Тропою памяти

Дата Туташхиа, ИА DAYMOHK, 24.02.07г.

(Хайбах. 80-е годы. Автор этих строк с группой школьников. Фото из личного архива)

Прошлое неотступно преследует нас и напоминает о себе иногда по громким датам, иногда и просто так, в минуты одиночества. Очень часто я ловлю себя на узенькой тропе, которой исходил горы Дагестана, Чечни, Ингушетии, где за мной неотступно, словно детеныши за родителем, ходили мои ученики, которых природа, первозданная красота воспитывала по - свому.

Да с ней и невозможно было тягаться. Она наполняла юные сердца всем чистым под небом, увязывала прошлое и настоящее, приводила в гармонию, душевному равновесию. Дети уходили в горы одни, а возвращались совсем другими. Оказалось, что больше меня - говорящего, их воспитывала таинственная тишина гор, испытания сложных переходов и ночные костры, звездный шатер в просвети лесов или на гребнях вершин, опускавшийся низко - низко, и рассказы о прошлом Чечни. А как они иногда просыпались по утрам в россыпях утренней росы, пропахшие дымом от ночного костра. Дети природы. Чище и краше этих людей не бывало на земле.

Пять лет продолжалось это паломничество, и дети взрослели, на место ушедших приходили другие и тоже почти требовали не сидеть дома. И я снова бросал семью в нищете и долгах, и уходил в мой и их мир таинственной привлекательности мир. Начинали от Дуьрин-Лам, с самой южной границы, что на границе с Дагестаном, уходили к истокам реки Аксай и взбирались на самую вершину гору Берсан - Лам и Цоболго (Восточной горы), спускались на Анди и по хребту приходили к озеру Казенной – Ам. В следующий раз уходили в Ассиновское ущелье, поднимались к Таргиму, что в Ингушетии. А вот один маршрут был особым и запомнился больше других.

Было это где-то в 86-м. Республиканская станция юных туристов-краеведов только осваивала новый двенадцатидневный маршрут, и мы, разработчики, повели по нему первые группы. Повел своих15 человек и я. Начали от Рошни-Чу и пошли вверх до 31-го километра. Это первая гряда вершин над Урус - Мартаном. Место это со временем ребята шутливо назовут моим именем – Дати - Корта. Всегда любил устраивать привалы именно здесь, и многие из местных чабанов, скотоводов об этом знали и никогда не проезжали мимо, не поприветствовав нас. Это самый последний поворот на гребень, высотка прямо над родником. Отсюда видна, с одной стороны, вся Чеченская равнина, а с другой – открывается величественный вид на царство гор, до самого Казбека.

На второй день мы уходили по Кордойскому хребту, спускались на Муше - Чу и затем начинался долгий подъем по склону горы Нашахи. Передохнув всего на часок и перекусив по-походному, спускались среди каменных идолов - братьев, пустившихся в погоню за похитителями единственной сестры (легенда) и приходили на Чармхи - столицу нашахинского общества, от которой остались одни полуразрушенные башни. Здесь ночь уходила в рассказах о благородных тейпах, древних корнях и родовом котле чеченцев. Происходила эта идиллия на берегу маленькой тихой речушки.

Следующий день приводил нас в мертвый аул Муцарой, с видом на строения Тестерхой и Хайбах. Здесь и заканчивается нашахинское урочище.

В тот раз мы пришли сюда промокшие под дождем и уставшие, да и продукты не уберегли. И в поисках пропитания, пока ребята разбивали палатки, уже под вечерние сумерки мне пришлось сделать вылазку.

Я почти догадывался, что где-то недалеко должны быть чабаны. Взял ружье и ушел. Оказывается, и эта предосторожность была не лишней. Как потом выяснится, охотники подстрелили где где-то поблизости медведя. Только поранили. Зверь потом не даст нам спать до утра. Ревет где-то в отдаленье, но нам-то от этого не легче. И в рассказах, что косолапый не подходит к костру, ребята устроили такое пламя, что все урочище было светлей дня. И я потом долго издевался над моими юными друзьями.

Моя ночная вылазка оказалась не напрасной. Выше Муцароя я застал чабана. Имя его не уходит из памяти даже через много лет. Звали его Вадуд. Сам из Урус-Мартановского района. Принял он меня радушно. Узнав, что я с детьми, тут же загрузил сыром, сметаной, лепешками, но вот уходить быстро в горах не принято. Это неписанный закон. Чабаны на все лето уходили в пространство одиночества и очень скучали по общению.

Когда я завел разговор о том, что нам на следующие дни предстоит пройти Хайбах, подняться на Никороевскойкий хребет, озеро Галанчож, Ялхороевскую долину и спуститься на Шалажи, старик как-то загадочно спросил:

-Ты хорошо знаешь эти места, их историю?

Я непростительно самоуверенно ответил: « Да».

Вадуд явно догадывался и был уверен, что я ничего не знаю о том, что знает он.

-Тогда слушай еще одну историю нашего трагического прошлого,- сказал он

И это была судьба Хайбаха, и ни менее кровавая участь Тестерхоя. Это были душераздирающие стоны и тени, горящие факелы заживо сжигаемых, объятых пламенем людей: немощных стариков, женщин, детей. Всего 700 душ, в одночасье превращенных в пепел.

В ту ночь я ушел от Вадуда другим человеком, и место романтике уступила кровавая реальность недавнего прошлого.

На второй день я сделаю не предусмотренную инструкцией ночевку всего в двух километрах от Муцароя, посреди Хайбаха. У единственно уцелевшей башни и того строения, где произошли страшные события. Поведаю детям все, что услышал от Вадуда. Я сделаю это и потом, в течение нескольких лет. И пропущу через эту историю детей из Воронежа, Чуйска, Курска, Москвы, Коломны, Украины…

Много позже я встречусь и с знакомым до этого только заочно Салаватом Гаевым, написавшим книгу об этих страшных событиях. Случится это между двумя войнами перед университетским зданием. Подойдет сам и представится. Оказывается, постоянно следил за моими телевизионными выступлениями. И мы снова предадимся событиям в Галанчожском урочище.

Так впервые прошел через меня Хайбах, когда упоминать об этом было еще небезопасно, и в республике, где с лживыми политпросветовскими лекциями об истории чеченцев и ингушей носились профессор Виноградов и его ученик Хашегульгов, которым я как-то задам вопрос об этой трагедии и это чуть не станет большой проблемой для меня.

Я тогда не знал, чем закончатся мои походы с детьми. Понял много позже. Когда пришла новая трагедия. Когда Хайбах повторился в десятках других аулах и городах. Я вдруг оглянулся и не увидел за собой многих из моих детей. Погибли. За нашу тропу, за Хайбах, за будущее. У одинокого и догорающего костра жизни стались только тени ушедших, слышны только мои молитвы по ним и за них.