«В России всегда есть герои. И чаще всего – за колючкой»

Лариса Володимерова, Амстердам, для CHECHENPRESS, 04.11.06г.

Комментарий к интервью Заурбека Талхигова.

По утрам все стекла Голландии непривычно грязны, в песке. Он летит... из Сахары. Такой у нас маленький мир!

Когда ночью вы встаете на молитву – помните: то же самое делают те, кто не знает точного времени. В ростовских, московских, – российских концлагерях. Там, где ни света, ни дня.

В одном из таких подземелий – человек прекрасной души, которого обыскивают ежедневно: думают, что весть о себе он подает через... интернет (повторяется шмон, как в «Норд-Осте»). Палачи не догадываются, что стены тюрем прозрачны, песком их не занести. На пару садистов всегда найдется Человек – и просто пока еще (уже?) равнодушный, задавленный службой у пахана и не желающий больше усердствовать. Кто не любит Довлатова? А начинал писатель... в охране лагеря. Сколько «наших» вышло, вырвалось из кгб и работает в правозащите!

Я вообще уповаю на тех, кто не хочет быть в стаде и стае, кто не согласен стать зверем. Такие есть в каждой тюрьме. Связка «заключенный – охранник» подчас неразрывна, – так схожи тюрьма – и Россия. Обыватели не понимают, что клетка – продолжение комнаты, колония – окончание улицы. Если не выпустить своих арестантов, то уже не помочь и себе: границы захлопнутся, а внутренние – сотрутся. Да и нет существенной разницы, где ты там точно прописан, в камере – или пока что еще во дворце, в воздушном замке.

Один старик-россиянин едва не заплакал: «Президент наш, бедняжка, из последних сил старается вытащить страну из отсталости!». 

- Большинству непонятно, куда втащит их Кремль, в какой новый круг ада.

Заурбек, перенесший побои и пытки, о физической боли говорит со знанием дела, почти отстраненно. Мера свершенных по отношению к нему несправедливости и жестокости перевешивает ощущения и оставляет голые чувства: на протяжении лет разум мучительно силится понять сам факт ареста. Только слепой с самого начала мог усомниться в непричастности Талхигова к захвату заложников. С тех пор Заурбек – сам заложник собственной честности. Он повторял многократно: «Прошу сделать акцент именно на том, что борюсь я не за себя. Мне повезло, в зале не было моих близких, – а ведь могло быть иначе! Я все время думаю о том огромном  числе погибших, память которых оскорблена. Их родных старались запутать, свалив вину на одного человека и не дав найти настоящих виновников. Я должен стоять на своем, потому что, если выйду живым, я окажусь среди этих близких, и я хочу остаться честным, порядочным человеком. Они должны узнать правду. Даже тех, кого можно было реально спасти, власть вытащить не дала. Для меня не оставляет сомнения, что только стремление представить захват как международную акцию, и этим привлечь внимание Запада к якобы опасному именно для иностранцев теракту, – это и есть настоящая причина гибели тех, о ком переговоры 25-о велись успешно».

(Справка, данная Светланой Губаревой: «Иностранцев пересадили в левую часть партера (если смотреть на сцену). То ли ее специально освободили, то ли просто на свободные места – не знаю. Бараев сказал – чтобы не было никаких прецедентов, отпускать будем только с представителями посольств. И поэтому люди стали писать списки. В этом списке было 76 человек. Поскольку мои документы были в американском посольстве, то мы записались в американцы. Сэнди звонил в посольство. Периодически они разрешали звонить по мобильным...»). Захватчики изначально отнеслись к иностранцам лояльно.

Заурбек оказался в камере именно как опасный для власти «преступник»: важней всего было скрыть следы и точные показания Талхигова, – а ведь его заставили дать множество письменных объяснений. ФСБ в очередной раз недооценила, что стен – нет. Если по отношению к себе Заурбек субъективен и скромен (на его сайте нет биографии, но показательна фраза: «Я не буду про себя писать что-либо потому, что это было бы очень банально – писать про себя что-то у себя на сайте». Зато о Талхигове пишут его друзья. – Буквально кричат, захлебываясь от горя, гордости за Заурбека и непосильной боли за выпавшую ему судьбу.

