"И умереть, припав к родной земле, обняв родные горы..."

Алла Дудаева,
из книги "Миллион первый"

Чеченпресс, 25.04.05г.

21 апреля 1996 года российское военное и политическое руководство совершило тягчайшее преступление - ракетой, выпущенной с российского самолета, был убит первый президент Чеченской Республики Ичкерия Джохар Дудаев.

О последних часах жизни Джохара рассказывает его вдова Алла Дудаева…

*********
На этот раз мы выехали на двух машинах: военном УАЗике и "Ниве", перекрашенной в зеленый защитный цвет. "Нива", видимо из-за странного цвета, внушала мне какое-то неприятное, неясное для меня самой, чувство. Проехав через все село Гехи-Чу, мы начали подниматься в горы... Вот то место, которое я видела поздней осенью из окна дома Рашида, тогда эти поляны, заросшие по краям деревьями, казались мне волшебной голубой далью, в которой я так мечтала оказаться.

Повернув влево, мы выехали на поляну. Одну из машин оставили, а "Ниву" загнали между двумя небольшими холмами.

Деревья, росшие на их склонах, почти полностью закрывали машину так, что сверху ее трудно было разглядеть. Джохар, поставив дипломат со спутниковой связью на капот машины, вытащил кабель антенны. После обрыва кабеля во время бомбежки в Шалажи, он был не больше двух метров длины, Джохару приходилось все последнее время разговаривать по телефону, находясь рядом с машиной. Первым прочитал свое заявление Ваха Ибрагимов по поводу выборов "так называемого главы администрации". Президентом Дока Завгаев назвать себя не рискнул.

"Правительство Чеченской Республики - Ичкерия предупреждает, что этот очередной фарс приведет к эскалации напряженности в республике и к переносу боевых действий на территорию России". Я хотела после него тут же выступить по радио со своим обращением и стихотворением. Оно было мной тщательно подготовлено и звучало примерно так: "Я надеюсь, что народы России и Ичкерии услышат мой голос, звучащий из самого центра кровавого побоища, голос из пламени войны. Хочу, чтобы вы поняли, мы не воюем против русского народа, мы воюем против банды подлецов, засевшей в Кремле, грабящей, предающей, убивающей и свой народ, и соседние. Чеченские и российские матери! Солдаты российской армии и чеченские ополченцы, сидящие в окопах под градом пуль и бомб, всем, кто слушает радиостанцию Свобода - для вас мои стихи".

Но Джохар сказал, что мое выступление объявит Хамад Курбанов после того, как он переговорит с Боровым, и попросил, чтобы я отошла, пока он не закончит. Он не хотел, чтобы я рисковала лишний раз, я это очень хорошо понимала. Как всегда, на меня потом опять не хватит времени! Джохар улыбнулся, глядя на мой обиженный вид и начал звонить Боровому. После первых же слов, разговор, как обычно, прервался. Высоко за облаками послышался гул бомбардировщиков, я подбежала к Джохару: "Самолеты!". Он спокойно ответил: "Отбомбились, в Грузию летят". Действительно, эти самолеты летели высоко за облаками, несколько в стороне от нас, в сторону гор, вскоре их гул затих.

Я подошла к обрыву, глубоко заросшего деревьями оврага, метрах в двадцати от машины. Шесть часов вечера, солнце, медленно опускаясь, золотило верхушки деревьев. Ко мне подошли Ваха Ибрагимов с Мусой Идиговым. Многоголосый хор птичьих голосов звенел в розовом прозрачном воздухе. Под нашими ногами сотни птиц, прилетевших после зимовья с юга, славили наступающую весну, их гнезда хорошо были видны сверху.

Несколько минут мы разговаривали на самые отвлеченные темы, потом я услышала снизу какие-то странные звуки, напоминающие плач или стон. Я прислушалась, но понять, кто мог их издавать, никак не могла. "Ваха, - обратилась я нему, - ты у нас охотник, все горы облазил, кто может так плакать под нами, кошка или птица?". "Птица", - ответил Ваха. "А почему все птицы распевают веселые песни на ветках деревьев, а одна из них плачет и стонет на дне оврага? Может, кто-нибудь ее гнездо разорил?". Ваха ничего не ответил, он отошел опять к "Ниве". Я оглянулась. Джохар, тихо смеясь, рассказывал что-то очень веселое Магомету Жаниеву и Хамаду Курбанову, глядя прямо на меня. Всегда, когда он был в хорошем настроении, он шутил и подтрунивал надо мной. "Опять что-нибудь смешное про меня рассказывает, раз на меня смотрит", подумала я. Наверное, затем меня и отправил.

Все вместе они стояли, обступив "Ниву", с дипломатом на капоте. Ваха, присев на корточки с противоположной стороны за дверцей машины, начал курить. Как истый чеченец, он не мог себе позволить курить на глазах у старших. Джохар снова начал набирать номер Борового и говорить с ним. Он действительно произнес ту, полную горечи фразу, которую потом повторил Константин Боровой в своем последующем интервью: "Россия еще пожалеет о том, что она сделала с Чечней".

