"Воскрешение" коменданта

Зарема Асхабова, для Чеченпресс, 02.05.05г.

Показания Эмирхаджиева Урумбая.
Веденский район, село Элистанжи.

Контрактники волокли за ноги коменданта Шелковского района, обвязав несколькими солдатскими брючными ремнями, по бетонным плитам. Он был без чувств. Лицо его было залито кровью, глаза были открыты и смотрели в одну точку. Я долго вглядывался в его лицо, рассчитывая на то, что контрактники скажут, чтобы я закрыл глаза коменданту и отнес его в санчасть. Куда там? Они быстро сообразили, что я и группа выходящих, лишь неугодные свидетели их злодеяний. К тому же, вскоре между сторонами должен был состояться обмен. Нас всех уложили лицом на землю, и стали бить ногами по ребрам, приговаривая:

- Что уставились, суки, как овцы на волков? Я бы и вас всех перестрелял, как этого дудаевского душмана. Будете знать, как уважать старшего брата!

Тут вдруг раздался голос старшего из них, офицера:

- Почему труп еще здесь? В чем дело? Кто дал команду вывести заложников?

И тогда я понял, что мы являемся заложниками, и с нами можно поступать как им заблагорассудится: продать, обменять, а то и просто убить как этого дудаевского коменданта. Для них мы ровным счетом ничего не значим.

- Сколько отстойников?

- 24. Этот двадцать пятый.

- Почему труп до сих пор не убран?

- Товарищ полковник, он отдельно лежал, мы думали, что его тоже в конверт, но, он еще живой был.

- А сейчас он живой?

- Нет, командир, мы ему помогли, дух выпустили.

- Кто приказал?

- Я товарищ полковник.

- Кому?

- Бесику.

- Фамилия?

- Старшина резервной роты Миронов, товарищ полковник.

- 10 суток гауптвахты!

Полковник подошел к телу коменданта Шелковского района, и, приказав разрезать ремни, сел перед убитым на корточки и произнес: "О господи! Что же творится? Он ведь тоже был когда-то человеком".

- Кто-нибудь знает его? - обратился он к нам.

Все угрюмо молчали, потому что никто не знал, что кроется за этим неоднозначным вопросом.

- Чего молчите? Он же с вами был. Кто он? Откуда? Как его фамилия?

Наконец я набрался смелости и ответил:

- Нас арестовали вместе, когда мы ехали в машине. Он не воевал, он был комендантом нашего района, и попросил меня подвезти его до ближайшего села. Нас остановили на посту и привезли в Моздок.

- Хватит рассказывать басни, - воевал, не воевал, - какое это имеет сейчас значение? Труп будет отправлен вместе с другими в администрацию Надтеречного района. Как фамилия?

- Эмирхаджиев, - сказал я, боясь следующего вопроса.

- На что мне ты? Как фамилия коменданта?

- Банжаев Ваха Бааевич.

- Возьмите его вчетвером и отнесите в отстойник. И наденьте на него что-нибудь. Очень сожалею, что не успел, иначе он ушел бы домой живым. За этим я сюда и приехал из Грозного, я его знаю, у меня есть разрешение на его обмен. По просьбе Дудаева я приехал суда…

Из рассказа полковника мы поняли, что Банжаев, коменданта Шелковского района, должны были обменять на штабного офицера, который находился в плену у Масхадова.
После всего пережитого, нас, 48 заложников, привезли на обмен в село Герзель, к висячему мосту, где и обменяли на военнопленных. Когда обмен закончился, на той стороне речки, через мост, я увидел своих родственников, а рядом с ними стояли брат и жена коменданта Банжаева. Вскоре нас обступила большая толпа людей, и все, озабоченно вопрошали, показывая нам фотографии: "Он был с вами…? - А нашего видели…? - Этого не встречали…?".

Брат с женой Банжаев терпеливо стояли в стороне, ожидая, пока я освобожусь от вопрошающих несчастных матерей, жен и остальных, которые с нетерпением показывали фотографии своих похищенных, а в глазах у них теплилась вера. О, Боже! Сколько же их осталось еще там, в аду, и, наверное, не вернутся никогда! Одному лишь Богу известно - живы ли они. По моим подсчетам, в Моздокском "фильтре" оставалось около 800 человек.

