная политика» является на деле политикой не только духовного закре­пощения, политического гнета, но и физического истреб­ления свободолюбивых народов. Мотивы Советского правительства, что чеченцы выселены за коллаборацию с немцами во время войны являются смехотворными и ли­цемерными, ибо, как уже указывалось, во-первых, немцы во время этой войны ни разу не вступали на территорию Чечено-Ингушской республики, во-вторых, чечено-ингуши не служили во власовской армии, т. е., не будучи мобили­зованы в Красную Армию, не могли попасть в плен к нем­цам или переходить на сторону немцев.

Что же касается утверждения Советского правитель­ства, что в тылу Чечено-Ингушетии буйствовали антисо­ветские отряды, то это — сущая правда. Но само же Со­ветское правительство хорошо знает из истории Россий­ской империи, что эти отряды действовали там каждый раз, когда чужеземный завоеватель навязывал горцам свою волю, т. е. задолго до появления не только Гитлера, но и самого Сталина. Ведь это исторический факт, что северокавказское независимое горское государство («Имамат Шамиля») пало лишь за 53 года до появления Советской власти (1864 г.).

Не за коллаборацию, не за «террористические банды», а за продолжение вековой, исторически правомерной и политически целеустремленной национально-освободи­тельной борьбы за свободу и независимость уничтожены физически чеченцы и ингуши и ликвидирована их респуб­лика. На маленьком кавказском участке в горах Чечни и Ингушетии столкнулись два мира: колосс полицейского произвола — советская Москва и островок свободы чело­веческого духа — Чечено-Ингушетия. То, что происходит сейчас во всемирном масштабе, как соревнование между злом и добром, между демократией и тоталитаризмом, разыгрывалось в горах Кавказа десятилетиями при пол­ной неосведомленности или даже безучастности самой мировой демократии.

В мире эта борьба продолжается, и далеко не ясен ее исход, но на Кавказе она кончилась гибелью Чечено-Ингушетии.

То, что требовал Николай I более 100 лет тому на­зад — «покорение или истребление непокорных горцев», осуществил Сталин в худшем варианте.

Уничтожение чечено-ингушского народа как централь­ной силы Восточного Кавказа является только началом общей политики по искоренению и выселению других кавказских народов. Советы учитывают, что в случае третьей мировой войны, на этот раз войны между демо­кратией и тоталитаризмом, Кавказ станет на сторону де­мократии в борьбе против советского империализма. Но ввиду исключительной важности Кавказа, являющегося стратегическим хребтом всей советской ближневосточной и пакистано-индийской политики, большевики решили не только избавиться от эвентуального внутренне-кавказ­ского второго фронта, но и завершить то, что не удалось доделать царским завоевателям, а именно создать на Кавказе новый колониально-колонизаторский и военно-полицейский корпус иноземцев, подчиненных, исполни­тельных и послушных в деле защиты советских импер­ских интересов.

Полным уничтожением чеченцев и ингушей, карачаев­цев и балкарцев и частичным уничтожением дагестан­цев, осетин, кабардинцев и черкесов Северного Кавказа и заселением сюда более чем миллионного населения советских колонизаторов большевики уже вбили первый клин между братскими народами Кавказа. Групповые выселения в порядке ликвидации «националистических элементов» в Азербайджане, Армении и Грузии дополня­ют общую картину кавказской политики Москвы. При этом надо иметь в виду, что не только судьба Дагестана, но и Черноморского побережья Грузии, родины Берии и самого Сталина, во время истекшей войны висела на во­лоске. Однако нет никаких сомнений, что, если только стратегические соображения и советские имперские ин­тересы потребуют в будущей войне радикального разре­шения кавказского вопроса, Кавказ может оказаться без единого кавказца.

Экономическое же значение Кавказа в дополнение к его стратегическому месту еще более усугубляет траге­дию кавказских народов. Источник национального благо­денствия во всяком правовом государстве или же в бла­гоустроенной колонии — внутреннее экономическое бо­гатство Кавказа (нефть, цинк, марганец, руда и т. д.) — стал источником национального несчастья в руках коло­низаторов.

Советская власть, национализировав эти богатства и узурпировав права кавказских народов на них, сделала их очагами каторжного труда для местного населения. Дешевых рабочих-рабов должен поставлять Кавказ, а рабовладельцами являются сами колонизаторы. Этими мерами большевики сознательно обостряют отношения между русскими и кавказцами, чтобы легче было управ­лять теми и другими («разделяй и властвуй»!).

