Следователи на машине времени и воскресший свидетель

CHCHENPRESS. Отдел публикаций и СМИ, 18.01.08.

Юридическая оценка, кто террорист на самом деле, а кто - жертва террориста.

Досье

Ахмед ЗАКАЕВ - 1959 г. р., родился в Казахстане, окончил хореографическое отделение Грозненского кульпросветучилища и Воронежский государственный институт искусств, в 1981-1990 гг. - актер Грозненского драмтеатра им. Ханпаши Нурадилова. С 1991 г. - председатель Союза театральных деятелей Чечни. С 1994 г. - министр культуры Чечни. С 1995 г. - командующий Урус-Мартановским фронтом. Позже - бригадный генерал, помощник президента по национальной безопасности, участник делегации по подготовке Хасавюртовских соглашений. В 1997 г. баллотировался в президенты Чечни. Потом - вице-премьер правительства. С начала второй чеченской войны - командир бригады особого назначения. В марте 2000 г. был ранен и вывезен за пределы Чечни. С 2001 г. - спецпредставитель Аслана Масхадова в Европе. С 30 октября по 3 декабря 2002 г. находился под арестом в Дании по требованию России об экстрадиции. С 5 декабря 2002 г. - в Великобритании.

- Что же содержалось в обвинениях, предъявленных вам от имени российских властей?

- Несмотря на тот ажиотаж, который подняла Генпрокуратура, никаких юридически корректных обвинений так и не последовало. Первое из них звучало так: у российских правоохранительных органов есть "неопровержимая информация" о моей причастности к московской трагедии 23-26 октября (это и стало причиной моего задержания 30 октября силами полиции Копенгагена). Однако дальше, когда датский Минюст запросил конкретизирующей информации (таких запросов было два, с официальными предупреждениями, что, если до 30 ноября такой информации не последует, я буду освобожден), то пункт о причастности к теракту из обвинений просто выпал – его там не оказалось.

То есть получилось, что арестовали меня на одном основании, а потом заработала государственная машина, которая обязывала копенгагенскую полицию держать меня под арестом вплоть до 3 декабря. Надо сказать, датчане отнеслись добросовестно: сколько, по их закону, было предусмотрено в таком случае тюрьмы, столько ее и было.

Для Чечни и для России мой арест и мое освобождение были, безусловно, политическим вопросом, а для Дании – правовой юридический процесс. Был запрос – машина сработала. Нет доказательств – машина перестала работать.

Датский суд трижды рассматривал решение полиции о моем задержании, где полиция доказывала правомерность этого, и, наконец, 3 декабря суд вынес решение, что оснований приступать к рассмотрению обвинений по сути нет, потому что нет обвинений, рассматривать нечего. Напрасно Россия пытается теперь обвинить Данию в политическом подходе. Я смотрел на весь процесс вынужденно изнутри и видел, что ничего общего с политикой это не имело.

- И все-таки какие обвинения были предъявлены?

- Все они касаются времени первой чеченской войны и раньше (единственное из современного времени – московский теракт, но, как я объяснил, оно оттуда выпало сразу, и не по датской вине).

Позиция Генпрокуратуры такова: с 1992-го по 2002 год Закаев совершал преступления, но "у нас не было возможности его задержать", он был недоступен, поэтому в 2001 году дело передали в Интерпол. Естественно, в российских обращениях об экстрадиции не говорилось ни слова о том, что дважды за это время я был в Кремле, на встрече с президентом Ельциным, пять раз – в Доме Правительства, беседовал с премьерами Черномырдиным, Кириенко и Степашиным; что год назад, 18 ноября 2001 года, прилетал в Москву, в Шереметьево, где меня протокольно встречал полпред президента Путина Казанцев...

- Суд интересовался этими обстоятельствами?

- Нет. Потому что дело развалилось раньше, чем суд мог приступить к рассмотрению того, почему Россия не могла меня найти десять лет. Теперь о сути "обвинений".

Во-первых, нет ни одного прямого свидетеля, все косвенные ("мне говорили, что так было", но не "я видел сам"), не оказалось ни одного потерпевшего, который дает показания.

Во-вторых, нет ни одного свидетеля – гражданского лица, все – военнослужащие. Пример: я – полковник имярек видел Закаева в 1996 году, когда он вел переговоры с моим начальством в Заводском районе Грозного, сам в этих переговорах не участвовал, но могу подтвердить, что тот человек, которого я видел недавно по телевизору, и тот, кто вел переговоры с моим начальством, на которых я не присутствовал, одно и то же лицо, и характер переговоров 1996 года был таков, что Закаев предлагал сложить оружие, угрожая уничтожением.

- Вам было разрешено ознакомиться, кто конкретно – свидетели против вас? С фамилиями? Должностями?