Заур также горюет о смерти Анны Политковской, сделавшей для него больше всех, пытавшейся реально помочь. Он в то же время подчеркивал, что не верит в успех адвоката, которому многократно и безответно писал запросы, надеясь на встречу. Он даже засомневался, жив адвокат или нет... Заурбек просил тех, кто занимается его делом, передать просьбу в Страсбургский суд: как правило, суд сообщает свое решение адвокатам, но не заключенным. Это порядок сомнительный в условиях России, где «главный виновник» самое важное может услышать последним. Талхигов справедливо считает, что политзаключенный имеет право лично узнать о юридическом выводе – тем более такой инстанции, как Европейский суд. Нидерландские правозащитники с самого начала взяли под особый контроль дело Талхигова; материалы о нем переводятся на нидерландский, английский, пересылаются в суды и газеты. Мы надеемся на международную правозащиту и просим: каждый, кто может, – поддержите Заура Талхигова!

То, что российский суд назвал «систематическими нарушениями Талхиговым режима» и поводом для содержания в камере, на самом деле – несломленность и правдоискательство заключенного. Восхищаясь мужеством и гуманистическими взглядами Заурбека, а также зная о его религиозности и духовных исканиях, мы не сомневаемся: вытерпевшего столько мук человека сломить невозможно. Даже «прививку гепатита» он воспринимает без лишних эмоций, подчеркивая тот факт, что российские тюрьмы – плацдарм для биооружия. Получаемые два раза в месяц инъекции от желтухи никого не введут в заблуждение: лечение не помогает, состояние Талхигова остается тяжелым, и обратить на это внимание должны Комитет ООН против пыток, международные медицинские организации, в том числе «Врачи без границ».

Заурбек Талхигов за годы неволи не просил ничего, кроме поисков общей правды. Но он признается: на лечение нужны деньги.

Мы обращаемся к каждому: помогите, кто может.

Заурбек до ареста жил в Питере. Там, где живет мой учитель, отпраздновавший семидесятилетие, – великий поэт Соснора. За долгие годы встреч он не обмолвился, что в войну, ребенком 8-10 лет, был снайпером. Мы только знали, что в оккупации его бабушка, инсценировав смерть любимого внука, вырыла на огороде могилу и поставила крест. А внук ушел к партизанам.  

«Дети же не соображают, да что дети, я и сейчас не прочь пострелять. Натура! В советское время я бы не стал, между прочим. Тогда еще можно было жить. Старикам. А сейчас? У меня пенсия четыре тысячи с чем-то. И каким образом? Не представляю. И ладно, если бы мне стукнуло сейчас лет тридцать... А сейчас... И главное, по кому стрелять не знаешь, вот в чем дело, понимаете?

Ну, а разведка, это только так называлось: одевали под немецкого сироту – с какого-нибудь венгра снимали лохмотья – показывали по карте, и идешь к немцам на привал. Ну, там это был просто рай! Немцы любили детей, в отличие от наших. Сразу присаживают, начинают расспрашивать: откуда, что? И сразу же – сгущенка, консервы роскошные, шоколад».

Виктор Соснора, переживший блокаду, вспоминал о политзаключенном – отце: «Тот от пыток почти ходить не мог. Оклемался, он же акробат был, о чем разговор. Воевал. Но он сумасшедший офицер был. В Варшаве есть парк Дзержинского, был, не знаю как сейчас, там аллея героев и ему бюстик стоит. Мне-то уже героем не стать. Если только как этот, который храм сжег, Герострат, сжечь Кремль, что ли. Да тоже неохота. Там хотя бы храм был, а это что, сборище каких-то домов. Нет, героем уже никак не стать» .

В России всегда есть герои. И чаще всего – за колючкой. Это те люди, для которых стоит жить и бороться. Обращение к Заурбеку я именно так и закончила: - Мы Вас любим!