Таким образом, причинами уничтожения горцев яв­ляются: 1) перманентная борьба за национальную не­зависимость горцев и фактическое непризнание ими дес­потической системы советского колониального режима; 2) желание Москвы обезопасить Кавказ как тыл в буду­щих столкновениях с Западом от неизбежного внутрен­него общекавказского национального фронта против со­ветской метрополии; 3) ясно обозначенный курс Совет­ского правительства взять окончательно в имперские ру­ки ведущую и основную для всего Советского Союза кавказскую нефтяную экономику и 4) не только держать Кавказ как стратегическую базу вне внутренней опас­ности и уязвимости, но превратить его в надежный плац­дарм для будущей экспансии против Турции, Ирана, Па­кистана и Индии. Таковы недекларированные, но бес­спорные мотивы, которыми руководствуются кремлев­ские владыки в своей политике истребления кавказских народов. Первой жертвой этой волчьей политики и стал один миллион горцев — чеченцы, ингуши, карачаевцы и   балкарцы.

Эпилог

По свидетельству очевидцев определенная часть че­чено-ингушского народа была уничтожена на месте (группами расстреляны), а выселили главным образом женщин, детей и тех из мужчин, в лояльности которых не было сомнения даже у НКВД. Из имущества только женщинам разрешили забрать ручной багаж. Ужасная трагедия продолжалась и в пути. Погруженные в товар­ные вагоны люди не получали сутками не только пищи, но и воды. Так как путешествие продолжалось неделями и даже месяцами при отсутствии какой-либо медицин­ской помощи, в переполненных вагонах, то начались мас­совые заболевания. По единодушному свидетельству уце­левших среди депортированных уже в пути вспыхнул тиф, который скосил не менее 50 процентов выселенцев. Власть старалась только локализовать его на чеченцах и ингушах, чтобы таким «естественным» образом изба­виться от всё еще хватающихся за жизнь обреченных людей. Местному населению было категорически запрещено оказывать помощь умирающим подачей пищи, во­ды или даже медикаментов.

Совершенно такая же расправа была учинена над другими северокавказцами — балкарцами и карачаевца­ми, которые, по данным карачаевского журналиста Хамида Баташа, погибли от 50 до 60 процентов;

Советский писатель, член редколлегии «Литературной газеты» Георгий Гулиа рассказывал о наблюдениях свое­го знаменитого отца, просветителя Абхазии Дмитрия Гулиа и его жены в феврале 1944 года на одной из железно­дорожных станций Кавказа:

«…Они увидели невообразимое: длиннющий желез­нодорожный состав из теплушек, битком набитый людь­ми…  Их везли куда-то на восток с женщинами, детьми, стариками. Очень грустные, убитые горем…  это чеченцы, ингуши, а едут они не по доброй воле. Их выселяют. Они совершили «тягчайшее преступление перед Родиной»…

— И эти дети? — вырвалось у Гулиа.

— Дети едут с родителями…

— А старики и старухи?

— Со своими детьми.

…Значит, высылают почти миллион! В чем все-таки их вина? Об этом нигде не писалось и не говорилось» (Гулиа Г. Повесть о моем отце. М., 1962. С. 214-215). (Подробно см.: Некрич А. Наказанные народы. Нью-Йорк: Изд-во «Хроника», 1978. Смотрите также первое фундаментальное исследование ши­роко известного советолога R. Conquest. The Nation Killers, Macmillan. London, 1970.)

Как вели себя чеченцы и ингуши в ссылке?

Вот наблюдения А. Солженицына в Казахстане:

«Но была одна нация, которая совсем не поддалась психологии покорности — не одиночки, не бунтари, а вся нация целиком. Это — чечены.

Мы уже видели, как они относились к лагерным бег­лецам. Как одни они изо всей джезказганской ссылки пы­тались поддержать кенгирское восстание.

Я бы сказал, что изо всех спецпереселенцев единст­венные чечены проявили себя зэками по духу.

После того как их однажды предательски сдернули с места, они уже больше ни во что не верили. Они по­строили себе сакли — низкие, темные, жалкие, такие, что хоть пинком ноги их, кажется, разваливай. И такое же было все их ссыльное хозяйство — на один этот день, этот месяц, этот год, безо всякого скопа, запаса, дальне­го умысла. Они ели, пили, молодые еще и одевались. Проходили годы — и так же ничего у них не было, как и вначале. Никакие чечены нигде не пытались угодить или понравиться начальству — но всегда горды перед ним и даже открыто враждебны. Презирая законы всеобуча и те школьные государственные науки, они не пускали в школу своих девочек, чтобы не испортить там…  Женщин своих они не посылали в колхоз. И сами на колхозных полях не горбили. Больше всего они старались устраи­ваться шоферами: ухаживать за мотором — не унизи­тельно… Они могли угнать скот, обворовать дом, а ино­гда и просто отнять силою. Местных жителей и тех ссыльных, что так легко подчинились начальству, они расценивали почти как туже породу. Они уважали толь­ко бунтарей.