- Конечно, тут так положено. Один - полковник милиции, еще – подполковник милиции, майор... "Я, работник Урус-Мартановской районной прокуратуры...". "Я - сотрудник МВД...". Для датчан самым шокирующим стало то, что преступления, в которых меня обвиняют, касаются событий с 1992-го по 1996 год, а все показания, которые получил Минюст Дании, датируются 30 и 31 октября 2002 года, то есть временем уже после ареста по требованию об экстрадиции. Причем протоколы допросов свидетелей оформлены таким образом, что один и тот же следователь в один и тот же день берет показания у одного свидетеля в Урус-Мартане в 12.30, а у другого - в 14.30 в другой части России.

- Однако показания священника Жигулина – прямые и конкретные?

- Но они так и не появились в деле. Генпрокуратура их не предъявила.

- Странно... Это были самые громкие и серьезные обвинения, судя по телепропаганде.

- Генпрокуратура не имела возможности их оформить юридически и прислать в Данию по одной причине: в первой порции "обвинений", попавших сюда и подписанных генпрокурором, значилось, что Жигулин расстрелян по моему приказу.

Он так и остался в датском "деле Закаева" расстрелянным... Только для прессы он воскрес. Кстати, пример: "расстрел Жигулина" был оформлен на основании показаний некоего подполковника милиции, который родился в 1982 году, а в милиции работает, согласно документам, с 1974 года...

- Ну это просто путаница, естественно...

- Но в Дании все подвергается проверке, и неточные показания не могут быть приняты к рассмотрению в суде. Так вот, этот подполковник, согласно протоколу, допрашивал двух чеченцев (указаны только их имена, фамилий нет), которые признались ему, что по указанию Закаева арестовали священников, а потом по указанию Закаева долго пытали их, а потом по указанию Закаева расстреливали. Теперь же они мертвы – погибли, но "я подтверждаю", что эти люди "мне говорили", что...

- Какова была реакция датских адвокатов на подобные "показания"?

- Они никогда не видели юридических документов подобного качества. Дело в том, что в Дании Минюст просто не может выйти на суд, добиваясь решения об экстрадиции, с материалами такого уровня исполнения. Потому что тогда уже сам Минюст, а не российская Генпрокуратура станет посмешищем в своей стране, последуют отставки.

Вся процедура фактически свелась к ожиданию: пришлет ли до 30 ноября Генпрокуратура датскому Минюсту такую информацию, с которой он может выйти на суд. Представитель Минюста по этому поводу дважды вызывал представителя российского посольства и объяснял, что конкретно требуется для экстрадиции. Но с 16 ноября уже не было никаких новостей.

- Это правда, что в ходе одного из судебных заседаний вы отказались быть гражданином России?

- Да, на первом же я сказал, что я таковым не являюсь, и не являлся. Я был гражданином СССР, у меня советский паспорт. В 1991 году в Чечне прошли выборы, они были признаны, и с этого момента я себя считаю гражданином Чеченской Республики. Я сказал, что гражданин страны должен гордиться своей страной, а у меня сегодня нет возможности гордиться Россией, которая убивает мой народ: какое государство может сделать со своими гражданами то, что сделала Россия с чеченцами?.. Фактически это Россия перестала считать меня своим гражданином, она вытолкнула меня, как и всех чеченцев, и пропасть отчуждения только расширяется...

- До этого вы когда-либо были под судом?

- Никогда и нигде. Это мой первый опыт.

- И каковы впечатления?

- Работает слаженная, четкая машина. Есть закон, и всё - они не видят, какого человек цвета и племени, что он собой представляет.

- Как вам объяснили то, почему прессу не допускали ни в тюрьму, ни на суд?

- Прокурор – государственный обвинитель, поддерживающий позицию полиции Копенгагена, которая меня задержала, доказывал это суду, а не мне: он сказал, идет дипломатический обмен между Минюстом Дании и российскими властями, и согласно международным нормам об экстрадиции, подписанным и Россией, и Данией, разглашение невозможно, пока не будет принято решение по вопросу об экстрадиции. Мои адвокаты на это говорили, что российская сторона нарушает эти нормы и разглашает материалы дела, что свидетели выступают в прессе, но суд ответил так: "Мы отвечаем за себя, а Россия – за себя".

- Вы присутствовали на всех трех судах, касающихся вас, или это не требуется?

- Присутствовал на всех. Так положено. Судья спросил: "Вы - такой-то?". И сразу: "У вас - следующие права, вы можете не отвечать на мои вопросы..."

- Почему вы тогда решили выступать на суде, если было право молчать?