Я все думал, как мне рассказать о смерти нашего коменданта. И вот мучительный момент, которого я так боялся, настал…

- Ассаламу Алейкум!" - поздоровался со мной старший брат Банжаева Вахи. Его напускное спокойствие так резануло меня по сердцу, что у меня на глазах появились слезы. Однако брат Банжаев обнял меня и предупредил:

- Здесь его жена, возьми себя в руки. Если он убит, она не должна знать. Скажи ей, что его обменяют в следующий раз. Еле шевеля губами, я прошептал, что не скажу. Не смогу. Ведь его расстреляли в числе двадцати пяти. И я торопливо стал рассказывать ему, как его брата зверски пытали и избивали. Он почти не ходил, на прогулке его тащили на себе ребята из камеры, так как неходячих русские добивали, а он был душой камеры, никогда не унывал сам и не позволял другим. В самые страшные минуты у Ваха всегда находились в запасе шутки даже насчет пыток, которые над ним проводили. Так ребята из камеры оберегали его почти четыре месяца, но все-таки не уберегли. Его, в числе 25, из "фильтра" вывели ночью в загон и расстреляли.

Кроме брата Вахи, я никому больше не рассказывал о тех ужасах, которые выпали на долю коменданта: как ему загоняли под ногти спицы, вырывали их, пытали электротоком, травили собаками, отрезали ухо. Я никогда не смогу забыть, как он в беспамятстве просил нас избавить его от этого кошмара. А что могли мы поделать? Только Аллах имеет право даровать и забирать жизнь человека. Никто из нас никогда бы не взял на себя прерогативы Аллаха.

Вдруг я почувствовал на себе взгляд, и, обернувшись, увидел жену коменданта. Она неуверенно шла к нам и еле слышным дрожащим голосом спросила:

- Простите, я жена Вахи, он был арестован с вами. Жив ли он? Скажите, что с ним, только правду?!

- Не могу ничего о нем сказать. Я его видел месяц назад, когда нас вместе этапировали в Пятигорск.

Но она снова и снова спрашивала, а мне было невмоготу слышать ее вопросы и, сказав ей, что рассказал ее деверю все, что знаю, извинился, и отошел к своим родным. Иначе я выдал бы себя своим видом. Однако ее расспросы продолжались целую неделю. Позже я узнал, что готовятся к похоронам Вахи Банжаева, хотя труп коменданта так и не выдали. Невыдачу трупа федералы мотивировали тем, что война еще не кончилась, и они не имеют на это распоряжения свыше. Я поехал на похороны с товарищами, которые были с нами в "фильтре".

Во дворе Банжаевых было много народу, мы поговорили с людьми и поняли, что братья еще не приехали с трупом из Знаменского. Я подошел к дяде Вахи, выразил ему соболезнование и рассказал все, что знал о нем. Мои слова подтвердили Валид и Хас-Магомед, наши сокамерники. Рассказал также о том, что мне поведал знакомый полковник: что тело Вахи захоронено на кладбище при тюрьме "Белый Лебедь" в Пятигорске. Сказал, что брат Вахи не разрешил мне говорить об этом, оберегая его жену, которая все еще верила, что Ваха жив. Она не могла смириться с мыслью, что его нет в живых, и молила Аллаха вернуть его домой живым, пусть калекой, но живым.

По просьбе дяди я повторил свой рассказ для присутствующих. Во дворе раздались крики женщин, которые огласили весь округ. Стали собираться люди. Снова стали повторяться расспросы о его смерти. Наши рассказы о зверствах российских военных не оставляли равнодушным никого, даже видавших виды стариков. Они плакали как дети, навзрыд, не скрывая и не стесняясь своих слез. Хотя у горцев не принято плакать мужчине, но в этот день никто бы не подумал никого осудить за эти слезы.

Потом начали вспоминать Ваху в жизни, каким он был веселым и жизнерадостным, а также добрым и отзывчивым на чужое горе. Никто, кто его знал, не мог остаться безучастным к его трагедии. Никто не хотел верить в его смерть. О Аллах, как трудно и больно видеть страдания людей, потерявших, своих дорогих и любимых… Старшая сестра Вахи сообщила, что брат показывал ей справку о смерти Вахи и фотографии с биркой под № 19\20, и приказал никому ничего не говорить об этом, пока не привезут его труп домой. Ее слова подтвердила жена старшего брата, Лейла, которая была рядом с Айзой, женой Вахи.

Айза заговорила:

- Мой муж не боялся смерти. Он рисковал своей жизнью, не ведая страха, и был очень чутким и добрым к людям. Только вот жаль, что дети мало знали его тепла. Он все время был в разъездах, и видели они его мало. Уходил ранним утром, возвращался поздней ночью, когда дети уже спали. У него просто не хватало времени для семьи и для себя, но у меня есть много хорошего, что я могу вспомнить, и это хорошее будет в моем сердце до конца моей жизни, и я сумею передать это его детям. Так как каждый раз, вспоминая его, я буду чувствовать ту теплоту и доброту, которые исходили от него.