И вот диво — все их боялись. Никто не мог помешать им так жить. И власть, уже тридцать лет владевшая этой страной, не могла их заставить уважать свои законы» (Архипелаг ГУЛаг. V—VI—VII. С. 420-421. Париж: Имка-Пресс).

Таким образом, лишь на поприще грабежей чеченцы оказались до конца верными марксизму-ленинизму: они, словно по Марксу, «экспроприировали экспроприаторов» или просто, по Ленину, «грабили награбленное». Но заставить их «уважать» свои людоедские «законы» не мог даже такой людоед, как товарищ Сталин.

На XX съезде Хрущев, думаю, по инициативе Ми­кояна, бывшего руководителя Северного Кавказа, реа­билитировал горцев и калмыков. 9 января 1957 года бы­ла восстановлена Чечено-Ингушская АССР, восстановили автономии балкарцев, карачаевцев и калмыков. Крым­ские татары и волжские немцы все еще остаются в местах их депортации, хотя формально они и «свободны».

Однако если «гласность» и «демократизация» не пу­стые слова, то Кремль вынужден будет уступить крым­ским татарам — разрешить им вернуться на их искон­ную родину и заодно восстановить их национальную ав­тономию.

Пока что Кремль не собирается встать на такой путь разрешения крымскотатарского вопроса. Созданная По­литбюро государственная комиссия во главе с Громыко по этому вопросу уже вынесла свое решение. Вот что оно гласит: «Созданы дополнительные условия для развития национальной культуры, расширены возможности изуче­ния родного языки в школах Узбекистана... Увеличены объемы и тиражи газет, часы вещания по радио на род­ном языке... За послевоенный период в Крыму произошли существенные демографические и социальные измене­ния... с подавляющим большинством русского и украин­ского населения... Принимая во внимание все эти обстоя­тельства, комиссия пришла к выводу, что для образова­ния крымской автономии нет оснований» (Правда. 1988. 9 июня).

Было бы странно ожидать от достойных учеников Сталина Громыко, Лигачева и Чебрикова, чтобы они изменили своему учителю Сталину даже в эру пере­стройки, но поражает другое — до чего убоги и смешны аргументы отказа: мы вам увеличим количество часов для радиопрограммы на родном языке, к тому же ваш Крым занят русскими и украинцами, нет места там для вас!

Наш восточный мудрец мулла Насреддин бывал на­ходчивее, если ему приходилось аргументировать свой отказ на какую-нибудь неприятную для него просьбу.

Приходит сосед:

— Мулла Насреддин, одолжите мне вашу веревку, я хочу поехать в лес за дровами.    

— Не могу, я собираюсь сушить на ней пшеницу.

— Ну, мулла Насреддин, что за ерунда, как можно на веревке сушить пшеницу?

— Это не твоя забота, тебе вполне достаточно, что для отказа я нашел причину.

«Аргументы» и «причины», которые находят сталинские наследники, чтобы отклонить требования крымских татар о восстановлении их былой автономии, свидетель­ствуют не только о совершенно непонятной беззаботности Кремля в судьбоносных для России вопросах националь­ной политики, но и о том, что он признает обоснованность мотивов депортации тех народов, которые были возвра­щены на родину. К ним относятся северокавказские на­роды — чеченцы, ингуши, балкарцы и карачаевцы. Вот этим народам периодически напоминают, что Совет­ская власть их справедливо наказала за коллаборацию с немцами во время немецкой оккупации на Кавказе. Это обвинение было абсурдным: во-первых, во время вой­ны ни разу ноги немецкого солдата не было, например, на чечено-ингушской земле, во-вторых, как могли со­трудничать с немцами старики, женщины, дети да и че­чено-ингушские и карачаево-балкарские коммунисты и чекисты, которых тоже депортировали поголовно? Об­винение в сотрудничестве с немцами чеченцев и ингушей было разоблачено из-за очевидной его нелепости (я пи­сал на эту тему специальный меморандум еще в 1948 го­ду на имя ООН, который потом вышел отдельной книгой еще при Сталине под названием «Народоубийство в СССР»). Теперь на первое место выдвигают другое об­винение: чеченцы и ингуши организовались в банды и стреляли в спину Красной Армии. Находят даже «сви­детелей» из среды чечено-ингушского народа, которые доказывают, что Сталин был прав, выселяя их с родных мест. Одним из таких «свидетелей» является некий Боков, который даже стал кандидатом исторических наук, обосновав тезис о справедливости акта геноцида над собственным народом. Причем он умудрился доказать, что как раз сталинские депортации и спасли чеченцев и ингушей от более худшей участи — от гитлеровского гено­цида. Чтобы доказать это, по заданию ЦК КПСС он пу­стил в «научный оборот» фальшивку, в которой говорит­ся, что 8 декабря 1941 года вермахт издал директиву, где сказано: «Когда Грозный, Малгобек и другие районы будут в наших руках, мы сможем ввести в горы необхо­димые гарнизоны и, когда в горах наступит относитель­ное спокойствие, всех горцев уничтожим. Горского на­селения в Чечено-Ингушетии не так уже много, и деся­ток наших зондеркоманд может за короткое время уни­чтожить все мужское население» (Советская Россия. 1970. 13 июня).