- А ради чего молчать? Тогда бы ситуация была похожа на суд по Бородину в Швейцарии – ему было зачем молчать. А мне, наоборот, хотелось объясниться, потому что нечего было скрывать. Я и объяснил, что воевал в первую войну на таких-то направлениях и должностях, что война закончилась мирным договором, и после этого я работал вице-премьером, и что у России несколько раз была возможность меня арестовать.

Но суда по сути обвинений не было. Потому что оказалось, что нет самого дела.

- А вы бы хотели, чтобы состоялся суд по сути?

- Да. С самого начала я рассчитывал на это. Был бы суд – был бы вердикт суда. И он очень важен. Поэтому я и обрадовался, когда узнал, что Россия хочет обратиться в Страсбургский суд в связи с моим делом. Это большая услуга. Я готов дать все разъяснения беспристрастному международному суду, чтобы наконец появилась юридическая оценка, кто террорист на самом деле, а кто – жертва террориста.

- Тем не менее перед вами сейчас стоит реальная проблема путешествия по тюрьмам разных стран тех, куда приедете.

- Да, я не боюсь и готов к этому. Я могу оказаться в тюрьме любой страны, куда приеду, не потому, что террорист, а потому, что такая страна за мной стоит. Пока у меня нет решения, но я понимаю, что жизнь теперь будет строиться именно так.

- И долго, на ваш взгляд, так может продолжаться? Вы ведь уже немолоды? Не надоело? Как вы намерены поступать? Будете ли просить политического убежища?

- К сожалению, это зависит не от меня. Вы можете быть уверены, что я не в восторге от такой жизни и планировал себе другую.

Конечно, сейчас можно решить свой личный вопрос – просить убежища, например, но по отношению и к Масхадову, и к моим соратникам, и к чеченскому народу – это предательство. Каждый по-разному к этому относится, я – очень серьезно, считаю себя ответственным за все, что происходит в Чечне. И себя, и Масхадова. Во-первых, потому, что мы допустили вторую войну и как политики виноваты в том, что она началась. Во-вторых, мы не смогли защитить людей, и как военные виноваты в том, что не защитили. В-третьих, мы не можем ее закончить и как дипломаты никак не влияем на международное сообщество, чтобы война завершилась. Так что пока нет разговора о моей личной судьбе. Я потерял почти всех друзей на второй войне, нас осталось два-три человека... Из... Из поколения. Нашего поколения... У меня нет шансов для маневра.

- Но ведь известно, что в конце лета - начале осени этого года басаевское окружение Масхадова пыталось вас удалить куда подальше от Масхадова?

- Да. Я мог бы успокоиться, и появился вроде бы аргумент для меня самого: ну не нужен, вот и ухожу... Но я к этому отношусь не как к ситуации, в которой можно проиграть или выиграть – это просто моя жизнь. Я не могу дать себя отпихнуть и не могу сам соскочить с поезда. Такие варианты исключены.

- А кем вы себя считаете? Чиновником Масхадова?

- Я служу не Масхадову, а делу, за которое Чечня заплатила уже очень большую цену. И лично мне это стоило десяти лет жизни...

- Какие из них были самые страшные?

- Вторая война. С 1999 года. С самого ее начала я больше всего боялся, что наступит момент, и мы не сможем защитить наших женщин – и это будет самым страшным. После дагестанской провокации у меня было плохое предчувствие, что подобное случится. И так и случилось... Если когда-нибудь чеченцы вздумают поставить кому-нибудь памятник, то это должен быть памятник чеченской женщине военного десятилетия.

Беседовала Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, Копенгаген, Дания,

Р.S. Несколько деталей "датского дела Закаева", которые стоит знать:

Во-первых, Дания учится на наших ошибках. 5 декабря здесь уже прошли специальные парламентские дебаты о положении в Чечне и позиции датского правительства (Дания - страна, председательствующая в Евросоюзе) по этому вопросу с учетом того, что чеченская проблема касается теперь всей Европы.

Во-вторых, в Дании инициирована процедура совершенствования правоохранительной системы - отделения прокуратуры от министерства юстиции, поскольку дело Закаева продемонстрировало: прокуратура - орган, зависимый от Минюста, и поэтому неспособен эффективно защищать интересы подданных датской королевы.

В-третьих, в Дании продолжаются общественные дебаты по вопросу: может ли человек, находящийся на территории Дании, спокойно лечь спать, чувствуя себя защищенным? И как могло случиться, что полиция арестовала Закаева исподтишка? Когда он спал. И, значит, не мог защититься. Грядет полицейская реформа...

А что в России? Кроме идеологических воплей о том, как Дания пособничает террористам и потому заслуживает международных санкций?.. Никаких отставок. Никаких дебатов о разгоне нынешнего состава прокуратуры. О ее реформе. Никаких здравых мыслей о первопричине общей беды - о ходе второй чеченской войны. О необходимости ее прекращения...

09.12.2002 г.

Chechenews.com