Тут ее прервал, вцепившийся в подол платья младший сынишка:

- Мам, скажи всем, что папа жив, пусть они все уходят домой!

Бедную женщину впервые покинуло мужество, так ее огорошило возмущение сынишки, что она зарыдала, не сдержавшись. Айза рыдала, не стесняясь, не скрывая боль своей утраты. Тем временем все ждали вестей от братьев. Плакали, говорили, но ждали. Ждали все: кто верил и не верил в его смерть.

В тот день по дороге домой я услышал от знакомого очень странную новость, что Банжаев жив и находится в госпитале в Нальчике, и сказал об этом депутат Госдумы Сергей Ковалев. Я был так ошеломлен этим известием. Ведь мы его в отстойник понесли уже мертвым. На следующий день, рано утром, я был у дома Банжаевых, желая первым сообщить им радостную весть. Не успел подойти к дому, как во дворе остановилась машина марки "Джип": белая, на дверях красный крест, с надписью: "Женева - МККК". Из машины вышли старший брат Ваха и люди в белых халатах. Все замерли, оцепенев в недоумении. Наконец, молчание нарушила женщина в белом халате. Она обвела понимающим взглядом людей, мгновенно окруживших машину гостей из Женевы:

- Говорить о том, что Ваха выживет, преждевременно. Он все еще находится в реанимации, в коме, но он жив, - произнесла она тихим голосом, а старший брат добавил:

- Ваха находится на перепутье: то ли - к Аллаху, то ли - в этот грязный мир.

И сказав эту многозначительную фразу, он повернулся спиной к толпе, отдавая распоряжение о том, чтобы накормить гостей из МККК и дать отдохнуть, так как им снова предстояла дальняя дорога. Кавказское гостеприимство не заставило себя долго ждать, и через час гости снова были в пути - поевшие и отдохнувшие. С ними уезжала и Айза, так как мужу необходим был рядом близкий человек, чтобы помочь ему вернуться к жизни.

А во дворе Вахи люди уже говорили о милости Аллаха. Слово взял глава Мехк-Кхел нашего села Юсуп Хаджиев:

- Для тех, кто похоронил в своей душе Ваху, забыв о милости Всевышнего, сегодняшний день будет уроком. Воистину, неисповедимы пути Господни, - Он услышал наши молитвы! Ваха всегда отличался особым жизнелюбием. Хвала Аллаху!

Рассказывает Айза Банжаева:

Путь, который я проделала из Грозного в Нальчик, с врачами Красного Креста, был бесконечно долгим. Я часто интересовалась у попутчиков, долго ли еще ехать. Время отнимали по дороге блокпосты, на которых подолгу задерживали, проверяя документы. По прибытии в Нальчик, я сразу же услышала добрую весть, что мой муж пришел в сознание и сейчас уже спит под действием снотворного. В реанимационную палату врачи не пускали. Я умоляла врачей, чтобы меня оставили рядом с мужем, - я столько пережила за эти четыре месяца, пока нашла его, и мне казалось, что если меня не пустят к нему, я снова его потеряю. Но врачи сказали:

- Ты ждала его четыре месяца, потерпи теперь один день, - его жизнь сейчас вне опасности.

Но по настроению деверя я видела, что не все так гладко, как мне говорили, что угроза жизни еще существует. Я все-таки настаивала на своем:

- Но позвольте мне хоть краешком глаза взглянуть на него!

И врачи, не выдержав моей напористости, пропустили меня к нему. Ваха лежал в постели, чуть дыша, с кислородной подушкой, весь утыканный системами. Лежал совсем неподвижно. Лица не распознать, голова вся в бинтах.

Увидев его в таком состоянии, я упала на колени без чувств, очнулась уже по дороге в республиканскую больницу. У меня случился сердечный приступ, теперь уже и моя жизнь висела на волоске. В тот же день, 26 апреля 1995 года, Ваха уже под другим именем был доставлен в московский госпиталь имени Бурденко по настоянию Сергея Ковалева.