Конечно, такого документа вермахта в природе нет, к тому же зачем Гитлеру понадобилось бы уничтожать именно чечено-ингушский народ, который никогда не мирился со сталинской тиранией? Мораль фальшивки: Советская власть как бы «эвакуировала» чечено-ингуш­ский народ, и это спасло его от уничтожения Гитлером. От «эвакуации» погибла только половина народа, а Гит­лер собирался «всех уничтожить». Вот этот чечено-ин­гушский «историк», судя по его писаниям, секретный сотрудник местного КГБ, достиг вершины карьеры в сво­ей республике — сначала его сделали вторым секретарем обкома партии, теперь он «президент» республики — председатель президиума Верховного Совета Чечено-Ин­гушской АССР. Этому типу в разгаре перестройки и гласности журнал «Коммунист» (1988. № 2) поручил на­писать статью под директивным названием «Формиро­вать интернационалистские убеждения». В ней автор по­вторяет старые обвинения, присовокупляя к ним новые обвинения против своего народа: чечено-ингушский на­род расширяет сферы действия ислама, открывая новые мечети, упорно держится за «реакционные традиции», культивируя религиозные праздники, разжигает местный национализм, от которого бегут из республики русские. Журнал «Коммунист» не осмелился повторить на своих страницах старую фальшивку о «директиве» вермахта, но зато добросовестно воспроизвел старые обвинения об обоснованности и справедливости сталинского геноцида.

Приведу только одну цитату, которая сама за себя говорит: «Суровым испытанием для всех народов СССР стала Великая Отечественная война. Сыны и дочери Ро­дины с оружием в руках защищали ее… Обнаружилось, однако, и подлинное лицо антисоветских элементов… Здесь (в Чечено-Ингушетии) предатели, враги Совет­ской власти активизировались: сколачивали террористи­ческие группы, совершали диверсионные акты, покуша­лись на партийных и советских активистов… Грязные преступления изменников послужили одной из причин трагедии, выпавшей на долю чеченцев и ингушей, — их поголовного выселения из родных мест. Да, были преда­тели, и их было немало» (С. 89). Верно, «предателей» во времена Сталина действительно было немало — в конц­лагерях таких «предателей» сидело около 10-15 мил­лионов человек.

Так как автор доподлинный «интернационалист», то от клеветы на свой народ он переходит к дифирамбам «старшему брату». Но посмотрите, как неумно посту­пают великорусские шовинисты из «Коммуниста», вкла­дывая в его уста такие слова: «Русский народ проявляет такую заботу о народах Северного Кавказа, что проявля­ет старший брат к младшему в семье» (С. 90). Это зна­чит танцевать на кавказских похоронах наурскую лез­гинку. Северокавказцев погнали на верную смерть в спецлагеря Казахстана, где половина из них и погибла от голода, холода и эпидемии тифа. Еще одна такая «за­бота» «старшего брата» — и тогда от северокавказцев останутся лишь одни воспоминания, какие остались от других северокавказских народов — убыхов и некоторых тюрко-ногайских племен, поголовно истребленных во вре­мена завоевания Кавказа.)

По тому же вопросу о мотивах депортации чеченцев и ингушей и ее правомерности высказался и другой пред­ставитель этого народа — московский профессор, доктор экономических наук Р. И. Хасбулатов в интервью «Ком­сомольской правде» от 17 июня 1988 года, которому предпосланы от редакции следующие слова:

«Наши пятилетки — это ленинская политика дружбы народов, переведенная на язык экономики». Еще не­давно такие лозунги горделиво красовались во многих городах. Но сегодня вдруг выяснилось, Что язык нашей экономики не очень внятен, а межнациональные отно­шения не столь безупречны… О причинах этих явлений с доктором экономических наук профессором Р. И. Хасбу­латовым беседует наш специальный корреспондент Ста­нислав Оганян».

Я приведу из него только те ответы, которые имеют прямое отношение к теме депортации чеченцев и ингу­шей:

«— Руслан Имранович! Сегодня уже очевидно, что был слишком поспешно сделан вывод о достижении гар­монии в национальных отношениях. Об этом свидетельствуют факты последнего времени. Вы — экономист. Да­вайте непростую тему обсудим с точки зрения экономи­ста…

—  «Тонкости», «оттенки» вопроса представляю далеко не столь глубоко, как хотелось бы. Предложение обсудить проблему принимаю — как экономист. Ибо в тен­денции определенному   нарастанию   межнациональных коллизий я усматриваю прежде всего экономический аспект.