Я отвернулась и снова прислушалась, эта птица все еще продолжала плакать. Ее стоны сжимали мое сердце, предчувствие чего-то непонятного реяло в воздухе. Эта странная легкость... Нечто похожее я уже испытала однажды в Закане, во время очередного покушения на Джохара. Мы тогда тоже смеялись, нам было так легко, как будто исчезла вся тяжесть опасности, давившая нам на плечи последнее время. Но поняла я это потом, когда так же неожиданно раздался резкий свист летящей ракеты с левой стороны. Взрыв за моей спиной и вспыхнувшее желтое пламя, заставили меня спрыгнуть в овраг. Он не был таким страшным, как при падении глубинных бомб. Поэтому я даже не успела испугаться и начала было вылезать из оврага. Голову я, по крайней мере, высунула и огляделась по сторонам. Никого не было видно... "Как быстро они спрятались", - успела подумать я, но вдруг послышался еще один такой же свист. На меня откуда-то сверху упал один из наших охранников, по-моему, Русик, закрывая собой от разлетающихся осколков. "Не высовывайся", - приказал через минуту он, исчезая опять наверху. Я висела, держась за ветки деревьев, иссеченными до крови руками.

Стало опять тихо. Что там с нашими? Бешено колотилось сердце, но я надеялась, что все обошлось. Вдруг сверху раздался плач Висхана. Боже, неужели убили кого-то? Я вылезла из оврага и оглянулась, не понимая ничего вокруг. Вот моя шифоновая косынка развивается на ветке кустарника. Я схватила ее дрожащими руками, пытаясь повязать на голову. Я все еще никого не видела и не осознавала до конца произошедшее... Но куда же делась машина и, все, кто стоял вокруг нее? Где Джохар? И вдруг я словно споткнулась. Прямо у своих ног я увидела сидящего Мусу. "Алла, посмотри, что они сделали с нашим Президентом!". На его коленях... лежал Джохар. Вначале я его не узнала. Только что тут, рядом, он стоял и смеялся, глядя на меня, а теперь... его лицо было побледневшим от боли. Он был уже без сознания, глаза ничего не видели, и последний вздох, казалось, срывался с его губ. Мгновенно я бросилась на колени и ощупала все его тело. Оно было целым, кровь нигде не вытекала, но когда я дошла до головы... мои пальцы попали в рану с правой стороны затылка. Боже мой, с такой раной жить невозможно. Боже мой... Ничего не видя вокруг, я не отрывала взгляд от его лица.

Время, казалось, остановилось для меня. Медленно я умирала вместе с ним…

…Я умерла во сне, а Джохар умирает наяву, почему он, а не я? Эта мысль билась в моей голове и не давала покоя. Мы положили Джохара на заднее сиденье, его голова лежала на коленях у Мусы. Руслан быстро сел за руль, Висхан рядом. Для меня не хватало места. "Можешь ты поместиться сзади, там, где заднее стекло? - спросил Муса. - Сейчас начнут бомбить, нужно срочно уезжать отсюда".

Слышался гул приближающихся бомбардировщиков. Я забилась там, где могла поместиться только кошка, и УАЗик понесся так быстро, как только мог по рытвинам и колдобинам вниз с горы в селение Гехи-Чу, а сзади уже слышался звук пикирующего бомбардировщика. Самолеты начали бомбить то место, где мы только что были, с воем проносясь над горами, но мы были уже внизу.

Въехали во двор дома Рашида, занесли Джохара и положили на диван в столовую, на то самое место, на котором он сидел за столом столько раз прошлой осенью. Жена Рашида заскочила на кухню и, увидев его, начала кричать. Глядя в ее голубые, совершенно бессмысленные глаза, я поняла, что она испытывает... "Сразу трое - Джохар, Магомет, Хамад" - трое самых лучших...

"Нельзя кричать, соседи услышат и придут, нельзя, чтобы они узнали". Бомбардировщики начали бомбить Гехи-Чу... Потом все куда-то исчезли, а я осталась одна с Джохаром... Изо всех сил, сжимая руки, я смотрела на его лицо, все еще не веря в то, что случилось. Слезы текли и текли по моему лицу... Черные ресницы опускали глубокие тени, Джохар лежал, выпрямившись, такой же стройный и подтянутый, как ходил когда-то по родным горам. Если бы его рука была прижата к виску, можно было подумать, что он, как военный офицер, отдает честь тому Высшему, перед которым вот-вот предстанет, готов предстать... "Честь имею". О, Джохар, ты и в момент смерти верен себе. Когда есть, что отдавать, легко умирать... "Невольник чести", ты всегда был ее добровольным заложником, повелевая всеми, прислушивался только к ней, ее тихому голосу, несшемуся с далеких хребтов родных Ичкерийских гор, голосу предков. И умер так, как умирают японские камикадзе, ничком упав вперед лицом. Только такую смерть они считают достойной. Кoгдa-то мы вместе в Сибири читали японскую книжку "Ветер богов". Как ты мечтал тогда в своих стихах: "И умереть, припав к родной земле, обняв родные горы...".