Теперь за жизнь коменданта Банжаева боролись московские врачи. 18 дней проведенные Вахой в барокамере, оперативное вмешательство профессора В.А. Нагина и других врачей дали положительный результат. Но, к сожалению, паралич не прошел

Рассказывает Ваха Банжаев:

Дни, проведенные в барокамере или в кошмаре, в полупьяном состоянии невесомости, когда вообще ничего не ощущаешь: ни рук, ни ног, ни головы, - абсолютное беспамятство. Иногда появлялось ощущение того, будто бы я нахожусь где-то вдали, на необитаемом острове. Тело обложено всякой медицинской утварью. Шланги, пронизавшие брюшную полость, трубка, введенная в нос, какие-то подсоединенные приборы, контролирующие работу сердца. Забинтованные голова, руки, живот в лейкопластырях.

Кто я, что я? И что со мной происходит? Безразличное состояние мозга, апатия ко всему окружающему. Наверное, такое состояние имеет новорожденный. Первое, что мне пришло в голову, когда я открыл глаза и синий луч света попал мне на лицо: неужели это возвращение к жизни? Как все-таки прекрасно жить! В голове проносились обрывки из моей жизни. Война. Чечня. Семья, братья, сестры.

Вот только где они все? Что с ними произошло? Даже их лица в памяти восставали с невероятным трудом, в расплывчатом изображении. Так, у меня проблемы с головой. Вот и лучи света вижу еле-еле, вероятно и зрение нарушено. В чем же дело? И почему не шевелятся руки и ноги? Понять бы, что все это значит. Вот кто-то подошел, это женщины, они что-то говорят, но я их не слышу. Видимо я снова засыпаю. Вновь проспал несколько дней, так повторяется уже который раз. Когда я все-таки пришел в полное сознание, то увидел вокруг себя одних врачей. Их было очень много, и говорили они обо мне, как я потом понял.

- Нами сделано все, что возможно. Жить будет, остальное время залечит. Паралич пройдет через год-два. Ходить будет! - заключение консилиума. Но я еще не понимал, что речь идет обо мне, и задал вопрос:

- Я совсем не понимаю вас.

- Чего здесь понимать? - Вас вернули с того света, как вы любите повторять. Мы сделали все возможное, чтобы вернуть вас вновь к жизни, остальное все зависит от вас.
Диагностическое состояние критическое: черепно-мозговая травма, нарушен покров мозговой оболочки. Будут сильные боли. Пока вас будем держать под местным наркозом в течение 7 суток, до тех пор, когда профессор Нагин не решит, что с вами делать.

Врачи пришли к заключению, что меня необходимо оперировать. Возражал только окулист, который настаивал, чтобы на операции присутствовал сам профессор Федоров. В 7 часов вечера того же дня меня доставили в операционную.

- Ну, как настроение? Вас укололи?

Я не понял про какой укол идет речь, ответил сначала "да", а потом замотал головой - "нет".

- Так Вас кололи или нет?

Я движением головы подтвердил, что - "нет".

- Уже начинается действие, по Вашему поведению видно, что передозировка. Уважаемый, посчитайте до 10 и дальше. Но я уже ничего не слышал. Придя в сознание, я понял, что операция уже позади, но еще ничего не видел, лишь какой-то белый свет откуда-то из углов глаз. Далеко-далеко слышалось: "Через три-четыре месяца все образуется, встанет на свое место, и уже обратившись ко мне, голос сказал: "Вас через неделю выпишут".

- Куда? К кому? Я ничего не помню. Я себя не знаю. Кто я?

- Память к вам вернется, не волнуйтесь.

- Где мои документы?

- У вас нет никаких документов, и кто вы я не знаю. Для меня вы просто больной.

- А у кого я могу узнать кто я?

- Пока не у кого!

- Что вы со мной сделали?

- Все, чтобы вы остались живы!

- У меня сильно болит голова.

- Да, она у вас будет еще долго болеть.

Неделя прошла быстро.

- "Дудаев", собирайтесь, вас повезут домой, в Грозный.

Я почему-то знал, что я не Дудаев, но почему меня так называют, так и не понял.

- Вы по паспорту будете Дудаев. Имя, конечно, не Джохар, знаете его?!

Но я так и не вспомнил, кто такой Джохар, и не помнил, что меня с ним связывало. Мозг абсолютно был безразличен ко всему. Где-то далеко в голове роились мысли, что есть какая-то тайна, которая со временем мне откроется. Очень скоро! Но когда? И где? И что со мной вообще произошло?

Все про меня почему-то говорили: "В рубашке родился, долго жить будет!".

- Что же все это значит? - интересовался я.

- Время, время нужно друг, и все встанет на свои места, лишь бы война закончилась!

- Какая война? Почему я ничего не помню, что со мной?

- Домой приедешь, и все вспомнишь, ну не сразу, конечно. Постепенно...

Утром самолет приземлился в Нальчике, и меня под руки вывели из самолета, как маленького ребенка.