— Правильно ли считать экономическую сторону определяющей? Не следует ли рассматривать «национальный фактор» как самостоятельную силу?

— Ничто не возникает из  ничего…  Все  имеет свое начало. Известно: там, где существует действительное, реальное равенство людей — а базой, основой всякого равенства выступает прежде всего экономическое равен­ство, — там бывает мало противоречий. Там чаще наблю­дается гармония интересов. Почему? Потому что интересы каждого реализуются одинаковой мерой. Неважно, какой это коллектив: одно- или многонациональный. В многонациональном же коллективе элемент неравен­ства усугубляется, осложняется еще и подозрениями в национальной дискриминации. И если не решить проблему кардинально, т. е. не обеспечить подлинного равен­ства всех на деле, то национальный   фактор, обрастая дополнительными наслоениями, противоречиями, трудно­стями, превращается в действительно самостоятельную, самодовлеющую,  автономную силу, нередко запутывая саму суть вопроса.

— Хорошо бы это положение проиллюстрировать на каком-либо конкретном примере…

— Если можно — на собственном. Мое детство про­шло на самом севере Казахстана, в небольшом селе Полудино, куда мы, чеченцы, были перемещены в феврале 1944 года со статусом «спецпереселенцы». Село поневоле оказалось  интернациональным.  Кроме   нашей  семьи — матери, двух моих старших братьев и сестры, там посе­лились еще несколько семей наших родственников и быв­ших односельчан, десятка три семей из бывшей немцев Поволжья АССР, корейцы, татары. При абсолютном преобладании русского населения.

Жили мы там лет десять. И я не помню ни одного скандала на национальной почве, ни одного оскорбле­ния. А ведь мы были «спецпереселенцы»… Почему в данном случае произошло несовпадение официальной госу­дарственной позиции, выразившейся в факте насилия над нами, и общественного мнения в этом небольшом, Богом забытом селе? Ответ я нахожу именно в факторе нашего фактического равенства со всеми жителями этого села.

Посудите сами. С 5-6 лет я, точно так же, как и дру­гие мальчишки, по мере своих сил помогал матери, семье. Мать работала колхозной дояркой. Я (как, по­вторяю, и другие) делал, что мог: доставал из глубокого колодца воду, поил коров, чистил коровники зимой, уха­живал за телятами в 40-градусный мороз. Возил сено, копал картошку, ездил в лес за дровами и т. д. Все в селе были в одинаковом положении — одинаково бед­ны. Всем всего не хватало, особенно хлеба — трудодни-то были в основном пустые…

Рядом с моей матерью работали матери моих сверст­ников — и тоже до кровавого пота: русские, казашки, немки, кореянки… Моя первая учительница Вера Вла­димировна чуть ли не ежедневно приходила к нам домой, отшагивая добрых пять километров. Зачем это надо было ей — возиться с мальчишкой из семьи преступни­ков? Она могла бы спокойно «подвести» меня под иск­лючение… Я думаю о ней и понимаю, что с ее стороны это был урок подлинного интернационализма и доброты человеческой.

Начальство ассоциируется у меня с 2-3 бригадира­ми да председателем колхоза. Это были люди строгие, но справедливые. Сами работали рядом с колхозника­ми, когда требовала обстановка. Мать не обижали, на­оборот, поощряли, называя лучшей дояркой. Конечно, это было «равенство нищих». Но оно было для всех и по самой своей сути исключало причины для межнацио­нальных конфликтов.

— Ну а если несколько отвлечься от чисто экономи­ческой стороны проблемы, что, на ваш взгляд, вызывает вспышки национализма? Какова их природа?

— Причин много. Не берусь судить обо всех. Однако важен ленинский методологический подход при анализе подобных ситуаций. Он состоит в следующем: никогда, ни  при  каких   обстоятельствах не стремиться делать «козлом отпущения» народ. Этот ленинский метод наши «провинциальные дантоны и республиканские робеспьеры» решительно отбрасывают, сваливая всю вину на народ и в то же время выводя за грань критики само «руководство», неразумные действия которого как раз и за­девают национальную гордость и самолюбие.

Вот давайте полистаем газету «Грозненский рабочий» за 26 января 1988 года. Идет пленум обкома партии. В повестке дня — руководство перестройкой. Но что это? Вместо анализа сегодняшнего положения докладчик воз­вращается к «смутным» временам трагического 1944 года и начинает пространно рассуждать о том, как «враги» (речь идет о чеченцах и ингушах) подло наносили удары в спину Красной Армии, сколько было банд, их числен­ность, вооружение, экипировка и т. д. Право, даже мне, никогда не жившему в этой республике, неприятно чи­тать все это. А что говорить о жителях Чечено-Ингу­шетии?

И все-таки давайте до конца разберемся с этими «бандами». Они «появились» в результате фальсифика­ций, придуманных Берией, Сталиным и их местными прихлебателями. Была состряпана преступная идея о «виновности» народа, его пособничестве врагу. Но прав­да восторжествовала. Народ полностью реабилитиро­ван. С того дня прошло почти 30 лет, а разговоры о «бан­дах» получили самостоятельную жизнь и свободно «гуляют» по миру, мстя целому народу, «расстреливая» его. Время от времени местные деятели «пробивают» свои лживые статейки и в центральной печати. Спрашивает­ся: с какой целью осуществляется «обстрел»? Думается, здесь налицо рецидив «локальной сталинщины»: запугать, поставить «на место»: «Вы же все равно винов­ны…» Не в этом ли причина необычайной, прямо-таки патологической боязни местных руководителей из чечен­цев и ингушей прослыть «националистами»? Они не мо­гут и не хотят выступать на своем родном языке по те­левидению, в местных газетах. И даже гордятся этим. О руководителях русского происхождения и говорить не приходится — язык коренного народа в большинстве своем они и подавно не знают. Право же, можно поду­мать, что товарищ Колбин, выучивший грузинский язык, работая в Грузии, а теперь и казахский, менее занят, чем некоторые чиновники из Чечено-Ингушетии».

Из другого интервью «Известиям» (22.3.1988) рус­ских историков Л. Дробижевой и Ю. Полякова выясня­ется, что можно писать о чечено-ингушских «бандах», об их «предательских ударах в спину Красной Армии». Но нельзя писать о восстановлении республики, ибо тогда пришлось бы рассказать о ее ликвидации. Вот ответ на соответствующий вопрос члена-корреспондента Акаде­мии наук СССР Ю. Полякова:

«…Мы большие мастера замалчивать трудности в на­циональных вопросах. Вот Северный Кавказ, высылка целых народов, их возвращение. Чеченцы, ингуши, ка­рачаевцы, балкарцы от мала до велика знают, что с ними происходило с 1944 по 1956 год. И когда об этом историки молчали, какое может быть уважение к исто­рии? Приступая к написанию истории Северного Кав­каза, сотрудники Института истории СССР столкнулись с прямыми возражениями местных партийных и науч­ных работников… Аргументы возражений были стран­ные: если, мол, говорить о восстановлении, нельзя не сказать о ликвидации, а это значит ворошить прошлое».

Даже в эру гласности и второй волны разоблачения сталинщины люди, которые причисляют себя к «интер­националистам», пишут о чеченцах и ингушах и об их тра­гедии самые дикие вещи. Сталина, которого обвиняют во всех грехах, своих и чужих, подчеркнуто оправдыва­ют, когда говорят о его депортации чеченцев и ингушей. Странным образом как раз сейчас над чечено-ингуш­ским народом учиняют новый духовный геноцид. Ока­зывается, излюбленное хобби чеченцев и ингушей — изд­ревле — «резать русских»! И этому русские люди верят. Н. Старцева написала на эту тему статью в «Литературной газете» от 3 августа 1988 года под названием «О национальных болестях». Она пишет: «Живущие бок о бок с чеченцами и ингушами русские, украинцы, армяне, та­тары, люди других национальностей имеют слабое пред­ставление о том, что волнует исконных жителей этих мест, лишены самой возможности узнать об их тради­циях, обычаях, культуре, злободневных вопросах национального бытия. (Почему бы в этих условиях и не при­нять на веру высказывание действующего лица повести А. Приставкина, что у чеченцев «резать русских — это национальная болесть такая!», как это сделал автор од­ного литературного обозрения.)» Н. Старцева продол­жает: «В 1944 г. чеченцев и ингушей вместе с несколь­кими другими народами Северного Кавказа этапировали за тысячу километров. В 1948-м в постановлении об опе­ре В. Мурадели, «претендующей на изображение борьбы за установление Советской власти и дружбы народов на Северном Кавказе в 1918-1920 гг.», предписы­валось уяснить, что «помехой для установления дружбы народов в тот период на Северном Кавказе являлись ин­гуши и чеченцы».

Это постановление ЦК партии, в котором задним чис­лом Сталин и Жданов старались оправдать геноцид, было самой великой ложью и прямым издевательством над историческими фактами. Ведь это генерал Деникин писал, что, двигаясь на Москву, он вынужден был оста­вить в Чечено-Ингушетии одну треть своих вооружен­ных сил, ибо Чечено-Ингушетия, заключив союз с боль­шевиками во главе с Орджоникидзе, превратила свою страну, по его словам, в «бурлящий вулкан». Ведь это тот же Деникин требовал от чеченцев и ингушей, с угро­зой сожжения их аулов, выдать Орджоникидзе, лидера чеченцев Таштемира Эльдарханова, лидера ингушей Вассан-Гирея Джабагиева, а когда чеченцы и ингуши отказались их выдать, действительно белые сожгли дот­ла два десятка чечено-ингушских аулов. Ведь это сам Сталин писал на страницах «Правды» в 1918 году, что революционная Чечня во главе с командующим чечен­ской Красной Армией Асланбеком Шериповым (убитым белыми в 1919 году в боях под Воздвиженской) храбро борется за Советскую власть. Ведь это Серго Орджони­кидзе докладывал в 1919 году в телеграмме на имя Ле­нина, что во Владикавказе под его руководством съезд ингушей провозгласил Советскую власть. Все эти факты хорошо известны историкам. Но какое было дело Ста­лину до исторических фактов? Если факты говорили про­тив него, то он обычно отводил их аргументом уголов­ника: «Если факты действительно, таковы, то тем хуже для самих фактов».

Сталина давно нет, но почему же «новомышленники» из Кремля разрешают своим идеологам проповедовать и дальше каинову философию Сталина о «контрреволюци­онных народах — чеченцах и ингушах»? Ну, хорошо, Сталин закрыл все архивы, в том числе и старые совет­ские газеты. Поэтому молодое русское поколение не зна­ет не только истории нерусских народов, но даже и соб­ственной истории. Однако Отечественная война про­исходила на памяти нынешних руководителей Кремля. Ведь эти руководители точно знают, что чеченцы и ин­гуши не сотрудничали и не могли сотрудничать с нем­цами по двум причинам: во-первых, чеченцы и ингуши не могли переходить на сторону немецкой армии, ибо их начиная с февраля 1942 года в Красную Армию не бра­ли, а тех, которые уже находились в Красной Армии, демобилизовали; во-вторых, чеченцы и ингуши не могли с ними сотрудничать, так как ни одного клочка чечено-ингушской земли немцы не заняли.

Вернемся к статье Н. Старцевой. Она пишет: «Лите­ратура, сбрасывающая покровы со сталинщины, обна­жает и психологический механизм, благодаря которому люди начали верить в то, во что поверить, казалось бы, невозможно, начинали уговаривать и обманывать себя. У Л. Чуковской (Нева. № 2) Софья Петровна долго убеждена, что другие матери — матери изменников, убийц и врагов, она же среди них случайно, ибо ее-то сын невиновен». Сознанию свойственно искать какие-то правдоподобные объяснения… «Дело в том, что детей, как, впрочем, и многих других, — пишет Г. Муриков в другом ленинградском журнале (Звезда. 1987. № 13) о повести А. Приставкина «Ночевала тучка золотая…», — привезли на богатые и плодородные земли Кавказа… освободившиеся после выселения чеченцев». Почему же их выселили? Г. Муриков отвечает (цитирую по Н. Стар­цевой): «Массовое сотрудничество с немцами, измена — серьезнейшие преступления перед народом, — в этом были основания для столь решительного действия (име­ется в виду сталинское выселение народов. — Н. Стар­цева). Но кое-кто, разумеется, скрылся. И вот — уже на новой основе — вновь вспыхивает нечто подобное бас­мачеству». Это утверждение о «массовом сотрудничестве с немцами» Н. Старцева опровергает ссылками на фак­ты. Вот её комментарий: «Прежде чем подводить задним числом обоснование под сталинские решения, в резуль­тате которых погибли сотни тысяч безвинных людей, не худо было бы заглянуть в карты военных действий на Кавказе в 1942-1944 годах и увидеть, что территория Чечено-Ингушетии вообще не была оккупирована — уже по одному этому не могло быть «массового сотрудниче­ства» с врагом. Критик, переходящий к обобщениям, мог бы после ознакомления с историей узнать еще и о том, что у чеченцев и ингушей не было ни одного даже ма­лого войскового формирования, которое сражалось бы против наших войск». Н. Старцева заключает:  «Меня поразили слова поэта Хусейна Сатуева, сказанные им при нашей встрече в г. Грозном: «Надо, чтобы была правда. Наши народы испытали на себе чудовищную жестокость культа. Мы до сих пор плачем на наших кам­нях. Зачем нам погибать дважды? Ведь когда о народе пишут разные вымыслы, мы снова умираем в общест­венном мнении». Автор кончает статью вопросом: «Все ли сделано, чтобы реабилитация вернувшихся воплоти­лась в материальных формах — в том числе и в создании равных возможностей для творческой самодеятель­ности народов?»

Вероятно, долго, долго надо ждать ответа на этот вопрос. Вот как раз в августе 1988 года американский конгресс принял закон, согласно которому американцы японского происхождения, которые были заключены в лагеря после объявления войны Японией Америке, по­лучают вознаграждение — 20 тысяч долларов на чело­века. Сам акт заключения в лагеря (без конфискации имущества) этих людей президент Рейган назвал вели­кой трагедией. Конечно, никакого сравнения не может быть со сталинским народоубийством в СССР и времен­ным лишением свободы общения японских американцев с внешним миром с целью обезопасить страну от шпио­нажа. Зато напрашивается другое сравнение: жертвы сталинского геноцида не только не получают вознаграж­дения за свои муки, наоборот, одних из этих жертв не пускают до сих пор на свои древние земли, других, ко­торые были возвращены Хрущевым, все еще травят за мнимую измену и «массовое сотрудничество с немцами». Горбачев легко мог бы положить конец этой непонятной кампании нового «духовного геноцида» над чечено-ин­гушским народом, назвав сталинский геноцид сталин­ским преступлением.

Заодно хочу привести здесь и рассказ члена Прези­диума Верховного Совета СССР, известного писателя Расула Гамзатова об антинациональных «перекосах» в его родном Дагестане. Гамзатов, как и Олейник в отно­шении Украины, обвиняет в великодержавной политике не русских бюрократов, а их местных лакеев. Вот его рассуждения в интервью «Известиям»:

«В Махачкале нет ни одного детского сада, ни одной школы, ни одного класса, где учили бы языку наших предков. Но откуда взяться им, если местное педучили­ще больше не выпускает преподавателей аварского, даргинского, лакского языков… а ведь в городах живет по­ловина дагестанцев… Я убежден, что в Москве никто не был заинтересован в том, чтобы в педучилище было уп­разднено преподавание национальных языков, литера­туры и истории».

Вот тут Гамзатов, как и Олейник, глубоко ошибается. Аварский язык — это язык великих имамов Дагестана, которые больше полвека воевали с Россией за кавказ­скую независимость. Нельзя преподавать правдивую историю Кавказа, не рассказывая о них. Ведь сам же Гамзатов сообщает: «До сих пор тема Шамиля остается запретной в дагестанской литературе… Сегодня в Даге­стане по указанию местного начальства тщетно разы­скивают факты, которые подтвердили бы… добровольное присоединение к России… Памятник генералу Ермолову в Грозном, насколько мне известно, до сих пор вызывает отнюдь не безобидные эмоции». Свою критику Гамзатов заключает словами: «Некогда слияние национальных языков обещалось как скорый апофеоз дружбы народов. Сегодня это звучит диковато» (Известия. 1988. 29 марта).

К сожалению, о трагедии депортированных горцев — чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев — Гамзатов в эпоху культа писал только плохое, а в эру гласности упорно молчит.

Советской печати даже в эру гласности не разреша­лось писать о количестве погибших северокавказцев во время их депортации. Теперь впервые в «Литературной газете» от 17 августа 1989 года доктор исторических наук Хаджи Мурат Ибрагимбейли приводит предварительные данные на этот счет: из 600 тысяч чеченцев и ингушей погибло 200 тысяч человек, карачаевцев — 40 тысяч че­ловек (более одной трети), балкарцев — более 20 тысяч (почти половина). Если сюда прибавить около 200 тысяч погибших крымских татар и 120 тысяч погибших кал­мыков, то прославленная «ленинско-сталинская нацио­нальная политика» обошлась этим маленьким народам около 600 тысяч погибших, главным образом стариков, женщин и детей. Несмотря на то что эти народы офици­ально реабилитированы, но, как пишет автор, и сегодня говорят: «Чеченцев, ингушей, балкарцев и карачаевцев правильно выслали, не следовало их возвращать в родные края». Надеюсь, что последние законодательные акты Верховного Совета СССР о реабилитации депорти­рованных народов положат конец всем подобным раз­говорам и злой клевете о них.

СОДЕРЖАНИЕ

Вместо введения два документа………………………………………………..3

I. Северный   Кавказ …………………………………………………………….7

II. Русская революция 1917 года и восстановление северокав­казской   независимости ………………………………………………………………….15

III. Горская советская республика …………………………………………….17

VI. Советские вожди в Чечено-Ингушетии …………………………………..20

V. Принудительная коллективизация и вооруженное восстание

чеченского  народа………………………………………………………………21

VI. Восстание в Ингушетии …………………………………………………….26

VII. НКВД создает «националистический центр Чечни» …………………….32

VIII. НКВД создает «бандитов» ……………………………………………..…38

IX. Прием чечено-ингушской делегации у Орджоникидзе …………………..42

X. Образование Чечено-Ингушской республики и визит к матери Сталина..45

XI. «Генеральная операция» 1937 года………………………………………..46

XII. Чеченцев и ингушей не берут в Красную Армию ………………………54

XIII. Восстание Исраилова 1940 года ………………………………………… 56

XIV. Как они были выселены    …………………………………………………. 61

XV. За что же они уничтожены? ……………………………………………….64

Эпилог ……………………………………………………………………………67

Москва: СП «Вся Москва»
1991 г.